"Of course I haven't said anything to her about it, but I believe she'd be all right for Honor." He had read Nowadays, as he read, before they were produced, all Julia's plays. "She looks the part all right, I'm sure of that. She's had a struggle and of course it would be a wonderful chance for her. She admires you tremendously and she's terribly anxious to get into a play with you."

"That's understandable. It means the chance of a year's run and a lot of managers seeing her."

"She's the right colour, she's very fair; she'd be a good contrast to you."

"What with platinum and peroxide there's no lack of blondes on the stage."

"But hers is natural."

"Is it? I had a long letter from Roger this morning. He seems to be having quite a good time in Vienna."

Tom's interest subsided. He looked at his watch. When the coffee came Julia said it was undrinkable. She said she must have some more made.

"Oh, Julia, it isn't worth while. We shall be awfully late,"

"I don't suppose it matters if we miss the first few minutes."

His voice was anguished.

"I promised we wouldn't be late. She's got a very good scene almost at the beginning."

"I'm sorry, but I can't go without my coffee."

While they waited for it she maintained a bright flow of conversation. He scarcely answered. He looked anxiously at the door. And when the coffee came she drank it with maddening deliberation. By the time they got in the car he was in a state of cold fury and he stared silently in front of him with a sulky pout on his mouth. Julia was not dissatisfied with herself. They reached the theatre two minutes before the curtain rose and as Julia appeared there was a burst of clapping from the audience. Julia, apologizing to the people she disturbed, threaded her way to her seat in the middle of the stalls. Her faint smile acknowledged the applause that greeted her beautifully-timed entrance, but her downcast eyes modestly disclaimed that it could have any connexion with her.

The curtain went up and after a short scene two girls came in, one very pretty and young, the other much older and plain. In a minute Julia turned to Tom and whispered:

"Which is Avice Crichton, the young one or the old one?"

"The young one."

"Oh, of course, you said she was fair, didn't you?"

She gave his face a glance. He had lost his sulky look; a happy smile played on his lips. Julia turned her attention to the stage. Avice Crichton was very pretty, no one could deny that, with lovely golden hair, fine blue eyes and a little straight nose; but it was a type that Julia did not care for.

"Insipid," she said to herself. "Chorus-girly."

 — Конечно, я ей об этом и не заикнулся, но, по-моему, она подойдет для Онор. — Он уже прочел «Нынешние времена», как читал все пьесы, которые ставились у них в театре, еще до постановки. — Она просто создана для этой роли. Ей пришлось побороться, чтобы встать на ноги, и, конечно, это для нее замечательный шанс. Она невероятно тобой восхищается и страшно хочет сыграть вместе с тобой. — Ничего удивительного. Это значит — пробыть на сцене не меньше года и показаться куче антрепренеров. — Она — очень светлая блондинка; как раз то, что нужно: будет хорошо оттенять тебя. — Ну, при помощи перекиси водорода блондинок на сцене хоть пруд пруди.

— Но она — натуральная блондинка. — Да? Я сегодня получила от Роджера большое письмо. Похоже, он прекрасно проводит время. Том сразу потерял интерес к разговору. Поглядел на часы. Когда подали кофе, Джулия сказала, что его нельзя пить. Она велела сварить другой, свежий.

— О, Джулия, право, не стоит. Мы опоздаем.

— Какое это имеет значение, даже если мы пропустим несколько минут? В голосе Тома зазвучало страдание: — Я обещал, что мы придем вовремя. У нее очень хорошая сцена почти в самом начале. — Мне очень жаль, но, не выпив кофе, я идти не могу. Пока они его ждали, Джулия поддерживала оживленный разговор. Том едва отвечал и нетерпеливо посматривал на дверь. Когда наконец принесли кофе, Джулия пила его со сводящей с ума медлительностью. К тому времени, как они сели в машину, Том был в состоянии холодного бешенства и просидел всю дорогу с надутой физиономией, не глядя на нее. Джулия была вполне довольна собой. Они подъехали к театру за две минуты до поднятия занавеса, и когда Джулия появилась в зале, раздались аплодисменты. Прося извинить ее за беспокойство, Джулия пробралась на свое место в середине партера. Слабая улыбка выражала признательность за аплодисменты, которыми публика приветствовала ее на редкость своевременное появление, а опущенные глаза скромно отрицали, что они имеют к ней хоть какое-то отношение. Поднялся занавес, и после короткой вступительной сценки появились две девушки, одна — очень хорошенькая, и молоденькая, другая — не такая молоденькая и некрасивая. Через минуту Джулия повернулась к Тому. — Которая из них Эвис Крайтон — молодая или та, что постарше? — Молодая. — Да, конечно же, ты ведь говорил, что она блондинка. Джулия взглянула на него. Лицо Тома больше не хмурилось, на губах играла счастливая улыбка. Джулия обратила все внимание на сцену. Эвис Крайтон была очень хороша собой, с этим не приходилось спорить, с прелестными золотистыми волосами, выразительными голубыми глазами и маленьким прямым носиком, но Джулии не нравился такой тип женщин. «Преснятина, — сказала она себе. — Так, хористочка».

She watched her performance for a few minutes. She watched intently, then she leant back in her stall with a little sigh.

"She can't act for toffee,"* she decided.

When the curtain fell Tom turned to her eagerly. He had completely got over his bad temper.

"What do you think of her?"

"She's as pretty as a picture."

"I know that. But her acting. Don't you think she's good?"

"Yes, clever."

"I wish you'd come round and tell her that yourself. It would buck her up tremendously."

"I?"

He did not realize what he was asking her to do. It was unheard-of that she, Julia Lambert, should go behind and congratulate a small-part actress.

"I promised I'd take you round after the second act. Be a sport, Julia. It'll please her so much."

("The fool. The blasted fool. All right, I'll go through with it.") "Of course if you think it'll mean anything to her, I'll come with pleasure."

After the second act they went through the iron door and Tom led her to Avice Crichton's dressing-room. She was sharing it with the plain girl with whom she had made her first entrance. Tom effected the introductions. She held out a limp hand in a slightly affected manner.

"I'm so glad to meet you, Miss Lambert. Excuse this dressing-room, won't you? But it was no good trying to make it look nice just for one night."

She was not in the least nervous. Indeed, she seemed self-assured.

("Hard as nails. And with an eye to the main chance. Doing the colonel's daughter on me.")

"It's awfully nice of you to come round I'm afraid it's not much of a play, but when one's starting like I am one has to put up with what one can get. I was rather doubtful about it when they sent it me to read, but I took a fancy to the part."

"You play it charmingly," said Julia.

"It's awfully nice of you to say so. I wish we could have had a few more rehearsals. I particularly wanted to show you what I could do."

"Well, you know, I've been connected with the profession a good many years. I always think, if one has talent one can't help showing it. Don't you?"

"I know what you mean. Of course I want a lot more experience, I know that, but it's only a chance I want really. I know I can act. If I could only get a part that I could really get my teeth into."

Несколько минут она очень внимательно следила за ее игрой, затем с легким вздохом откинулась в кресле.

«Абсолютно не умеет играть» — таков был ее приговор.

Когда опустился занавес, Том с жадным интересом повернулся к ней. Плохого настроения как не бывало.

— Что ты о ней думаешь?

— Хорошенькая, как картинка.

— Это я и сам знаю. Я спрашиваю о ее игре. Ты согласна со мной — она талантлива?

— Да, у нее есть способности.

— Ты не можешь пойти за кулисы и сказать ей это? Это очень ее подбодрит.

— Я?

Он просто не понимает, о чем просит. Неслыханно! Она, Джулия Лэмберт, пойдет за кулисы поздравлять какую-то третьеразрядную актрисочку!

— Я обещал, что приведу тебя после второго акта. Ну же, Джулия, будь человеком! Это доставит ей такую радость.

(«Дурак! Чертов дурак! Хорошо, я и через это пройду».)

— Конечно, если ты думаешь, что это что-нибудь для нее значит, я — с удовольствием.

После второго акта они прошли через сцену за кулисы, и Том провел Джулию в уборную Эвис Крайтон. Она делила ее с той некрасивой девушкой, с которой появилась в первом акте. Том представил их друг другу. Эвис несколько аффектированно протянула Джулии вялую руку.

— Я так рада познакомиться с вами, мисс Лэмберт. Простите за беспорядок. Что толку было убирать здесь на какой-то один вечер.

Она отнюдь не нервничала. Напротив, казалась достаточно уверенной в себе.

«Прошла огонь и воду. Корыстная. Изображает передо мной полковничью дочь».

— Так любезно с вашей стороны было зайти ко мне. Боюсь, пьеса не очень интересная, но, когда начинаешь, приходится брать, что дают. Я долго колебалась, когда мне прислали ее почитать, но мне понравилась роль.

— Ваше исполнение прелестно, — сказала Джулия.

— Вы очень добры! Конечно, если бы было больше репетиций… Вам мне особенно хотелось показать, что я могу.

— Ну, знаете, я уже не первый год на сцене. Я всегда считала, если у человека есть талант, он проявит его в любых условиях. Вам не кажется?

— Я понимаю, что вы имеете в виду. Конечно, мне не хватает опыта, я не отрицаю, но главное — удачный случай. Я чувствую, что могу играть. Только бы получить роль, которая мне по зубам.

She waited a little in order to let Julia say that she had in her new play just the part that would suit her, but Julia continued to look at her smilingly. Julia was grimly amused to find herself treated like a curate's wife to whom the squire's lady was being very kind.

"Have you been on the stage long?" she said at last. "It seems funny I should never have heard of you."

"Well, I was in revue for a while, but I felt I was just wasting my time. I was out on tour all last season. I don't want to leave London again if I can help it."

"The theatrical profession's terribly overcrowded," said Julia.

"Oh, I know. It seems almost hopeless unless you've got influence or something. I hear you're putting a new play on soon."

"Yes."

Julia continued to smile with an almost intolerable sweetness.

"If there's a part for me in it, I'd most awfully like to play with you. I'm so sorry Mr. Gosselyn couldn't come tonight."

"I'll tell him about you."

"D'you really think there's a chance for me?" Through her self-assurance, through the country-house manner she assumed in order to impress Julia, there pierced an anxious eagerness. "If you'd put in a word for me it would help so much."

Julia gave her a reflective look.

"I take my husband's advice more often than he takes mine," she smiled.

When they left the dressing-room so that Avice Crichton might change for the third act, Julia caught the questioning glance she gave Tom as she said good-bye to him. Julia was conscious, though she saw no movement, that he slightly shook his head. Her sensibility at that moment was extraordinarily acute and she translated the mute dialogue into words.

"Coming to supper afterwards?"

"No, damn it, I can't, I've got to see her home."

Julia listened to the third act grimly. That was in order since the play was serious. When it was over and a pale shattered author had made a halting speech, Tom asked her where she would like to go for supper.

"Let's go home and talk," she said. "If you're hungry I'm sure we can find you something to eat in the kitchen."

"D'you mean to Stanhope Place?"

"Yes."

Эвис замолчала, предоставляя Джулии возможность сказать, что в их новой пьесе есть как раз такая роль, но Джулия продолжала с улыбкой молча глядеть на нее. Джулию забавляло, что та обращается с ней как жена сквайра, желающая быть любезной с женой викария.

— Вы давно в театре? — спросила она, наконец. — Странно, что я никогда о вас не слышала.

— Ну, какое-то время я выступала в ревю, но почувствовала, что впустую трачу время. Весь прошлый сезон я была в турне. Мне бы не хотелось снова уезжать из Лондона.

— В Лондоне актеров больше, чем ролей, — сказала Джулия.

— О, без сомнения. Попасть на сцену почти безнадежно, если не имеешь поддержки. Я слышала, вы скоро ставите новую пьесу.

— Да.

Джулия продолжала улыбаться мало сказать сладко — прямо приторно.

— Если бы для меня нашлась там роль, я была бы счастлива сыграть с вами. Мне очень жаль, что мистер Госселин не смог сегодня прийти.

— Я расскажу ему о вас.

— Вы правда думаете, что у меня есть шансы? — Сквозь всю ее самоуверенность, сквозь манеры хозяйки загородного поместья, которую она решила разыграть, чтобы произвести впечатление на Джулию, проглянула жгучая тревога. — Ах, если бы вы замолвили за меня словечко!

Джулия кинула на нее задумчивый взгляд.

— Я следую советам мужа чаще, чем он моим, — улыбнулась она.

Когда она выходила из уборной Эвис Крайтон — той пора уже было переодеваться к третьему акту, — Джулия поймала вопросительный взгляд, брошенный на Тома, в то время как она прощалась. Джулия была уверена, хотя не заметила никакого движения, что он чуть качнул головой. Все чувства ее в тот момент были обострены, и она перевела немой диалог в слова:

«Пойдешь ужинать со мной после спектакля?»

«Нет, будь оно все проклято, не могу. Надо проводить ее домой».

Третий акт Джулия слушала с суровым видом. И вполне естественно — пьеса была серьезная. Когда спектакль окончился и бледный взволнованный автор произнес с бесконечными паузами и запинками несколько положенных слов, Том спросил, где бы ей хотелось поужинать.

— Поедем домой и поговорим, — сказала Джулия. — Если ты голоден, на кухне наверняка что-нибудь найдется поесть.

— Ты имеешь в виду Стэнхоуп-плейс?

— Да.

"All right."

She felt his relief that she did not want to go back to the flat. He was silent in the car and she knew that it irked him to have to come back with her. She guessed that someone was giving a supper party to which Avice Crichton was going and he wanted to be there. The house was dark and empty when they reached it. The servants were in bed. Julia suggested that they should go down to the basement and forage.

"I don't want anything to eat unless you do," he said. "I'll just have a whisky and soda and go to bed. I've got a very heavy day tomorrow at the office."

"All right. Bring it up to the drawing-room. I'll go and turn on the lights:"

When he came up she was doing her face in front of a mirror and she continued till he had poured out the whisky and sat down. Then she turned round. He looked very young, and incredibly charming, in his beautiful clothes, sitting there in the big armchair, and all the bitterness she had felt that evening, all the devouring jealousy of the last few days, were dissipated on a sudden by the intensity of her passion. She sat down on the arm of his chair and caressingly passed her hand over his hair. He drew back with an angry gesture.

"Don't do that," he said. "I do hate having my hair mussed about."

It was like a knife in her heart. He had never spoken to her in that tone before. But she laughed lightly and getting up took the whisky he had poured out for her and sat down in a chair opposite him. The movement he had made, the words he had spoken, were instinctive and he was a trifle abashed. He avoided her glance and his face once more bore a sulky look. The moment was decisive. For a while they were silent. Julia's heart beat painfully, but at last she forced herself to speak.

"Tell me," she said, smiling, "have you been to bed with Avice Crichton?"

"Of course not," he cried.

"Why not? She's pretty."

"She's not that sort of girl. I respect her."

 — Хорошо.

Джулия почувствовала, что у него отлегло от сердца: он боялся, как бы она не поехала к нему. В машине Том молчал, и Джулия знала, почему. Она догадалась, что где-то устраивается вечеринка, на которую идет Эвис Крайтон, и Тому хочется быть там. Когда они подъехали к дому, там было темно и тихо. Слуги уже спали. Джулия предложила, чтобы они спустились вниз, в кухню, и раздобыли себе какой-нибудь еды.

— Я не голоден, но, может быть, ты хочешь есть, — сказал Том. — Выпью виски с содовой и лягу спать. У меня завтра трудный день в конторе.

— Хорошо, принеси мне тоже в гостиную. Я зажгу свет.

Когда Том вошел, Джулия пудрилась и красила губы перед зеркалом и перестала только, когда он налил виски и сел. Тогда она обернулась. Том выглядел таким молодым, таким неправдоподобно прелестным в своем великолепно сшитом костюме, когда сидел вот так, утонув в большом кресле, что вся горечь этого вечера, вся жгучая ревность, снедавшая ее последние дни, внезапно исчезли, растворились в ее страстной любви к нему. Джулия села на ручку кресла и нежно провела рукой по его волосам. Он отпрянул с сердитым жестом.

— Не делай этого, — сказал он. — Терпеть не могу, когда мне треплют волосы.

Словно острый нож вонзился Джулии в сердце. Том еще никогда не говорил с ней таким тоном. Но она беспечно рассмеялась и, взяв со столика бокал с виски, которое он ей налил, села в кресло напротив. Его слова и жест были непроизвольны, Том даже сам слегка смутился. Он не глядел ей в глаза, лицо снова стало хмурым. Это был решающий момент. Несколько минут они молчали. Каждый удар сердца причинял Джулии боль. Наконец она заставила себя заговорить.

— Скажи мне, — сказала, улыбаясь, — ты спал с Эвис Крайтон?

— Конечно, нет! — вскричал он.

— Почему же? Она хорошенькая.

— Она не из таких. Я ее уважаю.

Julia let none of her feelings appear on her face. Her manner was wonderfully casual; she might have been talking of the fall of empires or the death of kings.

"D'you know what I should have said? I should have said you were madly in love with her." He still avoided her eyes. "Are you engaged to her by any chance?"

"No."

He looked at her now, but the eyes that met Julia's were hostile.

"Have you asked her to marry you?"

"How could I? A damned rotter like me."

He spoke so passionately that Julia was astonished.

"What are you talking about?"

"Oh what's the good of beating about the bush? How could I ask a decent girl to marry me? I'm nothing but a kept boy and, God knows, you have good reason to know it."

"Don't be so silly. What a fuss to make over a few little presents I've given you."

"I oughtn't to have taken them. I knew all the time it was wrong. It all came so gradually that I didn't realize what was happening till I was in it up to my neck. I couldn't afford to lead the life you made me lead; I was absolutely up against it. I had to take money from you."

"Why not? After all, I'm a very rich woman."

"Damn your money."

He was holding a glass in his hands and yielding to a sudden impulse, he flung it into the fireplace. It shattered.

"You needn't break up the happy home," said Julia ironically.

"I'm sorry. I didn't mean to do that." He sank back into his chair and turned his head away. "I'm so ashamed of myself. It's not very nice to have lost one's self-respect."

Julia hesitated. She did not quite know what to say.

"It seemed only natural to help you when you were in a hole. It was a pleasure to me."

"I know, you were wonderfully tactful about it. You almost persuaded me that I was doing you a service when you paid my debts. You made it easy for me to behave like a cad."*

"I'm sorry you should feel like that about it."

She spoke rather tartly. She was beginning to feel a trifle irritated.

"There's nothing for you to be sorry about. You wanted me and you bought me. If I was such a skunk as to let myself be bought that was no business of yours."

Julia let none of her feelings appear on her face. Her manner was wonderfully casual; she might have been talking of the fall of empires or the death of kings.

"D'you know what I should have said? I should have said you were madly in love with her." He still avoided her eyes. "Are you engaged to her by any chance?"

"No."

He looked at her now, but the eyes that met Julia's were hostile.

"Have you asked her to marry you?"

"How could I? A damned rotter like me."

He spoke so passionately that Julia was astonished.

"What are you talking about?"

"Oh what's the good of beating about the bush? How could I ask a decent girl to marry me? I'm nothing but a kept boy and, God knows, you have good reason to know it."

"Don't be so silly. What a fuss to make over a few little presents I've given you."

"I oughtn't to have taken them. I knew all the time it was wrong. It all came so gradually that I didn't realize what was happening till I was in it up to my neck. I couldn't afford to lead the life you made me lead; I was absolutely up against it. I had to take money from you."

"Why not? After all, I'm a very rich woman."

"Damn your money."

He was holding a glass in his hands and yielding to a sudden impulse, he flung it into the fireplace. It shattered.

"You needn't break up the happy home," said Julia ironically.

"I'm sorry. I didn't mean to do that." He sank back into his chair and turned his head away. "I'm so ashamed of myself. It's not very nice to have lost one's self-respect."

Julia hesitated. She did not quite know what to say.

"It seemed only natural to help you when you were in a hole. It was a pleasure to me."

"I know, you were wonderfully tactful about it. You almost persuaded me that I was doing you a service when you paid my debts. You made it easy for me to behave like a cad."*

"I'm sorry you should feel like that about it."

She spoke rather tartly. She was beginning to feel a trifle irritated.

"There's nothing for you to be sorry about. You wanted me and you bought me. If I was such a skunk as to let myself be bought that was no business of yours."

— Ну, разбивать счастливый семейный очаг все же не стоит, — улыбнулась Джулия.

— Прости. Я не хотел. — Том снова кинулся в кресло и отвернулся от нее. — Я стыжусь самого себя! Потерял к себе всякое уважение. Думаешь, это приятно?

Джулия промолчала. Она не нашлась, что сказать.

— Казалось вполне естественным помочь тебе, когда ты попал в беду. Для меня это было удовольствие.

— О, ты поступала всегда с таким тактом! Ты уверила меня, что я чуть ли не оказываю тебе услугу, когда разрешаю платить мои долги. Ты облегчила мне возможность стать подлецом.

— Мне очень жаль, если ты так думаешь.

Голос ее зазвучал колко. Джулия начала сердиться.

— Тебе не о чем жалеть. Ты хотела меня, и ты меня купила. Если я оказался настолько низок, что позволил себя купить, тем хуже для меня.

"How long have you been feeling like this?"

"From the beginning."

"That isn't true."

She knew that what had awakened his conscience was the love that had seized him for a girl who he believed was pure. The poor fool! Didn't he know that Avice Crichton would go to bed with an assistant stage manager if she thought it would get her a part?

"If you're in love with Avice Crichton why don't you tell me so?" He looked at her miserably, but did not answer. "Are you afraid it'll crab her chances of getting a part in the new play? You ought to know me well enough by now to know that I would never let sentiment interfere with business."

He could hardly believe his ears.

"What do you mean by that?"

"I think she's rather a find. I'm going to tell Michael that I think she'll do very well."

"Oh, Julia, you are a brick. I never knew what a wonderful woman you were."

"You should have asked me and I'd have told you."

He gave a sigh of relief.

"My dear, I'm so terribly fond of you."

"I know, and I'm terribly fond of you. You're great fun to go about with and you're always so well turned out, you're a credit to any woman. I've liked going to bed with you and I've a sort of notion you've liked going to bed with me. But let's face it, I've never been in love with you any more than you've been in love with me. I knew it couldn't last. Sooner or later you were bound to fall in love and that would end it. And you have fallen in love, haven't you?"

"Yes."

She was determined to make him say it, but when he did the pang it gave her was dreadful. Notwithstanding, she smiled good-humouredly.

"We've had some very jolly times together, but don't you think the moment has come to call it a day?"

She spoke so naturally, almost jestingly, that no one could have guessed that the pain at her heart seemed past bearing. She waited for his answer with sickening dread.

"I'm awfully sorry, Julia; I must regain my self-respect." He looked at her with troubled eyes. "You aren't angry with me?"

 — И давно ты так чувствуешь?

— С самого начала.

— Это неправда.

Джулия знала, что пробудило в нем угрызения совести — любовь к чистой, как он полагал, девушке. Бедный дурачок! Неужели он не понимает, что Эвис Крайтон ляжет в постель хоть со вторым помощником режиссера, если решит, что тот даст ей роль.

— Если ты влюбился в Эвис Крайтон, почему не сказал мне об этом?

Том поглядел на нее жалкими глазами и ничего не ответил.

— Неужели ты боялся, что я помешаю ей принять участие в нашей новой пьесе? Ты бы мог уже достаточно хорошо меня знать и понимать, что я не позволю чувствам мешать делу.

Том не верил своим ушам.

— Что ты имеешь в виду?

— Я думаю, что Эвис — находка. Я собираюсь сказать Майклу, что она нам вполне подойдет.

— О Джулия, ты — молодчина! Я и не представлял, что ты такая замечательная женщина!

— Спросил бы меня, я бы тебе сказала.

Том облегченно вздохнул.

— Моя дорогая! Я так к тебе привязан.

— Я знаю, я тоже. С тобой так весело всюду ходить, и ты так великолепно держишься и одет со вкусом, любая женщина может тобой гордиться. Мне нравилось с тобой спать, и мне казалось, что тебе тоже нравится со мной спать, но надо смотреть фактам в лицо: я никогда не была в тебя влюблена, как и ты — в меня. Я знала, что рано или поздно наша связь должна кончиться. Ты должен был когда-нибудь влюбиться, и это, естественно, положило бы всему конец. И теперь это произошло,

да?

— Да.

Джулия сама хотела это услышать от него, но боль, которую причинило ей это короткое слово, была ужасна. Однако она дружелюбно улыбнулась.

— Мы с тобой очень неплохо проводили время, но тебе не кажется, что пора прикрыть лавочку?

Джулия говорила таким естественным, даже шутливым тоном, что никто не заподозрил бы, какая невыносимая мука разрывает ей сердце. Она ждала ответа со страхом, вызывающим дурноту.

— Мне ужасно жаль, Джулия, но я должен вернуть себе чувство самоуважения. — Том взглянул на нее встревоженными глазами. — Ты не сердишься на меня?

"Because you've transferred your volatile affections from me to Avice Crichton?" Her eyes danced with mischievous laughter. "My dear, of course not. After all they stay in the profession."

"I'm very grateful to you for all you've done for me. I don't want you to think I'm not."

"Oh, my pet, don't talk such nonsense. I've done nothing for you." She got up. "Now you really must go. You've got a heavy day at the office tomorrow and I'm dog-tired."

It was a load off his mind. But he wasn't quite happy for all that, he was puzzled by her tone, which was so friendly and yet at the same time faintly ironical; he felt a trifle let down. He went up to her to kiss her good night. She hesitated for the fraction of a second, then with a friendly smile gave him first one cheek and then the other.

"You'll find your way out, won't you?" She put her hand to her mouth to hide an elaborate yawn. "Oh, I'm so sleepy."

The moment he had gone she turned out the lights and went to the window. She peered cautiously through the curtains. She heard him slam the front door and saw him come out. He looked right and left. She guessed at once that he was looking for a taxi. There was none in sight and he started to walk in the direction of the Park. She knew that he was going to join Avice Crichton at the supper party and tell her the glad news. Julia sank into a chair. She had acted, she had acted marvellously, and now she felt all in. Tears, tears that nobody could see, rolled down her cheeks. She was miserably unhappy. There was only one thing that enabled her to bear her wretchedness, and that was the icy contempt that she could not but feel for the silly boy who could prefer to her a small-part actress who didn't even begin to know how to act. It was grotesque. She couldn't use her hands; why she didn't even know how to walk across the stage.

"If I had any sense of humour I'd just laugh my head off," she cried, "It's the most priceless joke I've ever heard."

She wondered what Tom would do now. The rent of the flat would be falling due on quarter-day. A lot of the things in it belonged to her. He wouldn't much like going back to his bed-sitting room in Tavistock Square. She thought of the friends he had made through her. He'd been clever with them. They found him useful and he'd keep them. But it wouldn't be so easy for him to take Avice about. She was a hard, mercenary little thing, Julia was sure of that, she wouldn't be much inclined to bother about him when his money flowed less freely. The fool to be taken in by her pretence of virtue! Julia knew the type. It was quite obvious, she was only using Tom to get a part at the Siddons and the moment she got it she would give him the air. Julia started when this notion crossed her mind. She had promised Tom that Avice should have the part in Nowadays because it fell into the scene she was playing, but she had attached no importance to her promise. Michael was always there to put his foot down.

— За что? За то, что ты перенес свои ветреные чувства с меня на Эвис Крайтон? — Ее глаза заискрились лукавым смехом. — Конечно, нет, милый. В конце концов актерской братии ты не изменил.

— Я так благодарен тебе за все, что ты для меня сделала. Не думай, что нет.

— Полно, малыш, не болтай чепухи. Ничего я не сделала для тебя. — Джулия поднялась. — Ну, теперь тебе и правда пора ложиться. У тебя завтра тяжелый день в конторе, а я устала как собака.

У Тома гора с плеч свалилась. И все же что-то скребло у него на сердце, его озадачивал тон Джулии, такой благожелательный и вместе с тем чуть-чуть иронический; у него было смутное чувство, будто его оставили в дураках. Он подошел к Джулии, чтобы поцеловать ее на ночь. Какую-то долю секунды она колебалась, затем с дружеской улыбкой подставила по очереди обе щеки.

— Ты ведь знаешь дорогу к себе в комнату? — Она прикрыла рот рукой, чтобы скрыть тщательно продуманный зевок. — Ах, я так хочу спать!

Когда Том вышел, Джулия погасила свет и подошла к окну. Осторожно посмотрела наружу через занавески. Хлопнула входная дверь, и на улице появился Том. Оглянулся по сторонам. Джулия догадалась, что он ищет такси. Видимо, его не было, и Том зашагал пешком по направлению к парку. Она знала, что он торопится на вечеринку, где была Эвис Крайтон, чтобы сообщить ей радостные новости. Джулия упала в кресло. Она играла весь вечер, играла, как никогда, и сейчас чувствовала себя совершенно измученной. Слезы — слезы, которых на этот раз никто не видел, — покатились у нее по щекам. Ах, она так несчастна! Лишь одно помогало ей вынести горе — жгучее презрение, которое она не могла не испытывать к глупому мальчишке: предпочел ей третьеразрядную актрисочку, которая даже не представляет, что такое настоящая игра! Это было нелепо. Эвис Крайтон не знает, куда ей девать руки; да что там, она даже ходить по сцене еще не умеет.

«Если бы у меня осталось чувство юмора, я бы смеялась до упаду, — всхлипнула Джулия. — Ничего смешнее я не видела».

Интересно, как поведет себя Том? В конце квартала надо платить за квартиру. Почти вся мебель принадлежит ей. Вряд ли ему захочется возвращаться в свою жалкую комнату на Тэвисток-сквер. Джулия подумала, что при ее помощи Том завел много новых друзей. Он держался с ними умно, старался быть им полезным; они его не оставят. Но водить Эвис всюду, куда ей захочется, ему будет

не так-то легко. Милая крошка весьма меркантильна, Джулия не сомневалась, что она и думать о нем забудет, как только его деньги иссякнут. Надо быть дураком, чтобы попасться на ее удочку. Тоже мне праведница! Любому ясно, что она использовала его, чтобы получить роль в «Сиддонс-театре», и, как только добьется своего, выставит его за дверь. При этой мысли Джулия вздрогнула. Она обещала Тому взять Эвис Крайтон в «Нынешние времена» потому, что это хорошо вписывалось в мизансцену, которую она разыгрывала, но она не придала никакого значения своему обещанию. У нее всегда был в запасе Майкл, чтобы воспротивиться этому.

"By God, she shall have the part," she said out loud. She chuckled maliciously. "Heaven knows, I'm a good-natured woman, but there are limits to everything."

It would be a satisfaction to turn the tables on Tom and Avice Crichton. She sat on, in the darkness, grimly thinking how she would do it. But every now and then she started to cry again, for from the depths of her subconscious surged up recollections that were horribly painful. Recollections of Tom's slim, youthful body against hers, his warm nakedness and the peculiar feel of his lips, his smile, at once shy and roguish, and the smell of his curly hair.

"If I hadn't been a fool I'd have said nothing. I ought to know him by now. It's only an infatuation. He'd have got over it and then he'd have come hungrily back to me."

Now she was nearly dead with fatigue. She got up and went to bed. She took a sleeping-draught.

22

BUT she woke early next morning, at six, and began to think of Tom. She repeated to herself all she had said to him and all he had said to her. She was harassed and unhappy. Her only consolation was that she had carried the rupture through with so careless a gaiety that he could not guess how miserable he had made her. 

 — Черт подери, она получит эту роль, — громко произнесла Джулия. Она мстительно засмеялась. — Видит бог, я женщина незлобивая, но всему есть предел.

Будет так приятно отплатить Тому и Эвис Крайтон той же монетой. Джулия продолжала сидеть, не зажигая света; она обдумывала, как это лучше сделать. Однако время от времени она вновь принималась плакать, так как из глубины подсознания всплывали картины, которые были для нее пыткой. Она вспоминала стройное, юное тело Тома, прижавшееся к ней, его жаркую наготу, неповторимый вкус его губ, застенчивую и вместе с тем лукавую улыбку, запах его кудрявых волос.

«Дура, дура, зачем я не промолчала! Пора мне уже его знать. Это — очередное увлечение. Оно бы прошло, и он снова вернулся бы ко мне».

Джулия была полумертвой от усталости. Она поднялась к себе в спальню. Проглотила снотворное. Легла в постель.

22

Но проснулась она рано, в шесть утра, и принялась думать-о Томе. Повторила про себя все, что она сказала ему, и все, что он сказал ей. Она была измучена и несчастна. Утешало ее лишь сознание, что она провела всю сцену их разрыва с беззаботной веселостью и Том вряд ли мог догадаться, какую он нанес ей рану.

Tom out of her mind. It would not have been so bad if she could have confided her grief to a friend. She wanted someone to console her, someone to tell her that Tom was not worth troubling about and to assure her that he had treated her shamefully. As a rule she took her troubles to Charles or to Dolly. Of course Charles would give her all the sympathy she needed, but it would be a terrible blow to him, after all he had loved her to distraction for twenty years, and it would be cruel to tell him that she had given to a very ordinary young man what he would gladly have sacrificed ten years of his life for. She was his ideal and it would be heartless on her part to shatter it. It certainly did her good at that moment to be assured that Charles Tamerley, so distinguished, so cultured, so elegant, loved her with an imperishable devotion. Of course Dolly would be delighted if she confided in her. They had not seen much of one another lately, but Julia knew that she had only to call up and Dolly would come running. Even though she more than suspected the truth already she'd be shocked and jealous when Julia made a clean breast of it, but she'd be so thankful that everything was over, she'd forgive. It would be a comfort to both of them to tear Tom limb from limb. Of course it wouldn't be very nice to admit that Tom had chucked her, and Dolly was so shrewd, she would never get away with the lie that she had chucked him. She wanted to have a good cry with somebody, and there didn't seem to be any reason for it if she had made the break herself. It would be a score for Dolly, and however sympathetic she was it was asking too much of human nature to expect that she would be altogether sorry that Julia had been taken down a peg or two. Dolly had always worshipped her. She wasn't going to give her a peep at her feet of clay.

"It almost looks as if the only person I can go to is Michael," she giggled. "But I suppose it wouldn't do."

She knew exactly what he would say. 

Весь день Джулия была не в состоянии думать ни о чем другом и сердилась на себя за то, что она не в силах выкинуть Тома из головы. Ей было бы легче, если бы она могла поделиться своим горем с другом. Ах, если бы кто-нибудь ее утешил, сказал, что Том не стоит ее волнений, заверил, что он безобразно с ней поступил. Как правило, Джулия рассказывала о своих неприятностях Чарлзу или Долли. Конечно, Чарлз посочувствует ей от всего сердца, но это будет для него страшным ударом, в конце концов он безумно любит ее вот уже двадцать лет, и просто жестоко говорить ему, что она отдала самому заурядному мальчишке сокровище, за которое он, Чарлз, пожертвовал бы десятью годами жизни. Она была для Чарлза кумиром, бессердечно с ее стороны свергать этот кумир с пьедестала. Мысль о том, что Чарлз Тэмерли, такой аристократичный, такой образованный, такой элегантный, любит ее все с той же преданностью, несомненно, пошла Джулии на пользу. Долли, конечно, была бы в восторге, если бы Джулия доверилась ей. Они редко виделись последнее время, но Джулия знала, что стоит ей позвонить — и Долли мигом прибежит. Долли страшно возмутится и сойдет с ума от ревности, когда Джулия сама чистосердечно ей во всем признается; хотя Долли и так подозревает правду. Но она так обрадуется, что все кончено, она простит. С каким удовольствием они станут костить Тома! Разумеется, признаваться, что Том дал ей отставку, удовольствие маленькое, а Долли не проведешь, она и не подумает поверить, если наврать ей, будто Джулия сама бросила его. Джулии хотелось хорошенько выплакаться, а с какой стати плакать, если ты своими руками разорвала связь. Для Долли это очко в ее пользу, при всем ее сочувствии она всего-навсего человек — вполне естественно, если она порадуется в глубине души, что с Джулии немного сбили спесь. Долли всегда боготворила ее. Джулия не была намерена обнаруживать перед ней свое слабое место.

«Похоже, что единственный, к кому я могу сейчас пойти, — Майкл, — усмехнулась Джулия. — Но, пожалуй, все же не стоит».

Она в точности представила себе, что он скажет:

"My dear girl, I'm really not the sort of feller you ought to come to with a story like that. Damn it all, you put me in a very awkward position. I flatter myself I'm pretty broad-minded, I may be an actor, but when all's said and done I am a gentleman, and well, I mean, I mean it's such damned bad form."

Michael did not get home till the afternoon, and when he came into her room she was resting. He told her about his week-end and the result of his matches. He had played very well, some of his recoveries had been marvellous, and he described them in detail.

"By the way, what about that girl you saw last night, is she any good?"

"I really think she is, you know. She's very pretty. You're sure to fall for her."

"Oh, my dear, at my time of life. Can she act?"

"She's inexperienced of course, but I think she's got it in her."

"Oh well, I'd better have her up and give her the once over. How can I get hold of her?"

"Tom's got her address."

"I'll phone him right away."

He took off the receiver and dialled Tom's number. Tom was in and Michael wrote down the address on a pad.

The conversation went on.

"Oh, my dear old chap, I'm sorry to hear that. What rotten luck!"

"What's the matter?" asked Julia.

He motioned her to be quiet.

"Oh, well, I don't want to be hard on you. Don't you worry. I'm sure we can come to some arrangement that will be satisfactory to you." He put his hand over the receiver and turned to Julia. "Shall I ask him to dinner next Sunday?"

"If you like."

"Julia says, will you come and dine on Sunday? Oh, I'm sorry. Well, so long, old man."

He put down the receiver.

"He's got a date. Is the young ruffian having an affair with this girl?"

"He assures me not. He respects her. She's a colonel's daughter."

"Oh, she's a lady."

"I don't know that that follows," said Julia acidly. "What were you talking to him about?"

"He says they've cut his salary. Bad times. He wants to give up the flat." Julia's heart gave a sudden sickening beat. "I've told him not to worry. I'll let him stay there rent free till times improve."

ставишь меня в крайне неловкое положение. Я льщу себя мыслью, что достаточно широко смотрю на вещи. Пусть я актер, но в конечном счете я джентльмен, и… ну… ну, я хочу сказать… я хочу сказать, это такой дурной тон».

Майкл вернулся домой только днем, и когда он зашел в комнату Джулии, она отдыхала. Он рассказал, как провел уик-энд и с каким результатом сыграл в гольф. Играл он очень хорошо, некоторые из его ударов были просто великолепны, и он описал их во всех подробностях.

— Между прочим, как эта девушка, которую ты ходила смотреть вчера вечером, ничего? Будет из нее толк?

— Ты знаешь, да. Очень хорошенькая. Ты сразу влюбишься.

— Дорогая, в моем возрасте! А играть она может?

— Она, конечно, неопытна. Но мне кажется, в ней что-то есть.

— Что ж, надо ее вызвать и внимательно к ней присмотреться. Как с ней связаться?

— У Тома есть ее адрес.

— Пойду ему позвоню.

Майкл снял трубку и набрал номер Тома. Том был дома, и Майкл записал адрес в блокнот.

Пауза — Том что-то ему говорил.

— Вот оно что, старина… Мне очень жаль это слышать. Да, не повезло.

— В чем дело? — спросила Джулия.

Майкл сделал ей знак молчать.

— Ну, я на тебя нажимать не буду. Не беспокойся. Я уверен, мы сможем прийти к какому-нибудь соглашению, которое тебя устроит. — Майкл прикрыл рукой трубку и обернулся к Джулии. — Звать его к обеду?

— Как хочешь.

— Джулия спрашивает, не придешь ли ты к нам пообедать в воскресенье. Да? Очень жаль. Ну, пока, старина.

Майкл положил трубку.

— У него свидание. Что, молодой негодяй закрутил романчик с этой девицей?

— Уверяет, что нет. Говорит, что уважает ее. У нее отец полковник.

— О, так она леди?

— Одно не обязательно вытекает из другого, — отозвалась Джулия ледяным тоном. — О чем вы с ним толковали?

— Том сказал, что ему снизили жалованье. Тяжелые времена. Хочет отказаться от квартиры. — У Джулии вдруг кольнуло в сердце. — Я сказал ему, пусть не тревожится. Пусть живет бесплатно до лучших времен.

"I don't know why you should do that. After all, it was a purely business arrangement."

"It seems rather tough luck on a young chap like that. And you know he's very useful to us; if we want an extra man we can always call upon him, and it's convenient having him round the corner when I want someone to play golf with me. It's only twenty-five pounds a quarter."

"You're the last person I should expect to see indulge in indiscriminate generosity."

"Oh, don't you be afraid, if I lose on the swings I'll get back on the roundabouts."

The masseuse came in and put an end to the conversation. Julia was thankful that it would soon be time to go down to the theatre and so put an end for a while to the misery of that long day; when she got back she would take a sleeping-draught again and so get some hours of forgetfulness. She had a notion that in a few days the worst of her pain would be over; the important thing was to get through them as best she could. She must distract her mind. When she left for the theatre she told the butler to ring up Charles Tamerley and see if she could lunch with him at the Ritz next day.

He was extraordinarily nice at luncheon. His look, his manner bespoke the different world he lived in, and she felt a sudden abhorrence for the circle in which on Tom's account she had moved during the last year. He spoke of politics, of art, of books; and peace entered into her soul. Tom had been an obsession and she saw now that it had been hurtful; but she would escape from it. Her spirits rose. She did not want to be alone, she knew that even though she went home after luncheon she would not sleep, so she asked Charles if he would take her to the National Gallery. She could give him no greater pleasure; he liked to talk about pictures and he talked of them well. It took them back to the old days when she had made her first success in London and they used to spend so many afternoons together, walking in the park or sauntering through museums. The day after that she had a matinee and the next a luncheon-party, but when they separated they arranged to lunch again together on the Friday and go to the Tate.

A few days later Michael told her he had engaged Avice Crichton.

"She has the looks for the part, there's no doubt about that, and she'll be a good contrast to you. I'm taking her acting on the strength of what you said."

Next morning they rang through from the basement to say that Mr. Fennell was on the telephone. It seemed to her that her heart stopped beating.

"Put him through."

"Julia, I wanted to tell you, Michael has engaged Avice."

"Yes, I know."

 — Не понимаю этого твоего бескорыстия. В конце концов у вас чисто деловое соглашение.

— Ну, ему и без того не повезло, а он еще так молод. И знаешь, он нам полезен: когда не хватает кавалера к обеду, стоит его позвать, и он тут как тут, и так удобно иметь кого-нибудь под рукой, когда хочется поиграть в гольф. Каких-то двадцать пять фунтов в квартал.

— Ты — последний человек на свете, от которого я ждала бы, что он станет раздавать свои деньги направо и налево.

— О, не волнуйся. Что потеряю на одном, выиграю на другом, у разбитого корыта сидеть не буду.

Пришла массажистка и положила конец разговору. Джулия была рада, что приближается время идти в театр, — скорее пройдет этот злосчастный день. Когда она вернется, опять примет снотворное и получит несколько часов забвения. Ей казалось, что через несколько дней худшее останется позади, боль притупится; сейчас самое главное — как-то пережить эти дни. Нужно чем-то отвлечь себя. Вечером она велела дворецкому позвонить Чарлзу Тэмерли, узнать, не пойдет ли он с ней завтра на ленч к Ритцу.

Во время ленча Чарлз был на редкость мил. По его облику, его манерам было видно, что он принадлежит совсем к другому миру, и Джулии вдруг стал омерзителен тот круг, в котором она вращалась из-за Тома весь последний год. Чарлз говорил о политике, об искусстве, о книгах, и на душу Джулии снизошел покой. Том был наваждением, пагубным, как оказалось, но она избавится от него. Ее настроение поднялось. Джулии не хотелось оставаться одной, она знала, что, если пойдет после ленча домой, все равно не уснет, поэтому спросила Чарлза, не сведет ли он ее в Национальную галерею. Она не могла доставить ему большего удовольствия: он любил говорить о картинах и говорил о них хорошо. Это вернуло их к старым временам, когда Джулия добилась своего первого успеха в Лондоне и они гуляли вместе в парке или бродили по музеям. На следующий день у Джулии был дневной спектакль, назавтра после этого она была куда-то приглашена, но, расставаясь, они с Чарлзом договорились опять встретиться в пятницу и после ленча пойти в галерею Тейта.

Несколько дней спустя Майкл сообщил Джулии, что пригласил для участия в новой пьесе Эвис Крайтон.

— По внешности она прекрасно подходит к роли, в этом нет никаких сомнений, она будет хорошо оттенять тебя. Беру ее на основании твоих слов.

На следующее утро ей позвонили из цокольного этажа и сказали, что на проводе мистер Феннел. Джулии показалось, что у нее остановилось сердце.

— Соедините меня с ним.

— Джулия, я хотел тебе сказать: Майкл пригласил Эвис.

— Да, я знаю.

"He told her he was engaging her on what you'd told him. You are a brick."

Julia, her heart now beating nineteen to the dozen, made an effort to control her voice.

"Oh, don't talk such nonsense," she answered gaily. "I told you it would be all right."

"I'm awfully glad it's fixed up. She's accepted the part on what I've told her about it. Ordinarily she won't take anything unless she's read the play."

It was just as well he could not see Julia's face when she heard him say this. She would have liked to answer tartly that it was not their habit when they engaged small-part actresses to let them read the play, but instead she said mildly:

"Well, I think she'll like it, don't you? It's quite a good part."

"And you know, she'll play it for all it's worth. I believe she'll make a sensation."

Julia took a long breath.

"It'll be wonderful, won't it? I mean, it may make her."

"Yes, I've told her that. I say, when am I going to see you again?"

"I'll phone you, shall I? It's such a bore, I'm terribly full of engagements for the next few days."

"You're not going to drop me just because…"

She gave a low, rather hoarse chuckle, that chuckle which so delighted audiences.

"Don't be so silly. Oh lord, there's my bath running. I must go and have it. Good-bye, my sweet."

She put down the receiver. The sound of his voice! The pain in her heart was unendurable. Sitting up in her bed she rocked to and fro in an agony.

"What shall I do? What shall I do?"

She had thought she was getting over it, and now that brief, silly conversation had shown her that she loved him as much as ever. She wanted him. She missed him every minute of the day. She could not do without him.

"I shall never get over it," she moaned.

 — Он сказал, что берет ее по твоей рекомендации. Ты молодец!

Джулия — сердце ее теперь билось с частотой ста ударов в минуту — постаралась овладеть своим голосом.

— Ах, не болтай чепухи, — весело засмеялась она. — Я же тебе говорила, что все будет в порядке.

— Я страшно рад, что все уладилось. Она взяла роль, судя о ней только по тому, что я ей рассказывал. Обычно она не соглашается, пока не прочитает всю пьесу.

Хорошо, что он не видел в ту минуту лица Джулии. Ей бы хотелось едко ответить ему, что, когда они приглашают третьеразрядную актрису, они не имеют обыкновения давать ей для ознакомления всю пьесу, но вместо этого она произнесла чуть ли не извиняющимся тоном:

— Ну, я думаю, роль ей понравится. Как по-твоему? Это очень хорошая роль.

— И знаешь, уж Эвис выжмет из нее все что можно. Я уверен, о ней заговорят.

Джулия еле дух перевела.

— Это будет чудесно. Я имею в виду, это поможет ей выплыть на поверхность.

— Да, я тоже ей говорил. Послушай, когда мы встретимся?

— Я тебе позвоню, ладно? Такая досада, у меня куча приглашений на все эти дни…

— Ты ведь не собираешься бросить меня только потому…

Джулия засмеялась низким, хрипловатым смехом, тем самым смехом, который так восхищал зрителей.

— Ну, не будь дурачком. О боже, у меня переливается ванна. До свидания, милый.

Джулия положила трубку. Звук его голоса! Боль в сердце была невыносимой. Сидя на постели, Джулия качалась от муки взад-вперед.

«Что мне делать? Что мне делать?»

Она надеялась, что сумеет справиться с собой, и вот этот короткий дурацкий разговор показал, как она ошибалась — она по-прежнему его любит. Она хочет его. Она тоскует по нем. Она не может без него жить.

«Я никогда себя не переборю», — простонала Джулия.

Once again the theatre was her only refuge. By an ironic chance the great scene of the play in which she was then acting, the scene to which the play owed its success, showed the parting of two lovers. It was true that they parted from a sense of duty; and Julia, in the play, sacrificed her love, her hopes of happiness, all that she held dear, to an ideal of uprightness. It was a scene that had appealed to her from the beginning. She was wonderfully moving in it. She put into it now all the agony of her spirit; it was no longer the broken heart of a character that she portrayed but her own. In ordinary life she tried to stifle a passion that she knew very well was ridiculous, a love that was unworthy of the woman she was, and she steeled herself to think as little as possible of the wretched boy who had wrought such havoc with her; but when she came to this scene she let herself go. She gave free rein to her anguish. She was hopeless with her own loss, and the love she poured out on the man who was playing opposite to her was the love she still felt, the passionate, devouring love, for Tom. The prospect of the empty life that confronted the woman of the play was the prospect of her own empty life. There was at least that solace, she felt she had never played so magnificently.

"My God, it's almost worth while to suffer so frightfully to give such a performance."

She had never put more of herself into a part.

One night a week or two later when she came into her dressing-room at the end of the play, exhausted by all the emotion she had displayed, but triumphant after innumerable curtain calls, she found Michael sitting there.

"Hulloa? You haven't been in front, have you?"

"Yes."

"But you were in front two or three days ago."

"Yes, I've sat through the play for the last four nights."

И снова единственным прибежищем для нее был театр. По иронии судьбы главная сцена пьесы, в которой она тогда играла, сцена, которой вся пьеса была обязана своим успехом, изображала расставание любовников. Спору нет, расставались они из чувства долга, и в пьесе Джулия приносила свою любовь, свои мечты о счастье и все, что было ей дорого, на алтарь чести. Эта сцена сразу привлекла Джулию. Она всегда была в ней очень трогательна. А сейчас Джулия вложила в нее всю муку души; не у героини ее разбивалось сердце, оно разбивалось на глазах у зрителей у самой Джулии. В жизни она пыталась подавить страсть, которая — она сама это знала — была смешна и недостойна ее, она ожесточала себя, чтобы как можно меньше думать о злосчастном юноше, который вызвал в ней такую бурю; но когда она играла эту сцену, Джулия отпускала вожжи и давала себе волю. Она была в отчаянии от своей потери, и та любовь, которую она изливала на партнера, была страстная, всепоглощающая любовь, которую она по-прежнему испытывала к Тому. Перспектива пустой жизни, перед которой стояла героиня пьесы, это перспектива ее собственной жизни. Джулии казалось, что никогда еще она не играла так великолепно. Хоть это ее утешало.

«Господи, ради того, чтобы так играть, стоит и помучиться».

Никогда еще она до такой степени не вкладывала в роль самое себя.

Однажды вечером, неделю или две спустя, когда Джулия вернулась после конца спектакля в уборную, вымотанная столь бурным проявлением чувств, но торжествующая, так как вызывали ее без конца, она неожиданно обнаружила у себя Майкла.

— Привет. Ты был в зале?

— Да.

— Но ты же был в театре несколько дней назад.

— Да, я смотрю спектакль с начала до конца вот уже четвертый вечер подряд.

She started to undress. He got up from his chair and began to walk up and down. She gave him a glance and saw that he was frowning slightly.

"What's the matter?"

"That's what I want to know."

She gave a start. The thought flashed through her mind that he had once more heard something about Tom.

"Why the devil isn't Evie here?" she asked.

"I told her to get out. I've got something to say to you, Julia. It's no good your flying in a temper. You've just got to listen."

A cold shiver ran down her spine.

"Well, what is it?"

"I heard something was up and I thought I'd better see for myself. At first I thought it was just an accident. That's why I didn't say anything till I was quite sure. What's wrong with you, Julia?"

"With me?"

"Yes. Why are you giving such a lousy performance?"

"Me?" That was the last thing she expected to hear him say. She faced him with blazing eyes. "You damned fool, I've never acted better in my life."

"Nonsense. You're acting like hell."

Of course it was a relief that he was talking about her acting, but what he was saying was so ridiculous that, angry

as she was, she had to laugh.

"You blasted idiot, you don't know what you're talking about. Why, what I don't know about acting isn't worth knowing. Everything you know about it I've taught you. If you're even a tolerable actor it's due to me. After all, the proof of the pudding's in the eating. D'you know how many curtain calls I got tonight? The play's never gone better in all its run."

"I know all about that. The public are a lot of jackasses. If you yell and scream and throw yourself about you'll always get a lot of damned fools to shout themselves silly. Just barnstorming,* that's what you've been doing the last four nights. It was false from beginning to end."

"False? But I felt every word of it." 

Джулия принялась раздеваться. Майкл поднялся с кресла и стал шагать взад-вперед по комнате. Джулия взглянула на него: он хмурился.

— В чем дело?

— Это я и хотел бы узнать.

Джулия вздрогнула. У нее пронеслась мысль, что он опять услышал какие-нибудь разговоры о Томе.

— Куда запропастилась Эви, черт ее подери? — спросила она.

— Я попросил ее выйти. Я хочу тебе кое-что сказать, Джулия. И не устраивай мне истерики. Тебе придется выслушать меня.

У Джулии побежали по спине мурашки.

— Ну ладно, выкладывай.

— До меня кое-что дошло, и я решил сам разобраться, что происходит. Сперва я думал, что это случайность. Вот почему я молчал, пока окончательно не убедился. Что с тобой, Джулия?

— Со мной?

— Да. Почему ты так отвратительно играешь?

— Что? — вот уж чего она не ожидала. В ее глазах засверкали молнии. — Дурак несчастный, да я в жизни не играла лучше!

— Ерунда. Ты играешь чертовски плохо.

Джулия вздохнула с облегчением — слава богу, речь не о Томе, но слова Майкла были так смехотворны, что, как ни была Джулия сердита, она невольно рассмеялась.

— Ты просто идиот, ты сам не понимаешь, что городишь. Чего я не знаю об актерском мастерстве, того и знать не надо. А что знаешь ты? Только то, чему я тебя научила. Если из тебя и вышел толк, так лишь благодаря мне. В конце концов, чтобы узнать, каков пудинг, надо его отведать: судят по результатам. Ты слышал, сколько раз меня сегодня вызывали? За все время, что идет пьеса, она не имела такого успеха.

— Все это мне известно. Публика — куча ослов. Если ты вопишь, визжишь и размахиваешь руками, всегда найдутся дураки, которые будут орать до хрипоты. Так, как играла ты эти последние дни, играют бродячие актеры. Фальшиво от начала до конца.

— Фальшиво? Но я прочувствовала каждое слово!

"I don't care what you felt, you weren't acting it. Your performance was a mess. You were exaggerating; you were over-acting; you didn't carry conviction for a moment. It was about as rotten a piece of ham acting as I've ever seen in my life."

"You bloody swine, how dare you talk to me like that? It's you the ham."

With her open hand she gave him a great swinging blow on the face. He smiled.

"You can hit me, you can swear at me, you can yell your head off, but the fact remains that your acting's gone all to hell. I'm not going to start rehearsing Nowadays with you acting like that."

"Find someone who can act the part better than I can then."

"Don't be silly, Julia. I may not be a very good actor myself, I never thought I was, but I know good acting from bad. And what's more there's nothing about you I don't know. I'm going to put up the notices on Saturday and then I want you to go abroad. We'll make Nowadays our autumn production."

The quiet, decisive way in which he spoke calmed her. It was true that when it came to acting Michael knew everything there was to know about her.

"It is true that I'm acting badly?"

"Rottenly."

She thought it over. She knew exactly what had happened. She had let her emotion run away with her; she had been feeling, not acting. Again a cold shiver ran down her spine. This was serious. It was all very fine to have a broken heart, but if it was going to interfere with her acting …no, no, no. That was quite another pair of shoes. Her acting was more important than any love affair in the world.

"I'll try and pull myself together."

"It's no good trying to force oneself. You're tired out. It's my fault, I ought to have insisted on your taking a holiday long ago. What you want is a good rest."

"What about the theatre?"

"If I can't let it, I'll revive some play that I can play in. There's Hearts are Trumps. You always hated your part in that."

"Everyone says the season's going to be wonderful. You can't expect much of a revival with me out of the cast; you won't make a penny."

"I don't care a hang about that. The only thing that matters is your health."

"Oh, Christ, don't be so magnanimous,"* she cried. "I can't bear it."

Suddenly she burst into a storm of weeping.

"Darling!"

 — Мне неважно, что ты чувствовала. Ты утрировала, ты переигрывала, не было момента, чтобы ты звучала убедительно. Такой бездарной игры я не видел за всю свою жизнь.

— Свинья чертова! Как ты смеешь так со мной говорить?! Сам ты бездарь!

Взмахнув рукой. Джулия закатила ему звонкую пощечину. Майкл улыбнулся.

— Можешь меня бить, можешь меня ругать, можешь вопить, как сумасшедшая, но факт остается фактом — твоя игра никуда не годится. Я не намерен начинать репетиции «Нынешних времен», пока ты не придешь в форму.

— Тогда найди кого-нибудь, кто исполнит эту роль лучше меня.

— Не болтай глупости, Джулия. Сам я, возможно, и не очень хороший актер и никогда этого о себе не думал, но хорошую игру от плохой отличить могу. И больше того — нет такого, чего бы я не знал о тебе. В субботу я повешу извещение о том, что мы закрываемся, и хочу, чтобы ты сразу же уехала за границу. Мы выпустим «Нынешние времена» осенью.

Спокойный, решительный тон Майкла утихомирил Джулию. Действительно, когда речь шла об ее игре, Майкл знал о ней все.

— Это правда, что я плохо играла?

— Чудовищно.

Джулия задумалась. Она поняла, что произошло. Она не сумела сдержать свои эмоции, она выражала свои чувства. По спине у Джулии опять побежали мурашки. Это было серьезно. Разбитое сердце и прочее — все это прекрасно, но если это отражается на ее искусстве… Нет, нет, нет. Дело принимает совсем другой оборот! Ее игра важней любого романа на свете.

— Я постараюсь взять себя в руки.

— Что толку насиловать себя? Ты очень устала. Это моя вина. Я давно уже должен был заставить тебя уехать в отпуск. Тебе необходимо как следует отдохнуть.

 — А как же театр?

— Если мне не удастся сдать помещение, я возобновлю какую-нибудь из старых пьес, в которых у меня есть роль. Например, «Сердца — козыри». Ты всегда терпеть ее не могла.

— Все говорят, что сезон будет очень неудачный. От старой пьесы многого не дождешься. Если я не буду участвовать, ты ничего не заработаешь.

— Неважно. Главное — твое здоровье.

— О боже! — вскричала Джулия. — Не будь так великодушен. Я не могу этого вынести.

Неожиданно она разразилась бурными рыданиями.

— Любимая!

He took her in his arms and sat her down on the sofa with himself beside her. She clung to him desperately

"You 're so good to me, Michael, and I hate myself. I'm a beast, I'm a slut, I'm just a bloody bitch. I'm rotten through and through."

"All that may be," he smiled, "but the fact remains that you're a very great actress."

"I don't know how you can have the patience you have with me. I've treated you foully. You've been too wonderful and I've sacrificed you heartlessly."

"Now, dear, don't say a lot of things that you'll regret later. I shall only bring them up against you another time."

His tenderness melted her and she reproached herself bitterly because for years she found him so boring.

"Thank God, I've got you. What should I do without you?"

"You haven't got to do without me."

He held her close and though she sobbed still she began to feel comforted.

"I'm sorry I was so beastly to you just now."

"Oh, my dear."

"Do you really think I'm a ham actress?"

"Darling, Duse couldn't hold a candle to you."

"Do you honestly think that? Give me your hanky. You never saw Sarah Bernhardt, did you?"

"No, never."

"She ranted like the devil."

They sat together for a little while, in silence, and Julia grew calmer in spirit. Her heart was filled with a great love for Michael.

"You're still the best-looking man in England," she murmured at last. "No one will ever persuade me to the contrary."

She felt that he drew in his belly and thrust out his chin, and it seemed to her rather sweet and touching.

"You're quite right. I'm tired out. I feel low and miserable. I feel all empty inside. The only thing is to go away."

Майкл обнял ее, усадил на диван, сел рядом. Она отчаянно прильнула к нему.

— Ты так добр ко мне, Майкл. Я ненавижу себя. Я — скотина, я — потаскуха, я — чертова сука, я — дрянь до мозга костей!..

— Вполне возможно, — улыбнулся Майкл, — но факт остается фактом: ты очень хорошая актриса.

— Не представляю, как у тебя хватает на меня терпения. Я так мерзко с тобой обращаюсь. Ты такой замечательный, а я бессердечно принимаю все твои жертвы.

— Полно, милая, не говори вещей, о которых сама будешь жалеть. Смотри, как бы я потом не поставил их тебе в строку.

Нежность Майкла растрогала Джулию, и она горько корила себя за то, что так плохо относилась к нему все эти годы.

— Слава богу, у меня есть ты. Что бы я без тебя делала?

— Тебе не придется быть без меня.

Майкл крепко ее обнимал, и хотя Джулия все еще всхлипывала, ей стало полегче.

— Прости, что я так грубо говорила сейчас с тобой.

— Ну что ты, любимая.

— Ты правда думаешь, что я — плохая актриса?

— Дузе в подметки тебе не годится.

— Ты честно так считаешь? Дай мне твой носовой платок. Ты никогда не видел Сары Бернар?

— Нет.

— Она играла очень аффектированно.

Они посидели немного молча, и постепенно у Джулии стало спокойнее на душе. Сердце ее захлестнула волна любви к Майклу.

— Ты все еще самый красивый мужчина в Англии, — тихонько проговорила она наконец. — Никто меня в этом не переубедит.

Она почувствовала, что он втянул живот и выдвинул подбородок, и на этот раз ей это показалось умилительным.

— Ты прав. Я совершенно вымоталась. У меня ужасное настроение. Меня словно выпотрошили. Мне действительно надо уехать, только это и поможет мне.

23

AFTER Julia had made up her mind to that she was glad. The prospect of getting away from the misery that tormented her at once made it easier to bear. The notices were put up; Michael collected his cast for the revival and started rehearsals. It amused Julia to sit idly in a stall and watch the actress who had been engaged rehearse the part which she had played herself some years before. She had never lost the thrill it gave her when she first went on the stage to sit in the darkened playhouse, under dust-sheets, and see the characters grow in the actors' hands. Merely to be inside a theatre rested her; nowhere was she so happy. Watching the rehearsals she was able to relax so that when at night she had her own performance to give she felt fresh. She realized that all Michael had said was true. She took hold of herself. Thrusting her private emotion into the background and thus getting the character under control, she managed once more to play with her accustomed virtuosity. Her acting ceased to be a means by which she gave release to her feelings and was again the manifestation of her creative instinct. She got a quiet exhilaration out of thus recovering mastery over her medium. It gave her a sense of power and of liberation.

But the triumphant effort she made took it out of her, and when she was not in the theatre she felt listless and discouraged. She lost her exuberant vitality. A new humility overcame her. She had a feeling that her day was done. She sighed as she told herself that nobody wanted her any more. Michael suggested that she should go to Vienna to be near Roger, and she would have liked that, but she shook her head.

"I should only cramp his style."

23

Джулия была рада, что решила уехать. Возможность оставить позади терзавшую ее муку помогла ей легче ее переносить. Были повешены афиши о новом спектакле, Майкл набрал актеров для пьесы, которую он решил возобновить, и начал репетиции. Джулии было интересно смотреть из первых рядов партера, как другая актриса репетирует роль, которую раньше играла она сама. С первого дня, как Джулия пошла на сцену, она не могла без глубокого волнения сидеть в темном зале на покрытом чехлом кресле и наблюдать, как актеры постепенно лепят образы своих героев, и сейчас, после стольких лет, она все еще испытывала тот же трепет. Даже просто находиться в театре служило ей успокоением. Глядя на репетиции, она отдыхала и к вечернему спектаклю, когда ей надо было выступать самой, была вполне свежа. Джулия поняла, что все, сказанное Майклом, верно, и взяла себя в руки. Отодвинув свои личные переживания на задний план и став хозяйкой своего персонажа, она опять стала играть с привычной виртуозностью. Ее игра перестала быть средством, при помощи которого она давала выход собственному отчаянию, и вновь сделалась проявлением ее творческого начала. Она добилась прежнего господства над материалом, при помощи которого выражала себя. Это опьяняло Джулию, давало ей ощущение могущества и свободы.

Но победа доставалась Джулии нелегко, и вне театра она была апатична и уныла. Она утратила свою кипучую энергию. Ее обуяло непривычное смирение. У нее появилось чувство, что ее счастливая пора миновала. Она со вздохом говорила себе, что больше никому не нужна. Майкл предложил ей поехать в Вену, да ей и самой хотелось быть поближе к Роджеру, но она покачала головой:

— Я только помешаю ему.

She was afraid he would find her a bore. He was enjoying himself and she would only be in the way. She could not bear the thought that he would find it an irksome duty to take her here and there and occasionally have luncheon or dinner with her. It was only natural that he should have more fun with the friends of his own age that he had made. She decided to go and stay with her mother. Mrs. Lambert - Madame de Lambert, as Michael insisted on calling her - had lived for many years now with her sister, Madame Falloux, at St. Malo. She spent a few days every year in London with Julia, but this year had not been well enough to come. She was an old lady, well over seventy, and Julia knew that it would be a great joy for her to have her daughter on a long visit. Who cared about an English actress in Vienna? She wouldn't be anyone there. In St.Malo she would be something of a figure, and it would be fun for the two old women to be able to show her off to their friends.

"Ma fille, la plus grande actrice d'Angleterre,"* and all that sort of thing.

Poor old girls, they couldn't live much longer and they led drab, monotonous lives. Of course it would be fearfully boring for her, but it would be a treat for them. Julia had a feeling that perhaps in the course of her brilliant and triumphant career she had a trifle neglected her mother. She could make up for it now. She would lay herself out to be charming. Her tenderness for Michael and her ever-present sense of having been for years unjust to him filled her with contrition. She felt that she had been selfish and overbearing, and she wanted to atone for all that. She was eager to sacrifice herself, and so wrote to her mother to announce her imminent arrival.

She managed in the most natural way in the world to see nothing of Tom till her last day in London. The play had closed the night before and she was starting for St. Malo in the evening. Tom came in about six o'clock to say good-bye to her. Michael was there, Dolly, Charles Tamerley and one or two others, so that there was no chance of their being left even for a moment by themselves. Julia found no difficulty in talking to him naturally. To see him gave her not the anguish she had feared but no more than a dull heartache. They had kept the date and place of her departure secret, that is to say, the Press representative of the theatre had only rung up a very few newspapers, so that when Julia and Michael reached the station there were not more than half a dozen reporters and three camera-men. Julia said a few gracious words to them, and Michael a few more, then the Press representative took the reporters aside and gave them a succinct account of Julia's plans. Meanwhile Julia and Michael posed while the camera-men to the glare of flashes

photographed them arm in arm, exchanging a final kiss, and at last Julia, half out of the carriage window, giving her hand to Michael who stood on the platform.

"What a nuisance these people are," she said. "One simply cannot escape them."

"I can't imagine how they knew you were going."

Джулия боялась, что будет сыну в тягость. Он получает удовольствие от своей жизни в Вене, зачем стоять у него на пути. Джулии была невыносима мысль, что он сочтет для себя докучной обязанностью водить ее по разным местам и время от времени приглашать на обед или ленч. Вполне естественно, что ему интереснее с ровесниками-друзьями, которых он там завел.

Джулия решила погостить у матери. Миссис Лэмберт — «мадам де Ламбер», как упорно называл ее Майкл, — уже много лет жила со своей сестрой, мадам Фаллу, на острове Сен-Мало. Каждый год она проводила несколько дней в Лондоне у Джулии, но в этом году не приехала, так как у нее было неважно со здоровьем. Она была уже стара — ей давно перевалило за семьдесят, — и Джулия знала, что она будет счастлива, если дочь приедет к ней надолго. Кому в Вене нужна английская актриса? Там она будет никто. А в Сен-Мало она окажется важной персоной, и двум старушкам доставит большое удовольствие хвастаться ею перед своими друзьями: «Ma fille, la plus grande actrice d'Angleterre» [55] и прочее.

Бедняжки так стары, жить им осталось совсем недолго, а влачат такое тоскливое, монотонное существование. Конечно, ей будет смертельно скучно, но зато какая радость для них! Джулия признавалась себе, что, возможно, на своем блестящем и триумфальном жизненном пути она несколько пренебрегала матерью. Теперь она все ей возместит. Она приложит все усилия, чтобы быть очаровательной. Ее теперешняя нежность к Майклу и не оставляющее ее чувство, что она многие годы была к нему несправедлива, переполняли ее искренним раскаянием. Она была эгоистка и деспот, но постарается искупить свою вину. Ей хотелось принести себя в жертву, и она написала матери, что обязательно приедет к ней погостить.

Джулия сумела самым естественным образом не встречаться с Томом до последнего дня. Заключительное представление пьесы, в которой она играла, было за день до отъезда. Поезд отходил вечером. Том пришел попрощаться с ней около шести. В доме, кроме Майкла, был Чарлз Тэмерли и несколько друзей, так что ей даже на минуту не грозило остаться с Томом наедине. Джулии оказалось совсем нетрудно разговаривать с ним самым непринужденным тоном. Она боялась, что при взгляде на Тома испытает жгучую муку, но почувствовала в сердце лишь тупую боль. Время и место отъезда Джулии хранились в тайне, другими словами — их представитель, поддерживающий связь с прессой, позвонил всего в несколько газет, и когда Джулия с Майклом прибыли на вокзал, там было лишь с десяток газетчиков, среди них три фоторепортера. Джулия сказала им несколько любезных слов. Майкл добавил к ним еще несколько своих, затем их представитель отвел газетчиков в сторону и коротко сообщил о дальнейших планах Джулии. Тем временем при свете блиц-вспышек фоторепортеры запечатлевали Джулию и Майкла: идущих по перрону под руку, обменивающихся прощальным поцелуем — и последний кадр: Джулия, наполовину высунувшись из окна вагона, протягивает руку Майклу, который стоит на перроне.

— Ну и надоела мне вся эта публика, — сказала Джулия. — Никуда от них не спрячешься.

 — Не представляю, как они пронюхали, что ты уезжаешь.

them up in tissue paper and put them away in cupboards. Julia had offered her mother a car, but she refused it. For the little they went out, they could go on foot; a chauffeur would steal their petrol, if he had his meals out it could be ruinous and if he had them in it would upset Annette. Annette was cook, housekeeper and housemaid, she had been with Aunt Carrie for five and thirty years. Her niece was there to do the rough work, but Angele was young, she wasn't forty yet, and it would hardly do to have a man constantly about the house. 

пресс-представитель и сказал Майклу, что репортерам хватит материала на целый столбец. Поезд тронулся.

Джулия отказалась взять с собой Эви. У нее было чувство, что ей надо полностью оторваться от старой жизни, если она хочет вновь обрести былую безмятежность. Эви будет не ко двору в этом французском доме. Мадам Фаллу, тетушка Кэрри, выйдя за француза совсем молоденькой девушкой, сейчас, в старости, с большей легкостью говорила по-французски, чем по-английски. Она вдовела уже много лет, ее единственный сын был убит во время войны. Она жила в высоком узком каменном доме на вершине холма, и когда вы переступали его порог, вас охватывал покой прошлого столетия. За полвека здесь ничто не изменилось. Гостиная была обставлена гарнитуром в стиле Людовика XV, стоявшим в чехлах, которые снимались раз в месяц, чтобы почистить шелковую обивку. Хрустальная люстра была обернута кисеей — не дай бог мухи засидят. Перед камином стоял экран из искусно расположенных между двумя стеклами павлиньих перьев. Хотя комнатой никогда не пользовались, тетушка Кэрри каждый день собственноручно вытирала в ней пыль. В столовой стены были обшиты деревянными панелями, мебель тоже стояла в чехлах. На буфете красовались серебряная epergne [56] , серебряный кофейник, серебряный заварочный чайник и серебряный поднос. Тетушка Кэрри и мать Джулии, миссис Лэмберт, проводили дни в длинной узкой комнате с мебелью в стиле ампир. На стенах в овальных рамах висели писанные маслом портреты тетушки Кэрри, ее покойного мужа, родителей ее мужа, и пастель, изображающая их убитого сына ребенком. Здесь стояли их шкатулки для рукоделия, здесь они читали газеты — католическую «Ла Круа», «Ревю де Де-Монд» и местную ежедневную газету, здесь играли в домино по вечерам, кроме среды, когда к обеду приходили Abbe [57] и Commandant La Garde [58] , отставной офицер, здесь же они и ели, но когда приехала Джулия, они решили, что будет удобнее есть в столовой.

Тетушка Кэрри все еще носила траур по мужу и сыну. Лишь в редкие, особенно теплые дни она снимала небольшую черную шаль, которую сама себе вывязывала тамбуром. Миссис Лэмберт тоже ходила в черном, но когда к обеду приходили господин аббат и майор, она накидывала на плечи белую кружевную шаль, подаренную ей Джулией. После обеда они вчетвером играли в plafond [59] со ставкой два су за сотню. Миссис Лэмберт, много лет прожившая на Джерси и до сих пор ездившая в

Лондон, знала все о большом свете и говорила, что теперь многие играют в бридж-контракт, но майор возражал, что это годится для американцев, его же вполне удовлетворяет plafond, а аббат добавлял, что он лично очень сожалеет о висте, который совсем забыли в последнее время. Ничего не поделаешь, люди редко бывают довольны тем, что они имеют, им подавай все новое да новое, и так без конца. Каждое рождество Джулия посылала матери и тетке дорогие подарки, но они никогда не пускали их в ход. Они с гордостью показывали подарки приятельницам — все эти чудесные вещи, которые прибывали из Лондона, — а затем заворачивали в папиросную бумагу и прятали в шкаф. Джулия предложила матери автомобиль, но та отказалась. Они так редко и недалеко выходили, что вполне могли проделать свой путь пешком; шофер станет воровать бензин; если он будет питаться вне дома, это их разорит, если в доме — выведет из душевного равновесия Аннет. Аннет была их кухарка, экономка и горничная. Она прослужила у тетушки Кэрри тридцать пять лет. Черную работу делала ее племянница Анжель; но та была еще молода, ей не исполнилось и сорока, вряд ли удобно, чтобы в доме все время находился мужчина.

They put Julia in the same room she had had as a girl when she was living with Aunt Carrie for her education. It gave her a peculiar, heart-rending sensation, indeed for a little it made her quite emotional. But she fell into the life very easily. Aunt Carrie had become a Catholic on her marriage and Mrs. Lambert, when on losing her husband she settled down in St. Malo, having received instructions from the Abbe, in due course took the same step. The two old ladies were very devout. They went to Mass every morning and to High Mass on Sundays. Otherwise they seldom went out. When they did it was to pay a ceremonious call on some old lady who had had a bereavement in the family or one of whose grandchildren was become engaged. They read their papers, and their magazine, did a great deal of sewing for charitable purposes, played dominoes and listened to the radio that Julia had given them. Though the Abbe and the Commandant had dined with them every Thursday for many years they were always in a flutter when Thursday came. The Commandant, with the sailor's downrightness that they expected of him, did not hesitate to say so if something was not cooked to his liking, and even the Abbe, though a saint, had his likes and dislikes. For instance, he was very fond of sole Normande, but he insisted on its being cooked with the best butter, and with butter at the price it was since the war that was very expensive. Every Thursday morning Aunt Carrie took the cellar key from the place where she had hidden it and herself fetched a bottle of claret from the cellar. She and her sister finished what was left of it by the end of the week.

They made a great fuss of Julia. They dosed her with tisanes,* and were anxious that she should not sit in anything that might be thought a draught. Indeed a great part of their lives was devoted to avoiding draughts. They made her lie on sofas and were solicitous that she should cover her feet. They reasoned with her about the clothes she wore. Those silk stockings that were so thin you could see through them; and what did she wear next to her skin? Aunt Carrie would not have been surprised to learn that she wore nothing but a chemise.

"What does she wear then?"

"Panties," said Julia.

"And a soutien-gorge,* I suppose."

"Certainly not," cried Julia tartly.

"Then, my niece, under your dress you are naked?"

"Practically."

"C'est de la folie,"* said Aunt Carrie.

"C'est vraiment pas raisonnable, ma fille,"* said Mrs. Lambert.

"And without being a prude," added Aunt Carrie, "I must say that it is hardly decent."

Julia showed them her clothes, and on the first Thursday after her arrival they discussed what she should wear for dinner. Aunt Carrie and Mrs. Lambert grew rather sharp with one another. Mrs. Lambert thought that since her daughter had evening dresses with her she ought to wear one, but Aunt Carrie considered it quite unnecessary.

"When I used to come and visit you in Jersey, my dear, and gentlemen were coming to dinner, I remember you would put on a tea-gown."

"Of course a tea-gown would be very suitable."

They looked at Julia hopefully. She shook her head.

"I would sooner wear a shroud."

Aunt Carrie wore a high-necked dress of heavy black silk, with a string of jet, and Mrs. Lambert a similar one, but with her lace shawl and a paste necklace. The Commandant, a sturdy little man with a much-wrinkled face, white hair cut en brosse* and an imposing moustache dyed a deep black, was very gallant, and though well past seventy pressed Julia's foot under the table during dinner. On the way out he seized the opportunity to pinch her bottom. "Sex appeal," Julia murmured to herself as with dignity she followed the two old ladies into the parlour. They made a fuss of her, not because she was a great actress, but because she was in poor health and needed rest. Julia to her great amazement soon discovered that to them her celebrity was an embarrassment rather than an asset. Far from wanting to show her off, they did not offer to take her with them to pay calls. Aunt Carrie had brought the habit of afternoon tea with her from Jersey, and had never abandoned it. One day, soon after Julia's arrival, when they had invited some ladies to tea, Mrs. Lambert at luncheon thus addressed her daughter.

 — Она и сорочки не носит, — сказала миссис Лэмберт.

— Что же тогда на ней надето?

— Трусики, — сказала Джулия.

— И, вероятно, soutien-gorge [60] .

— Конечно, нет, — колко возразила Джулия.

— Значит, племянница, ты совсем голая под платьем?

— Практически — да.

— C'est de la folie [61] , — воскликнула тетушка Кэрри.

— C'est vraiment pas raisonnable, ma fille [62] , — согласилась миссис Лэмберт.

— И хоть я не ханжа, — добавила тетушка Кэрри, — я должна сказать, что это просто неприлично.

Джулия продемонстрировала им все свои наряды, и в Первую же среду после ее прибытия начался спор по поводу того, что ей надеть к обеду. Тетушка Кэрри и миссис Лэмберт чуть не поссорились друг с другом. Миссис Лэмберт считала, что раз Джулия привезла вечерние платья, ей и следует надеть одно из них, а тетушка Кэрри полагала это вовсе не обязательным.

— Когда я приезжала к тебе в Джерси и к обеду приходили джентльмены, мне помнится, ты надевала нарядный капот.

— О да, это прекрасно бы подошло.

Обе старые дамы с надеждой посмотрели на Джулию. Она покачала головой.

— Я скорее надену саван.

Тетушка Кэрри носила по средам черное платье с высоким воротничком, сшитое из тяжелого шелка, и нитку гагата, а миссис Лэмберт — такое же платье, с белой кружевной шалью и стразовым ожерельем. Майор, низенький крепыш с лицом как печеное яблоко, седыми волосами, подстриженными en brosse [63] , и внушительными усами, выкрашенными в иссиня-черный цвет, был весьма галантен и, хотя ему давно перевалило за семьдесят, во время обеда пожимал Джулии под столом ножку, а когда они выходили из столовой, воспользовался случаем ущипнуть ее за зад. «Секс эпил», — пробормотала про себя Джулия, с величественным видом следуя за старыми дамами в гостиную. Они носились с Джулией не потому, что она была великая актриса, а потому, что ей нездоровилось и она нуждалась в отдыхе. К своему великому изумлению, Джулия довольно скоро обнаружила, что они не только не гордятся ее известностью, а, напротив, стесняются. Куда там хвалиться ею перед знакомыми — они даже не звали ее с собой, когда наносили визиты. Тетушка Кэрри привезла из Англии обычай пить в пять часов чай и твердо его придерживалась. Однажды, вскоре после приезда Джулии, они пригласили к чаю нескольких дам, и за завтраком миссис Лэмберт обратилась к Джулии со следующими словами:

Julia was taken aback, but, her sense of humour prevailing, she felt inclined to laugh.

"If one of the friends we are expecting this afternoon happens to ask you what your husband is, it wouldn't be untrue, would it? to say that he was in business." "Not at all," said Julia, permitting herself to smile. "Of course, we know that English actresses are not like French ones," Aunt Carrie added kindly. "It's almost an understood thing for a French actress to have a lover." "Dear, dear," said Julia. Her life in London, with its excitements, its triumphs and its pains, began to seem very far away. She found herself able soon to consider Tom and her feeling for him with a tranquil mind. She realized that her vanity had been more wounded than her heart. The days passed monotonously. Soon the only thing that recalled London to her was the arrival on Monday of the Sunday papers. She got a batch of them and spent the whole day reading them. Then she was a trifle restless. She walked on the ramparts and looked at the islands that dotted the bay. The grey sky made her sick for the grey sky of England. But by Tuesday morning she had sunk back once more into the calmness of the provincial life. She read a good deal, novels, English and French, that she bought at the local bookshop, and her favourite Verlaine. There was a tender melancholy in his verses that seemed to fit the grey Breton town, the sad old stone houses and the quietness of those steep and tortuous streets. The peaceful habits of the two old ladies, the routine of their uneventful existence and their quiet gossip, excited her compassion. Nothing had happened to them for years, nothing now would ever happen to them till they died, and then how little would their lives have signified. The strange thing was that they were content. They knew neither malice nor envy. They had achieved the aloofness from the common ties of men that Julia felt in herself when she stood at the footlights bowing to the applause of an enthusiastic audience. Sometimes she had thought that aloofness her most precious possession. In her it was born of pride; in them of humility. In both cases it brought one precious thing, liberty of spirit; but with them it was more secure.

— Дорогая моя, у нас в Сен-Мало есть несколько очень хороших приятельниц, но, понятно, они все еще смотрят на нас, как на чужаков, хотя мы прожили здесь уже столько лет, и нам не хотелось бы делать ничего, что показалось бы им эксцентричным. Естественно, мы не просим тебя лгать, но, если это не будет абсолютно необходимо, тетя Кэрри считает, тебе лучше не говорить, что ты — актриса.

Джулия была поражена, но чувство юмора восторжествовало, и она чуть не расхохоталась.

— Если кто-нибудь из наших приятельниц спросит, кто твой муж, сказать, что он занимается коммерцией, не значит погрешить против истины?

— Ни в коей мере. — Джулия позволила себе улыбнуться. — Мы, конечно, знаем, что английские актрисы отличаются от французских, — добавила тетушка Кэрри от доброго сердца. — Почти у каждой французской актрисы обязательно есть любовник.

— Боже, боже, — сказала Джулия. Лондонская жизнь — со всеми треволнениями, триумфами и горестями — отодвинулась далеко-далеко. Скоро Джулия обнаружила, что может с полной безмятежностью думать о Томе и своей любви к нему. Она поняла, что ранено было больше ее самолюбие, чем сердце. Каждый день в Сен-Мало был похож на другой. Единственное, что заставляло ее вспоминать Лондон, были прибывающие по понедельникам воскресные газеты. Джулия забирала всю пачку и читала их до самого вечера. В этот день у нее было немного тревожно на душе. Она уходила на крепостные валы и глядела на острова, усеивающие залив. Серые облака заставляли ее тосковать по серому небу Англии. Но к утру вторника она вновь погружалась в покой провинциальной жизни. Джулия много читала: романы, английские и французские, которые покупала в местном магазине, и своего любимого Верлена. В его стихах была нежная меланхолия, которая, казалось ей, подходит к этому серому бретонскому городку, печальным старым каменным домам и тихим, крутым, извилистым улочкам. Мирные привычки двух старых дам, рутина их бедной событиями жизни, безмятежная болтовня возбуждали в Джулии жалость. Ничего не случалось с ними за долгие годы, ничего уже не случится до самой их смерти, и как мало значило их существование! Самое странное, что они вполне им удовлетворены. Им была неведома злоба, неведома зависть. Они достигли свободы от общественных уз, которую Джулия ощущала, стоя у рампы и кланяясь в ответ на аплодисменты восторженной публики. Иногда ей казалось, что эта свобода — самое драгоценное из всего, чем она обладает. В ней она была рождена гордостью, в них — смирением. В обоих случаях она давала один неоценимый результат: независимость духа, только у них она была более надежной.

Michael wrote to her once a week, brisk, businesslike letters in which he told her what her takings* were at the Siddons and the preparations he was making for the next production; but Charles Tamerley wrote to her every day. He told her the gossip of the town, he talked in his charming, cultivated way of the pictures he saw and the books he read. He was tenderly allusive and playfully erudite. He philosophized without pedantry. He told her that he adored her. They were the most beautiful love-letters Julia had ever received and for the sake of posterity she made up her mind to keep them. One day perhaps someone would publish them and people would go to the National Portrait Gallery and look at her portrait, the one McEvoy had painted, and sigh when they thought of the sad, romantic love-story of which she had been the heroine. Charles had been wonderful to her during the first two weeks of her bereavement, she did not know what she would have done without him. He had always been at her beck and call* His conversation, by taking her into a different world, had soothed her nerves. Her soul had been muddied, and in his distinction of spirit she had washed herself clean. It had rested her wonderfully to wander about the galleries with him and look at pictures. She had good reason to be grateful to him. She thought of all the years he had loved her. He had waited for her now for more than twenty years. She had not been very kind to him. It would have given him so much happiness to possess her and really it would not have hurt her. She wondered why she had resisted him so long. Perhaps because he was so faithful, because his devotion was so humble, perhaps only because she wanted to preserve in his mind the ideal that he had of her. It was stupid really and she had been selfish. It occurred to her with exultation that she could at last reward him for all his tenderness, his patience and his selflessness. She had not lost the sense of unworthiness which Michael's great kindness had aroused in her, and she was remorseful still because she had been for so long impatient of him. The desire for self-sacrifice with which she left England burnt still in her breast with an eager flame. She felt that Charles was a worthy object for its exercise. She laughed a little, kindly and compassionately, as she thought of his amazement when he understood what she intended; for a moment he would hardly be able to believe it, and then what rapture, then what ecstasy! The love that he had held banked up for so many years would burst its sluices like a great torrent and in a flood o'erwhelm her. Her heart swelled at the thought of his infinite gratitude. But still he could hardly believe in his good fortune; and when it was all over and she lay in his arms she would nestle up to him and whisper tenderly:

"Was it worth waiting for?"

"Like Helen, you make me immortal with a kiss."

It was wonderful to be able to give so much happiness to a human being.

"I'll write to him just before I leave St. Malo," she decided.

«Я напишу ему перед самым отъездом из Сен-Мало», — решила Джулия.

The spring passed into summer, and at the end of July it was time for Julia to go to Paris and see about her clothes. Michael wanted to open with the new play early in September, and rehearsals were to start in August. She had brought the play with her to St. Malo, intending to study her part, but the circumstances in which she lived had made it impossible. She had all the leisure she needed, but in that grey, austere and yet snug little town, in the constant company of those two old ladies whose interests were confined to the parish church and their household affairs, though it was a good play, she could take but little interest in it.

"It's high time I was getting back," she said. "It would be hell if I really came to the conclusion that the theatre wasn't worth the fuss and bother they make about it."

She said good-bye to her mother and to Aunt Carrie. They had been very kind to her, but she had an inkling that they would not be sorry when her departure allowed them to return to the life she had interrupted. They were a little relieved besides to know that now there was no more danger of some eccentricity, such as you must always run the risk of with an actress, which might arouse the unfavourable comment of the ladies of St. Malo.

She arrived in Paris in the afternoon, and when she was shown into her suite at the Ritz, she gave a sigh of satisfaction. It was a treat to get back to luxury. Three or four people had sent her flowers. She had a bath and changed. Charley Deverill, who always made her clothes for her, an old friend, called to take her to dinner in the Bois.

"I had a wonderful time," she told him, "and of course it was a grand treat for those old girls to have me there, but I have a feeling that if I'd stayed a day longer I should have been bored."

To drive up the Champs Elysees on that lovely evening filled her with exhilaration. It was good to smell once more the smell of petrol. The cars, the taxis, the hooting of horns, the chestnut trees, the street lights, the crowd on the pavement and the crowd sitting outside the cafes; it was an enchantment. And when they got to the Chateau de Madrid, so gay, so civilized and so expensive, it was grand to see once more well-dressed women, decently made-up, and tanned men in dinner-jackets.

"I feel like a queen returning from exile."

Julia spent several happy days choosing her clothes and having the first fittings. She enjoyed every moment of them. But she was a woman of character, and when she had come to a decision she adhered to it; before leaving for London she wrote a note to Charles. He had been to Goodwood and Cowes and was spending twenty-four hours in London on his way to Salzburg.

CHARLES DEAR,

How wonderful that I shall see you so soon. Of course I am free on Wednesday. Shall we dine together and do you love me still?

Your JULIA.

Весна перешла в лето, и к концу июля наступило время ехать в Париж, надо было позаботиться о своих туалетах. Майкл хотел открыть сезон в первых числах сентября, и репетиции новой пьесы должны были начаться в августе. Джулия взяла пьесу с собой в Сен-Мало, намереваясь на досуге выучить роль, но та обстановка, в которой она жила, сделала это невозможным. Времени у нее было предостаточно, но в этом сером, суровом, хотя и уютном городке, в постоянном общении с двумя старыми дамами, интересы которых ограничивались приходскими и домашними делами, пьеса, как ни была хороша, не могла увлечь Джулию.

«Мне давно пора возвращаться, — сказала она себе. — Что будет, если я в результате решу, что театр не стоит всего того шума, который вокруг него поднимают?»

Джулия распрощалась с матерью и тетушкой Кэрри. Они были очень к ней добры, но она подозревала, что они не будут слишком сожалеть об ее отъезде, который позволит им вернуться к привычной жизни. К тому же они успокоятся, что им больше не будет грозить эксцентричная выходка, которую всегда можно ожидать от актрисы, не надо будет больше опасаться неблагосклонных комментариев дам Сен-Мало.

Джулия приехала в Париж днем и, когда ее провели в апартаменты в отеле «Ритц», удовлетворенно вздохнула. Какое удовольствие опять окунуться в роскошь! Несколько «друзей прислали ей цветы. Джулия приняла ванну и переоделась. Чарли Деверил, всегда шивший для нее и уже давно ставший ее другом, зашел, чтобы повести ее обедать в „Буа“.

— Я чудесно провела время, — сказала ему Джулия, — и, конечно, мой приезд доставил большую радость старым дамам, но у меня появилось ощущение, что еще один день — и я умру со скуки.

Поездка по Елисейским полям в этот прелестный вечер наполнила ее восторгом. Как приятно было вдыхать запах бензина! Автомобили, такси, звуки клаксонов, каштаны, уличные огни, толпа, снующая по тротуарам и сидящая за столиками у кафе, — что может быть чудесней? А когда они вошли в «Шато де Мадрид», где было так весело, так цивилизованно и так дорого, как приятно было снова увидеть элегантных, умело подкрашенных женщин и загорелых мужчин в смокингах.

— Я чувствую себя, как королева, вернувшаяся из изгнания.

Джулия провела в Париже несколько счастливых дней, выбирая себе туалеты и делая первые примерки. Она наслаждалась каждой минутой. Однако она была женщина с характером и когда принимала решение, выполняла его. Прежде чем уехать в Лондон, она послала Чарлзу коротенькое письмецо. Он был в Гудвуде и Каузе и должен был задержаться на сутки в Лондоне по пути в Зальцбург.

«Чарлз, милый.

Как замечательно, что я скоро вас снова увижу. В среду я буду свободна. Пообедаем вместе. Вы все еще любите меня?

Ваша Джулия».

As she stuck down the envelope she murmured: Bis dat qui cito dat.* It was a Latin tag that Michael always quoted when, asked to subscribe to a charity, he sent by return of post exactly half what was expected of him.

24

ON Wednesday morning Julia had her face massaged and her hair waved. She could not make up her mind whether to wear for dinner a dress of flowered organdie, very pretty and springlike with its suggestion of Botticelli's Primavera, or one of white satin beautifully cut to show off her slim young figure, and virginal; but while she was having her bath she decided on the white satin: it indicated rather delicately that the sacrifice she intended was in the nature of an expiation for her long ingratitude to Michael. She wore no jewels but a string of pearls and diamond bracelet; besides her wedding-ring only one square-cut diamond. She would have liked to put on a slight brown tan, it looked open-air-girl and suited her, but reflecting on what lay before her she refrained. She could not very well, like the actor who painted himself black all over to play Othello, tan her whole body. Always a punctual woman, she came downstairs as the front door was being opened for Charles. She greeted him with a look into which she put tenderness, a roguish charm and intimacy. Charles now wore his thinning grey hair rather long, and with advancing years his intellectual, distinguished features had sagged a little; he was slightly bowed and his clothes looked as though they needed pressing.

"Strange world we live in," thought Julia. "Actors do their damnedest to look like gentlemen and gentlemen do all they can to look like actors."

There was no doubt that she was making a proper effect on him. He gave her the perfect opening.

"Why are you looking so lovely tonight?" he asked.

"Because I'm looking forward to dining with you."

Опуская конверт в ящик, она пробормотала: «Bis dat qui cito dat» [66] . Это была избитая латинская цитата, которую всегда произносил Майкл, когда в ответ на просьбу о пожертвовании на благотворительные цели посылал с обратной же почтой ровно половину той суммы, которую от него ждали.

24

Утром в среду Джулия сделала массаж и завилась. Она никак не могла решить, какое платье надеть к обеду: из пестрой органди, очень нарядное и весеннее, приводящее на ум боттичеллевскую «Весну» [67] , или одно из белых атласных, подчеркивающих ее стройную девичью фигуру и очень целомудренное, но пока принимала ванну, остановилась на белом атласном: оно должно было послужить тонким намеком на то, что приносимая ею жертва была своего рода искуплением за ее длительную неблагодарность к Майклу. Джулия не надела никаких драгоценностей, кроме нитки жемчуга и бриллиантового браслета; на том же пальце, где было обручальное кольцо, сверкал бриллиантовый перстень. Ей хотелось напудриться пудрой цвета загара, это молодило ее и очень ей шло, но, вспомнив, что ей предстоит, она отказалась от этой мысли. Не могла же она, как актер, чернящийся с ног до головы, чтобы играть Отелло, покрыть всю себя искусственным загаром. Как всегда пунктуальная, Джулия спустилась в холл в ту самую минуту, как швейцар распахнул входную дверь перед Чарлзом Тэмерли. Джулия приветствовала его взглядом, в который вложила нежность, лукавое очарование и интимность. Чарлз носил теперь свои поредевшие волосы довольно длинно, с годами его интеллигентное, аристократическое лицо несколько обвисло, он немного горбился, и костюм выглядел так, словно его давно не касался утюг.

«В странном мире мы живем, — подумала Джулия. — Актеры из кожи вон лезут, чтобы быть похожими на джентльменов, а джентльмены делают все возможное, чтобы выглядеть, как актеры».

Не было сомнения, что она произвела надлежащий эффект. Чарлз подкинул ей великолепную реплику, как раз то, что нужно для начала.

 — Почему вы так прелестны сегодня? — спросил он.

— Потому что я предвкушаю наше с вами свидание.

With her beautiful, expressive eyes she looked deep into his. She parted her lips in the manner that she found so seductive in Romney's portraits of Lady Hamilton.

They dined at the Savoy. The head waiter gave them a table on the gangway so that they were admirably in view. Though everyone was supposed to be out of town the grill-room was well filled. Julia bowed and smiled to various friends of whom she caught sight. Charles had much to tell her; she listened to him with flattering interest.

"You are the best company in the world, Charles," she told him.

They had come late, they dined well, and by the time Charles had finished his brandy people were already beginning to come in for supper.

"Good gracious, are the theatres out already?" he said, glancing at his watch. "How quickly the time flies when I'm with you. D'you imagine they want to get rid of us?"

"I don't feel a bit like going to bed."

"I suppose Michael will be getting home presently?"

"I suppose so."

"Why don't you come back to my house and have a talk?"

That was what she called taking a cue.

"I'd love it," she answered, putting into her tone the slight blush which she felt would have well become her cheek.

They got into his car and drove to Hill Street. He took her into his study. It was on the ground floor and looked on a tiny garden. The french windows were wide open. They sat down on a sofa.

"Put out some of the lights and let the night into the room," said Julia. She quoted from The Merchant of Venice. " 'In such a night as this, when the sweet wind did gently kiss the trees…'"

Charles switched off everything but one shaded lamp, and when he sat down again she nestled up to him. He put his arm round her waist and she rested her head on his shoulder.

Своими прекрасными выразительными глазами Джулия глубоко заглянула в глаза Чарлза. Слегка приоткрыла губы, как на портрете леди Гамильтон кисти Ромни [68] , — это придавало ей такой обольстительный вид.

Обедали они в «Савое». Метрдотель дал им столик у прохода, так что их было превосходно видно. Хотя предполагалось, что все порядочные люди за городом, ресторан был переполнен. Джулия улыбалась и кивала направо и налево, приветствуя друзей. У Чарлза было что ей рассказать, Джулия слушала его с неослабным интересом.

— Вы самый лучший собеседник на свете, Чарлз, — сказала она ему.

Пришли они в ресторан поздно, обедали не торопясь, и к тому времени, как Чарлз кончал бренди, начали собираться посетители к ужину.

— Господи боже мой, неужели уже окончились спектакли? — сказал он, взглянув на часы. — Как быстро летит время, когда я с вами. Как вы думаете, они уже хотят избавиться от нас?

— Не имею ни малейшего желания ложиться спать.

— Майкл, вероятно, скоро будет дома?

— Вероятно.

— Почему бы нам не поехать ко мне и не поболтать еще?

Вот это называется понять намек!

— С удовольствием, — ответила Джулия, вкладывая в свою интонацию стыдливый румянец, который, как она чувствовала, так хорошо выглядел бы сейчас на ее щеках.

Они сели в машину и поехали на Хилл-стрит. Чарлз провел Джулию к себе в кабинет. Он находился на первом этаже. Двустворчатые, до самого пола окна, выходящие в крошечный садик, были распахнуты настежь. Они сели на диван.

— Погасите верхний свет и впустите в комнату ночь, — сказала Джулия. И процитировала строчку из «Венецианского купца»: — «В такую ночь, когда лобзал деревья нежный ветер…»

Чарлз выключил все лампы, кроме одной, затененной абажуром, и когда он снова сел, Джулия прильнула к нему. Он обнял ее за талию, она положила ему голову на плечо.

"This is heaven," she murmured.

"I've missed you terribly all these months."

"Did you get into mischief?"

"Well, I bought an Ingres drawing and paid a lot of money for it. I must show it you before you go."

"Don't forget. Where have you put it?"

She had wondered from the moment she got into the house whether the seduction would take place in the study or upstairs.

"In my bedroom," he answered.

"That's much more comfortable really," she reflected.

She laughed in her sleeve as she thought of poor old Charles devising a simple little trick like that to get her into his bedroom. What mugs men were! Shy, that was what was the matter with them. A sudden pang shot through her heart as she thought of Tom. Damn Tom. Charles really was very sweet and she was determined to reward him at last for his long devotion.

"You've been a wonderful friend to me, Charles," she said in her low, rather husky voice. She turned a little so that her face was very near his, her lips, again like Lady Hamilton's, slightly open. "I'm afraid I haven't always been very kind to you."

She looked so deliciously yielding, a ripe peach waiting to be picked, that it seemed inevitable that he should kiss her. Then she would twine her soft white arms round his neck. But he only smiled.

"You mustn't say that. You've been always divine."

("He's afraid, poor lamb.") "I don't think anyone has ever been so much in love with me as you were."

He gave her a little squeeze.

"I am still. You know that. There's never been any woman but you in my life."

Since, however, he did not take the proffered lips she slightly turned. She looked reflectively at the electric fire. Pity it was unlit. The scene wanted a fire.

"How different everything would have been if we'd bolted that time. Heigh-ho."

 — Божественно, — прошептала она.

— Я страшно тосковал по вас все это время.

— Успели набедокурить?

— Да. Купил рисунок Энгра [69] и заплатил за него кучу денег. Обязательно покажу его вам, прежде чем вы уйдете.

— Не забудьте. Где вы его повесили?

С первой минуты, как они вошли в дом, Джулия задавала себе вопрос: где должно произойти обольщение — в кабинете или наверху.

— У себя в спальне, — ответил Чарлз.

«И правда, там будет куда удобнее», — подумала Джулия.

Она засмеялась в кулак при мысли, что бедняга Чарлз не додумался ни до чего лучшего, чтобы завлечь ее к себе в постель. Ну и глупы эти мужчины! Слишком уж они решительны, вот в чем беда. Сердце Джулии пронзила мгновенная боль — она вспомнила о Томе. К черту Тома! Чарлз такой душка, и она не отступит от своего решения наградить его за многолетнюю преданность.

— Вы были мне замечательным другом, Чарлз, — сказала она своим грудным, чуть хрипловатым голосом. Она повернулась к нему так, что ее лицо оказалось рядом с его лицом, губы — опять, как у леди Гамильтон, — чуть приоткрыты. — Боюсь, я не всегда была достаточно с вами ласкова.

Джулия выглядела такой пленительно податливой — спелый персик, который нельзя не сорвать, — что поцелуй казался неизбежным. Тогда она обовьет его шею своими белыми нежными руками и… Но Чарлз только улыбнулся.

— Не говорите так. Вы всегда были божественны.

(«Он боится, бедный ягненочек!»)

— Меня никто никогда не любил так, как вы.

Он слегка прижал ее к себе.

— Я и сейчас люблю вас. Вы сами это знаете. Вы — единственная женщина в моей жизни.

Поскольку Чарлз не принял предложенные ему губы, Джулия чуть отвернулась. Посмотрела задумчиво на электрический камин. Жаль, что он не зажжен. В этой мизансцене камин был бы очень кстати.

— Наша жизнь могла бы быть совсем иной, если бы мы тогда сбежали вдвоем из Лондона. Хей-хоу!

She never quite knew what heigh-ho meant, but they used it a lot on the stage, and said with a sigh it always sounded very sad.

"England would have lost its greatest actress. I know now how dreadfully selfish it was of me ever to propose it."

"Success isn't everything. I sometimes wonder whether to gratify my silly little ambition I didn't miss the greatest thing in the world. After all, love is the only thing that matters." And now she looked at him again with eyes more beautiful than ever in their melting tenderness. "D'you know, I think that now, if I had my time over again, I'd say take me."

She slid her hand down to take his. He gave it a graceful pressure.

"Oh, my dear."

"I've so often thought of that dream villa of ours. Olive trees and oleanders and the blue sea. Peace. Sometimes I'm appalled by the dullness and vulgarity of my life. What you offered was beauty. It's too late now, I know; I didn't know then how much I cared for you, I never dreamt that as the years went on you would mean more and more to me."

"It's heavenly to hear you say that, my sweet. It makes up for so much."

"I'd do anything in the world for you, Charles. I've been selfish. I've ruined your life, I didn't know what I was doing."

Her voice was low and tremulous and she threw back her head so that her neck was like a white column. Her decollete showed part of her small firm breasts and with her hands she pressed them forward a little.

"You mustn't say that, you mustn't think that," he answered gently. "You've been perfect always. I wouldn't have had you otherwise. Oh my dear, life is so short and love is so transitory. The tragedy of life is that sometimes we get what we want. Now that I look back on our long past together I know that you were wiser than I. 'What leaf-fringed legend haunts about thy shape?' Don't you remember how it goes? 'Never, never canst thou kiss, though winning near the goal - yet, do not grieve; she cannot fade, though thou hast not thy bliss. For ever wilt thou love, and she be fair!' "

("Idiotic") "Such lovely lines," she sighed. "Perhaps you're right. Heigh-ho."

He went on quoting. That was a trick of his that Julia had always found somewhat tiresome.

"Ah, happy, happy boughs! that cannot shed

Your leaves, nor ever bid the Spring adieu;

And, happy melodist, unwearied,

For ever piping songs for ever new!…" 

Джулия никогда не знала, что означает это восклицание, хотя его очень часто употребляли в пьесах, но, произнесенное со вздохом, оно всегда звучало очень печально.

— Англия потеряла бы свою величайшую актрису. Теперь я понимаю, каким я был ужасным эгоистом, когда предлагал вам покинуть театр.

— Успех еще не все. Я иногда спрашиваю себя, уж не упустила ли я величайшую ценность ради того, чтобы удовлетворить свое глупое мелкое тщеславие. В конце концов любовь — единственное, ради чего стоит жить.

Джулия снова посмотрела на него. Глаза ее, полные неги, были прекрасны, как никогда.

— Знаете, если бы я снова была молода, я думаю, я сказала бы: увези меня.

Ее рука скользнула вниз, нашла его руку. Чарлз грациозно ее пожал.

— О, дорогая…

— Я так часто думаю об этой вилле нашей мечты! Оливковые деревья, олеандры и лазурное море. Мир и покой. Порой меня ужасают монотонность, скука и вульгарность моей жизни. Вы предлагали мне Красоту. Я знаю, теперь уже поздно; я сама не понимала тогда, как вы мне дороги, я и не помышляла, что с годами вы будете все больше и больше значить для меня.

— Блаженство слышать это от вас, любимая. Это вознаграждает меня за многое.

— Я бы сделала для вас все на свете. Я была эгоистка. Я погубила вашу жизнь, ибо сама не ведала, что творю.

Низкий голос Джулии дрожал, она откинула голову, ее шея вздымалась, как белая колонна. Декольте открывало — и изрядно — ее маленькую упругую грудь; Джулия прижала к ней руки.

 — Вы не должны так говорить, вы не должны так думать, — мягко ответил Чарлз. — Вы всегда были само совершенство. Другой вас мне не надо. Ах, дорогая, жизнь так коротка, любовь так преходяща. Трагедия в том, что иногда мы достигаем желаемого. Когда я оглядываюсь сейчас назад, я вижу, что вы были мудрее, чем я. «Какие мифы из тенистых рощ…» Вы помните, кар там дальше? «Ты, юноша прекрасный, никогда не бросишь петь, как лавр не сбросит листьев; любовник смелый, ты не стиснешь в страсти возлюбленной своей — но не беда: она неувядаема, и счастие с тобой, пока ты вечен и неистов».

(«Ну и идиотство!»)

— Какие прелестные строки, — вздохнула Джулия. — Возможно, вы и правы. Хей-хоу!

Чарлз продолжал читать наизусть. Эту его привычку Джулия всегда находила несколько утомительной.

— «Ах, счастлива весенняя листва, которая не знает увяданья, и счастлив тот, чья музыка нова и так же бесконечна, как свиданье» [70] .

It gave Julia an opportunity to think. She stared in the unlit fire, her gaze intent, as though she were entranced by the exquisite beauty of those words. It was quite obvious that he just hadn't understood. It could hardly be wondered at. She had been deaf to his passionate entreaties for twenty years, and it was very natural if he had given up his quest as hopeless. It was like Mount Everest; if those hardy mountaineers who had tried for so long in vain to reach the summit finally found an easy flight of steps that led to it, they simply would not believe their eyes: they would think there was a catch in it. Julia felt that she must make herself a little plainer; she must, as it were, reach out a helping hand to the weary pilgrim.

"It's getting dreadfully late," she said softly. "Show me your new drawing and then I must go home."

He rose and she gave him both her hands so that he should help her up from the sofa. They went upstairs. His pyjamas and dressing-gown were neatly arranged on a chair.

"How well you single men do yourselves. Such a cosy, friendly bedroom."

He took the framed drawing off the wall and brought it over for her to look at under the light. It was a portrait in pencil of a stoutish woman in a bonnet and a lownecked dress with puffed sleeves. Julia thought her plain and the dress ridiculous.

"Isn't it ravishing?" she cried.

"I knew you'd like it. A good drawing, isn't it?"

"Amazing."

He put the little picture back on its nail. When he turned round again she was standing near the bed with her hands behind her back, a little like a Circassian slave introduced by the chief eunuch to the inspection of the Grand Vizier; there was a hint of modest withdrawal in her bearing, a delicious timidity, and at the same time the virgin's anticipation that she was about to enter into her kingdom. Julia gave a sigh that was ever so slightly voluptuous.

"My dear, it's been such a wonderful evening. I've never felt so close to you before."

She slowly raised her hands from behind her back and with the exquisite timing that came so naturally to her moved them forwards, stretching out her arms, and held them palms upward as though there rested on them, invisibly, a lordly dish, and on the dish lay her proffered heart. Her beautiful eyes were tender and yielding and on her lips played a smile of shy surrender.

She saw Charles's smile freeze on his face. He had understood all right.

("Christ, he doesn't want me. It was all a bluff.") The revelation for a moment staggered her. ("God, how am I going to get out of it? What a bloody fool I must look.")

Но сейчас это давало ей возможность подумать. Джулия уставилась немигающим взором на незажженный камин, словно завороженная совершенной красотой стихов. Чарлз просто ничего не понял, это видно невооруженным глазом. И чему тут удивляться. Она была глуха к его страстным мольбам в течение двадцати лет, вполне естественно, если он решил, что все его упования тщетны. Все равно что покорить Эверест. Если бы эти стойкие альпинисты, так долго и безуспешно пытавшиеся добраться до его вершины, вдруг обнаруживали пологую лестницу, которая туда ведет, они бы просто не поверили своим глазам; они бы подумали, что перед ними ловушка. Джулия почувствовала, что надо поставить точки хоть над несколькими «i». Она должна, так сказать, подать руку помощи усталому пилигриму.

— Уже поздно, — мягко сказала она. — Покажите мне новый рисунок, и я поеду домой.

Чарлз встал, и она протянула ему обе руки, чтобы он помог ей подняться с дивана. Они пошли наверх. Пижама и халат Чарлза лежали аккуратно сложенные на стуле.

— Как вы, холостяки, хорошо устраиваетесь. Такая уютная, симпатичная спальня.

Чарлз снял оправленный в рамку рисунок со стены и поднес его к свету, чтобы Джулия могла лучше его рассмотреть. Это был сделанный карандашом портрет полноватой женщины в чепчике и платье с низким вырезом и рукавами с буфами. Женщина показалась Джулии некрасивой, платье — смешным.

— Восхитительно! — вскричала она.

— Я знал, что вам понравится. Хороший рисунок, верно?

— Поразительный.

Чарлз повесил картинку обратно на гвоздь. Когда он снова обернулся к Джулии, она стояла у кровати, как черкешенка-полонянка, которую главный евнух привел на обозрение великому визирю; в ее позе была прелестная нерешительность — казалось, она вот-вот отпрянет назад — и вместе с тем ожидание непорочной девы, стоящей на пороге своего королевства. Джулия испустила томный вздох.

— Дорогой, это был такой замечательный вечер. Я еще никогда не чувствовала себя такой близкой вам.

Джулия медленно подняла руки из-за спины и с тем поразительным чувством ритма, которое было даровано ей природой, протянула их вперед, вверх ладонями, словно держала невидимое взору роскошное блюдо, а на блюде — свое, отданное ему сердце. Ее прекрасные глаза были нежны и покорны, на губах порхала робкая улыбка: она сдавалась.

Джулия увидела, что лицо Чарлза застыло. Теперь-то он наконец понял, и еще как!

(«Боже, я ему не нужна! Это все было блефом».)

В первый момент это открытие совершенно ее потрясло.

(«Господи, как мне из этого выпутаться? Какой идиоткой я, верно, выгляжу!»)

She very nearly lost her poise. She had to think like lightning. He was standing there, looking at her with an embarrassment that he tried hard to conceal. Julia was panic-stricken. She could not think what to do with those hands that held the lordly dish; God knows, they were small, but at the moment they felt like legs of mutton hanging there. Nor did she know what to say. Every second made her posture and the situation more intolerable.

("The skunk, the dirty skunk. Codding me all these years.")

She did the only thing possible. She continued the gesture. Counting so that she should not go too fast, she drew her hands towards one another, till she could clasp them, and then throwing back her head, raised them, very slowly, to one side of her neck. The attitude she reached was as lovely as the other, and it was the attitude that suggested to her what she had to say. Her deep rich voice trembled a little with emotion.

"I'm so glad when I look back to think that we have nothing to reproach ourselves with. The bitterness of life is not death, the bitterness of life is that love dies. (She'd heard something like that said in a play.) If we'd been lovers you'd have grown tired of me long ago, and what should we have now to look back on but regret for our own weakness? What was that line of Shelley's that you said just now about fading?"

"Keats," he corrected." 'She cannot fade though thou hast not thy bliss.' "

"That's it. Go on."

She was playing for time.

'"For ever wilt thou love, and she be fair.'"

She threw her arms wide in a great open gesture and tossed her curly head. She'd got it.

"It's true, isn't it? 'For ever wilt thou love and I be fair.' What fools we should have been if for a few moments' madness we had thrown away the wonderful happiness our friendship has brought us. We have nothing to be ashamed of. We're clean. We can walk with our heads held high and look the whole world in the face."

She instinctively felt that this was an exit line, and suiting her movements to the words, with head held high, backed to the door and flung it open. Her power was such that she carried the feeling of the scene all the way down the stairs with her. Then she let it fall and with the utmost simplicity turned to Charles who had followed her.

"My cloak."

"The car is there," he said as he wrapped it round her. "I'll drive you home."

"No, let me go alone. I want to stamp this hour on my heart. Kiss me before I go."

She held up her lips to him. He kissed them. But she broke away from him, with a stifled sob, and tearing open the door ran to the waiting car.

When she got home and stood in her own bedroom she gave a great whoof of relief.

Джулия чуть не потеряла равновесие, и душевное и физическое. Надо было что-то придумать, да побыстрей. Чарлз стоял перед ней, глядя на нее с плохо скрытым замешательством. Джулия была в панике. Что ей делать с этими держащими роскошное блюдо руками? Видит бог, они невелики, но сейчас они казались ей окороками, висящими на крюке в колбасной лавке. И что ему сказать? С каждой секундой ее поза и вся ситуация становились все более невыносимы.

(«Дрянь, паршивая дрянь! Так дурачить меня все эти годы!»)

Джулия приняла единственно возможное решение. Она сохранила свою позу. Считая про себя, чтобы не спешить, она соединила ладони и, сцепив пальцы и откинув голову назад, очень медленно подняла руки к шее. Эта поза была так же прелестна, как и прежняя, и она подсказала Джулии нужные слова. Ее глубокий полнозвучный голос слегка дрожал от избытка чувств.

— Когда я думаю о нашем прошлом, я радуюсь, что нам не в чем себя упрекнуть. Горечь жизни не в том, что мы смертны, а в том, что умирает любовь. («Что-то в этом роде произносилось в какой-то пьесе»). Если бы мы стали любовниками, я бы вам давным-давно надоела, и что бы нам теперь осталось? Только сожалеть о своей слабости. Повторите эту строчку из Шелли — «…она неувядаема…», — которую вы мне только что читали.

— Из Китса, — поправил он, — «…она неувядаема, и счастье…»

— Вот, вот. И дальше.

Ей надо было выиграть время.

— «…с тобой, пока ты вечен и неистов».

Джулия раскинула руки в стороны широким жестом и встряхнула кудрями. То самое, что ей надо.

— И это правда. Какие бы мы были глупцы, если бы, поддавшись минутному безумию, лишили себя величайшего счастья, которое принесла нам дружба. Нам нечего стыдиться. Мы чисты. Мы можем ходить с поднятой головой и всему свету честно глядеть в глаза.

Джулия нутром чувствовала, что эта реплика — под занавес, и, подкрепляя слова жестом, высоко держа голову, отступила к двери и распахнула ее настежь.

Сила ее таланта была так велика, что она сохранила настроение мизансцены до нижней ступеньки лестницы. Там она сбросила его и, обернувшись к Чарлзу, идущему за ней по пятам, сказала донельзя просто:

— Мою накидку.

— Машина ждет, — сказал он, закутывая ее. — Я отвезу вас домой.

— Нет, разрешите мне уехать одной. Я хочу запечатлеть этот вечер в своем сердце. Поцелуйте меня на прощание.

Она протянула ему губы. Чарлз поцеловал их, Джулия, подавив рыдание, вырвалась от него и, одним движением растворив входную дверь, побежала к ожидавшему ее автомобилю.

Когда она добралась домой и очутилась в собственной спальне, она издала хриплый вопль облегчения.

"The bloody fool. Fancy me being taken in like that. Thank God, I got out of it all right. He's such an ass, I don't suppose he began to see what I was getting at." But that frozen smile disconcerted her. "He may have suspected, he couldn't have been certain, and afterwards he must have been pretty sure he'd made a mistake. My God, the rot I talked. It seemed to go down all right, I must say. Lucky I caught on when I did. In another minute I'd have had me dress off. That wouldn't have been so damned easy to laugh away."

Julia began to titter. The situation was mortifying of course, he had made a damned fool of her, but if you had any sense of humour you could hardly help seeing that there was a funny side to it. She was sorry that there was nobody to whom she could tell it; even if it was against herself it would make a good story. What she couldn't get over was that she had fallen for the comedy of undying passion that he had played all those years; for of course it was just a pose; he liked to see himself as the constant adorer, and the last thing he wanted, apparently, was to have his constancy rewarded.

"Bluffed me, he did, completely bluffed me."

But an idea occurred to Julia and she ceased to smile. When a woman's amorous advances are declined by a man she is apt to draw one of two conclusions; one is that he is homosexual and the other is that he is impotent. Julia reflectively lit a cigarette. She asked herself if Charles had used his devotion to her as a cover to distract attention from his real inclinations. But she shook her head. If he had been homosexual she would surely have had some hint of it; after all, in society since the war they talked of practically nothing else. Of course it was quite possible he was impotent. She reckoned out his age. Poor Charles. She smiled again. And if that were the case it was he, not she, who had been placed in an embarrassing and even ridiculous position. He must have been scared stiff, poor lamb. Obviously it wasn't the sort of thing a man liked to tell a woman, especially if he were madly in love with her; the more she thought of it the more probable she considered the explanation. She began to feel very sorry for him, almost maternal in fact.

"I know what I'll do," she said, as she began to undress, "I'll send him a huge bunch of white lilies tomorrow."

«Дура чертова. Так попасться. Слава богу, я благополучно выпуталась. Он такой осел, что, верно, даже не додумался, куда я клоню». Но его застывшая улыбка все же приводила ее в смущение. «Ну, может, он и заподозрил, что тут нечисто, точно-то он знать не мог, а уж потом и совсем убедился, что ошибся. Господи, что я несла! Но все сошло в наилучшем виде, он все проглотил. Хорошо, что я вовремя спохватилась. Еще минута, и я бы скинула платье. Тут было бы не до шуток».

Джулия захихикала. Конечно, ситуация была унизительная, она оказалась в дурацком положении, но если у тебя есть хоть какое-то чувство юмора, во всем найдешь свою смешную сторону. Как жаль, что никому нельзя ничего рассказать! Пусть даже она выставила бы себя на посмешище, это такая великолепная история. Смириться она не могла с одним — с тем, что поверила всей этой комедии о нетленной любви, которую он разыгрывал столько лет. Конечно, это была только поза, ему нравилось выступать в роли верного воздыхателя, и, по-видимому, меньше всего он хотел, чтобы его верность была вознаграждена.

«Обвел меня вокруг пальца, втер очки, замазал глаза!»

Но тут Джулии пришла в голову мысль, стершая улыбку с ее лица. Если мужчина отвергает авансы, которые делает ему женщина, она склонна приходить к одному из двух заключений: или он гомосексуалист, или импотент. Джулия задумчиво зажгла сигарету. Она спрашивала себя, не использовал ли ее Чарлз как ширму для прикрытия иных склонностей. Она покачала головой. Нет, уж на это кто-нибудь ей да намекнул бы. После войны в обществе практически не говорили ни о чем другом. А вот импотентом он вполне мог быть. Она подсчитала его годы. Бедный Чарлз! Джулия снова улыбнулась. Если таково положение вещей, не она, а он оказался в неловком и даже смешном положении. Он, должно быть, до смерти перепугался, бедный ягненочек. Ясно, это не из тех вещей, в которых мужчина охотно признается женщине, особенно если он безумно в нее влюблен. Чем больше Джулия об этом думала, тем более вероятным казалось ей это объяснение. Она почувствовала к Чарлзу прямо-таки материнскую жалость.

«Я знаю, что я сделаю, — сказала она, начиная раздеваться. — Я пошлю ему завтра большой букет белых лилий».

25

JULIA lay awake next morning for some time before she rang her bell. She thought. When she reflected on her adventure of the previous night she could not but be pleased that she had shown so much presence of mind. It was hardly true to say that she had snatched victory from defeat, but looking upon it as a strategic retreat her conduct had been masterly. She was notwithstanding ill at ease. There might be yet another explanation for Charles's singular behaviour. It was possible that he did not desire her because she was not desirable. The notion had crossed her mind in the night, and though she had at once dismissed it as highly improbable, there was no denying it, at that hour of the morning it had a nasty look. She rang. As a rule, since Michael often came in while Julia had breakfast, Evie when she had drawn the curtains handed her a mirror and a comb, her powder and lipstick. On this occasion, instead of running the comb rapidly through her hair and giving her face a perfunctory dab with the puff, Julia took some trouble. She painted her lips with care and put on some rouge; she arranged her hair.

"Speaking without passion or prejudice," she said, still looking at herself in the glass, when Evie placed the breakfast tray on her bed, "would you say I was by way of being a good-looking woman, Evie?"

"I must know what I'm letting myself in for before answering that question."

"You old bitch," said Julia.

"You're no beauty, you know."

"No great actress ever has been."

25

На следующее утро Джулия некоторое время пролежала в постели, прежде чем позвонить. Она думала. Вспоминая свое вчерашнее приключение, она похвалила себя за то, что проявила такое присутствие духа. Сказать, что она вырвала победу из рук поражения, было бы преувеличением, но как стратегический маневр отход ее был мастерским. При всем том у нее на сердце кошки скребли. Могло быть еще одно объяснение странному поведению Чарлза. Вполне возможно, что она не соблазнила его просто потому, что больше не была соблазнительна. Джулия вдруг подумала об этом ночью. Тогда она тут же выбросила эту мысль из головы: нет, это невероятно; однако приходилось признать, что утром она показалась куда серьезней. Джулия позвонила. Поскольку Майкл часто заходил к ней в комнату, когда она завтракала в постели, Эви, раздвинув занавески, обычно подавала ей зеркальце, гребень, помаду и пудреницу. Сегодня, вместо того чтобы провести гребнем по волосам и почти не глядя обмахнуть лицо пуховкой, Джулия не пожалела труда. Она тщательно подкрасила губы, подрумянилась, привела в порядок волосы.

— Говоря бесстрастно и беспристрастно, — сказала она, все еще глядя в зеркало, в то время как Эви ставила на постель поднос с завтраком, — как по-твоему, Эви, я — красивая женщина?

— Я должна знать, как это мне отольется, прежде чем отвечать на такой вопрос.

— Ах ты, чертовка! — вскричала Джулия.

— Ну, знаете, ведь красавицей вас не назовешь.

— Ни одна великая актриса не была красавицей.

"When you're all dolled up posh like you was last night, and got the light be'ind you, I've seen worse, you know."

("Fat lot of good it did me last night.") "What I want to say is, if I really set my mind on getting off with a man, d'you think I could?"

"Knowing what men are, I wouldn't be surprised. Who d'you want to get off with now?"

"Nobody. I was only talking generally."

Evie sniffed and drew her forefinger along her nostrils.

"Don't sniff like that. If your nose wants blowing, blow it."

Julia ate her boiled egg slowly. She was busy with her thoughts. She looked at Evie. Funny-looking old thing of course, but one never knew.

"Tell me, Evie, do men ever try to pick you up in the street?"

"Me? I'd like to see 'em try."

"So would I, to tell you the truth. Women are always telling me how men follow them in the street and if they stop and look in at a shop window come up and try to catch their eye. Sometimes they have an awful bother getting rid of them."

"Disgusting, I call it."

"I don't know about that. It's rather flattering. You know, it's a most extraordinary thing, no one ever follows me in the street. I don't remember a man ever having tried to pick me up."

"Oh well, you walk along Edgware Road one evening. You'll get picked up all right."

"I shouldn't know what to do if I was."

"Call a policeman," said Evie grimly.

"I know a girl who was looking in a shop window in Bond Street, a hat shop, and a man came up and asked her if she'd like a hat. I'd love one, she said, and they went in and she chose one and gave her name and address, he paid for it on the nail, and then she said, thank you so much, and walked out while he was waiting for the change."

"That's what she told you." Evie's sniff was sceptical. She gave Julia a puzzled look. "What's the idea?"

"Oh, nothing. I was only wondering why in point of fact I never have been accosted by a man. It's not as if I had no sex appeal."

But had she? She made up her mind to put the matter to the test.

That afternoon, when she had had her sleep, she got up, made up a little more than usual, and without calling Evie put on a dress that was neither plain nor obviously expensive and a red straw hat with a wide brim.

"I don't want to look like a tart," she said as she looked at herself in the glass. "On the other hand I don't want to look too respectable."

— Ну, как вы вырядитесь в пух и прах, вроде как вчера вечером, да еще свет будет сзади, так и похуже вас найдутся.

(«Черта лысого это мне вчера помогло!»)

— Мне вот что интересно: если я вдруг очень захочу закрутить роман с мужчиной, как ты думаешь, я смогу?

— Зная, что такое мужчины, я бы не удивилась. А с кем вы сейчас хотите закрутить?

— Ни с кем. Я говорила вообще.

Эви шмыгнула носом.

— Не шмыгай носом. Если у тебя насморк, высморкайся.

Джулия медленно ела крутое яйцо. Ее голова была занята одной мыслью. Она посмотрела на Эви. Старое пугало, но — кто знает?..

— А к тебе когда-нибудь приставали на улице, Эви?

— Ко мне? Пусть бы попробовали!

— Сказать по правде, я бы тоже хотела, чтобы кто-нибудь попробовал. Женщины вечно рассказывают, как мужчины преследуют их на улице, а если они останавливаются у витрины, подходят и стараются перехватить их взгляд. Иногда от них очень трудно отделаться.

— Мерзость, вот как я это называю.

— Ну, не знаю, по-моему, скорее лестно. И понимаешь, странно, но меня никто никогда не преследовал. Не помню, чтобы кто-нибудь когда-нибудь пытался ко мне приставать.

— Прогуляйтесь как-нибудь вечерком по Эдвард — роуд. Не отвяжетесь.

— И что мне тогда делать?

— Позвать полисмена, — мрачно ответила Эви.

— Я знаю одну девушку, так она стояла у витрины шляпного магазина на Бонд-стрит, и к ней подошел мужчина и спросил, не хочется ли ей купить шляпку. Очень, ответила она, и они вошли внутрь. Она выбрала себе шляпку, дала продавцу свое имя и адрес, и мужчина тут же расплатился наличными. Тогда она сказала ему: «Большое спасибо», — и вышла, пока он дожидался сдачи.

— Это она вам так сказала. — Эви скептически шмыгнула носом, затем с удивлением поглядела на Джулию. — К чему вы все это клоните?

— Да ни к чему. Просто я подумала, почему это мужчины ко мне не пристают. Вроде бы «секс эпила» во мне достаточно.

А вдруг его и правда нет? Джулия решила проверить это на опыте.

В тот же день, после того как она отдохнула, Джулия встала, накрасилась немного сильней, чем обычно, и, не позвав Эви, надела платье не совсем уж простое, но и не дорогое на вид и широкополую шляпу из красной соломки.

«Я не хочу быть похожей на уличную девку, — сказала она себе, глядя в зеркало. — С другой стороны, слишком респектабельный вид тоже на подойдет».

She tiptoed down the stairs so that no one should hear her and closed the door softly behind her. She was a trifle nervous, but pleasantly excited; she felt that she was doing something rather shocking. She walked through Connaught Square into the Edgware Road. It was about five o'clock. There was a dense line of buses, taxis and lorries; bicyclists dangerously threaded their way through the traffic. The pavements were thronged. She sauntered slowly north. At first she walked with her eyes straight in front of her, looking neither to the right nor to the left, but soon realized that this was useless. She must look at people if she wanted them to look at her. Two or three times when she saw half a dozen persons gazing at a shop window she paused and gazed too, but none of them took any notice of her. She strolled on. People passed her in one direction and another. They seemed in a hurry. No one paid any attention to her. When she saw a man alone coming towards her she gave him a bold stare, but he passed on with a blank face. It occurred to her that her expression was too severe, and she let a slight smile hover on her lips. Two or three men thought she was smiling at them and quickly averted their gaze. She looked back as one of them passed her and he looked back too, but catching her eye he hurried on. She felt a trifle snubbed and decided not to look round again. She walked on and on. She had always heard that the London crowd was the best behaved in the world, but really its behaviour on this occasion was unconscionable.

"This couldn't happen to one in the streets of Paris, Rome or Berlin," she reflected.

She decided to go as far as the Marylebone Road, and then turn back. It would be too humiliating to go home without being once accosted. She was walking so slowly that passers-by sometimes jostled her. This irritated her.

"I ought to have tried Oxford Street," she said. "That fool Evie. The Edgware Road's obviously a wash-out."

Suddenly her heart gave an exultant leap. She had caught a young man's eye and she was sure that there was a gleam in it. He passed, and she had all she could do not to turn round. She started, for in a moment he passed her again, he had retraced his steps, and this time he gave her a stare. She shot him a glance and then modestly lowered her eyes. He fell back and she was conscious that he was following her. It was all right. She stopped to look into a shop window and he stopped too. She knew how to behave now. She pretended to be absorbed in the goods that were displayed, but just before she moved on gave him a quick flash of her faintly smiling eyes. He was rather short, he looked like a clerk or a shop-walker, he wore a grey suit and a brown soft hat. He was not the man she would have chosen to be picked up by, but there it was, he was evidently trying to pick her up. She forgot that she was beginning to feel tired. She did not know what would happen next. Of course she wasn't going to let the thing go too far, but she was curious to see what his next step would be. She wondered what he would say to her. She was excited and pleased; it was a weight off her mind. She walked on slowly and she knew he was close behind her. She stopped at another shop window, and this time when he stopped he was close beside her. Her heart began to beat wildly. It was really beginning to look like an adventure.

Она на цыпочках спустилась по лестнице, чтобы ее никто не услышал, тихонько прикрыла за собой входную дверь. Джулия немного нервничала, но волнение это было ей приятно; она чувствовала: то, что она затеяла, не лезет ни в какие ворота. Джулия пересекла Конот-сквер и вышла на Эдвард-роуд. Было около пяти часов дня. Сплошной лентой тянулись автобусы, такси, грузовики, мимо них, с риском для жизни, прокладывали себе путь велосипедисты. Тротуары были забиты людьми. Джулия медленно двинулась в северном направлении. Сперва она шла, глядя прямо перед собой, не оборачиваясь ни направо, ни налево, но вскоре поняла, что так она ничего не добьется. Надо смотреть на людей, если хочешь чтобы они смотрели на тебя. Два или три раза, увидев, что перед витриной стоит несколько человек, Джулия тоже останавливалась, но никто из них не обращал на нее никакого внимания. Она двигалась дальше. Прохожие обгоняли ее, шли навстречу. Казалось, все они куда-то спешат. Ее никто не замечал. Увидев одинокого мужчину, приближающегося к ней, Джулия смело посмотрела ему прямо в глаза, но он прошел мимо с каменным лицом. Может быть, у нее слишком суровое выражение? На губах Джулии запорхала легкая улыбка. Двое или трое мужчин подумали, что она улыбается им, и быстро отвели глаза. Джулия оглянулась на одного из них, он тоже оглянулся, но тут же ускорил шаг. Джулия почувствовала себя уязвленной и решила не глазеть больше по сторонам. Она шла все дальше и дальше. Ей часто приходилось слышать, что лондонская толпа самая приличная в мире, но в данном случае — это уж чересчур!

«На улицах Парижа, Рима или Берлина такое было бы невозможно», — подумала Джулия.

Джулия решила дойти до Мэрилибоун-роуд и повернуть обратно. Слишком унизительно возвращаться домой, когда на тебя ни разу никто даже не взглянул. Джулия шла так медленно, что прохожие иногда ее задевали. Это вывело ее из себя.

«Надо было пойти на Оксфорд-стрит, — подумала она. — Эта дура Эви! На Эдвард-роуд толку не будет».

Внезапно сердце Джулии торжествующе подпрыгнуло. Она поймала взгляд какого-то молодого человека, и ей показалось, что она заметила в нем огонек. Молодой человек прошел мимо, и она с трудом удержалась, чтобы не оглянуться. Джулия вздрогнула, так как через минуту он ее обогнал — на этот раз он уставился прямо на нее. Джулия скромно опустила ресницы. Он отстал на несколько шагов, но она чувствовала, что он следует за ней по пятам. Все в порядке. Джулия остановилась перед витриной, молодой человек — тоже. Теперь она знала, как себя вести. Джулия сделала вид, будто всецело поглощена товарами, выставленными на витрине, но, прежде чем двинуться дальше, сверкнула на него своими слегка улыбающимися глазами. Молодой человек был невысок, в сером костюме и мягкой коричневой шляпе. Клерк или продавец скорее всего. Если бы Джулии предложили выбрать мужчину, который бы к ней пристал, она вряд ли остановила бы свой выбор на этом человеке, но что поделаешь, на безрыбье и рак рыба — пристать к ней собирался именно он. Джулия забыла про усталость. Ну, а что теперь? Конечно, она не собирается заходить слишком далеко, но все же любопытно, какой будет его следующий шаг. Что он ей скажет? Джулия была в приятном возбуждении, у нее прямо камень с души свалился. Она медленно шла вперед, молодой человек — за ней. Джулия остановилась у витрины, на этот раз он остановился прямо позади нее. Ее сердце неистово билось. Похоже, что ее ждет настоящее приключение.

"I wonder if he'll ask me to go to a hotel with him. I don't suppose he could afford that. A cinema. That's it. It would be rather fun."

She looked him full in the face now and very nearly smiled. He took off his hat.

"Miss Lambert, isn't it?"

She almost jumped out of her skin. She was indeed so taken aback that she had not the presence of mind to deny it.

"I thought I recognized you the moment I saw you, that's why I turned back, to make sure, see, and I said to meself, if that's not Julia Lambert I'm Ramsay Macdonald. Then you stopped to look in that shop window and that give me the chance to 'ave a good look at you. What made me 'esitate was seeing you in the Edgware Road. It seems so funny, if you know what I mean."

It was much funnier than he imagined. Anyhow it didn't matter if he knew who she was. She ought to have guessed that she couldn't go far in London without being recognized. He had a cockney accent and a pasty face, but she gave him a jolly, friendly smile. He mustn't think she was putting on airs.

"Excuse me talking to you, not 'aving been introduced and all that, but I couldn't miss the opportunity. Will you oblige me with your autograph?"

Julia caught her breath. It couldn't be that this was why he had followed her for ten minutes. He must have thought that up as an excuse for speaking to her. Well, she would play up.

"I shall be delighted. But I can't very well give it you in the street. People would stare so."

"That's right. Look here, I was just going along to 'ave my tea. There's a Lyons at the next corner. Why don't you come in and 'ave a cup too?"

She was getting on. When they'd had tea he'd probably suggest going to the pictures.

"All right," she said.

They walked along till they came to the shop and took their places at a small table.

"Two teas, please, miss," he ordered. "Anything to eat?" And when Julia declined: "Scone* and butter for one, miss."

Julia was able now to have a good look at him. Though stocky and short he had good features, his black hair was plastered down on his head and he had fine eyes, but his teeth were poor and his pale skin gave him an unhealthy look. There was a sort of impudence in his manner that Julia did not much like, but then, as she sensibly reflected, you could hardly expect the modesty of the violet in a young man who picked you up in the Edgware Road.

"Before we go any further let's 'ave this autograph, eh? Do it now, that's my motto."

He took a fountain pen from his pocket and from a bulging pocket-book a large card.

"One of our trade cards," he said. "That'll do O.K."

Julia thought it silly to carry the subterfuge to this length, but she good-humouredly signed her name on the back of the card.

«Куда он меня поведет? В гостиницу? Вряд ли, это ему не по карману. Скорее, в кино. Вот будет забавно!»

Джулия посмотрела ему прямо в лицо, ее губы слегка улыбались. Молодой человек снял шляпу.

— Мисс Лэмберт, если не ошибаюсь?

Она так и подскочила. Сказать по правде, она была захвачена врасплох и так растерялась, что даже не подумала это отрицать.

— Мне показалось, что я сразу узнал вас, вот почему я вернулся, чтобы убедиться наверняка. Я сказал себе: я буду не я, если это не Джулия Лэмберт. А тут мне совсем подвезло — вы остановились у витрины, и я смог вас разглядеть. Я почему только сомневался? Что встретил вас тут, на Эдвард-роуд. Не очень-то подходящее место для чистой публики. Вы понимаете, что я хочу сказать?

Дело было еще более нечисто, чем он думал. Однако, раз он догадался, кто она, это теперь не имеет значения. И как она не подумала, что рано или поздно ее обязательно узнают. Судя по манере говорить, молодой человек — кокни; у него было бледное одутловатое лицо, но Джулия улыбнулась ему веселой дружеской улыбкой. Пусть не подумает, что она задирает нос.

— Простите, что я заговорил с вами, когда мы незнакомы и вообще, но я не мог упустить эту возможность. Не дадите ли вы мне ваш автограф?

У Джулии перехватило дыхание. И ради этого он следовал за ней целых десять минут! Быть не может. Это просто предлог, чтобы с ней заговорить. Что ж, она ему подыграет.

— С удовольствием. Но не могу же я писать на улице. Люди начнут пялить глаза.

— Верно. Слушайте, я как раз шел пить чай. В кондитерскую Лайонза, на следующем углу. Почему бы вам тоже не зайти выпить чашечку чаю?

Что ж, все идет как по маслу. Когда они выпьют чай, он, вероятно, пригласит ее в кино.

 — Хорошо, — сказала Джулия.

Они двинулись по улице и вскоре подошли к кондитерской, сели за столик.

— Две чашки чаю, пожалуйста, мисс, — сказал молодой человек официантке и обратился к Джулии: — Может быть, съедите чего-нибудь? — И когда Джулия отказалась, добавил: — И одну ячменную лепешку, мисс.

Теперь Джулия могла как следует его рассмотреть. Низкий и коренастый, с прилизанными черными волосами, он был, однако, недурен, особенно хороши ей показались глаза; однако зубы у него были плохие, а бледная кожа придавала лицу нездоровый вид. Держался он довольно развязно, что не особенно-то нравилось Джулии, но как она разумно рассудила, вряд ли можно ожидать особой скромности от человека, который пристает к женщинам на Эдвард-роуд.

— Давайте прежде всего напишем этот автограф, э? «Не отходя от кассы» — вот мой девиз.

Он вынул из кармана перо, а из пухлого бумажника карточку.

— Карточка нашей фирмы, — сказал он. — Ничего, сойдет.

Джулии казалось глупым, что он все еще продолжает ломать комедию, но она благодушно расписалась на обратной стороне карточки.

"Do you collect autographs?" she asked him with a subtle smile.

"Me? Noa. I think it's a lot of tommy rot. My young lady does. She's got Charlie Chaplin and Douglas Fairbanks and I don't know what all. Show you 'er photo if you like."

From his pocket-book he extracted a snapshot of a rather pert-looking* young woman showing all her teeth in a cinema smile.

"Pretty," said Julia.

"And how. We're going to the pictures tonight. She will be surprised when I give her your autograph. The first thing I said to meself when I knew it was you was, I'll get Julia Lambert's autograph for Gwen or die in the attempt. We're going to get married in August, when I 'ave my 'oliday, you know; we're going to the Isle of Wight for the 'oneymoon. I shall 'ave a rare lot of fun with 'er over this. She won't believe me when I tell her you an' me 'ad tea together, she'll think I'm kidding, and then I'll show 'er the autograph, see?"

Julia listened to him politely, but the smile had left her face.

"I'm afraid I shall have to go in a minute," she said. "I'm late already."

"I 'aven't got too much time meself. You see, meeting my young lady, I want to get away from the shop on the tick."

The check had been put on the table when the girl brought their tea, and when they got up Julia took a shilling out of her bag.

"What are you doing that for? You don't think I'm going to let you pay. I invited you."

"That's very kind of you."

"But I'll tell you what you can do, let me bring my young lady to see you in your dressing-room one day. Just shake 'ands with her, see? It would mean a rare lot to her. Why, she'd go on talking about it the rest of her life."

Julia's manner had been for some minutes growing stiffer and now, though gracious still, it was almost haughty.

"I'm so sorry, but we never allow strangers behind."

"Oh, sorry. You don't mind my asking though, do you? I mean, it's not as if it was for meself."

"Not at all. I quite understand."

She signalled to a cab crawling along the kerb and gave her hand to the young man.

"Good-bye, Miss Lambert. So long, good luck and all that sort of thing. And thanks for the autograph."

Julia sat in the corner of the taxi raging.

"Vulgar little beast. Him and his young lady. The nerve of asking if he could bring her to see ME."

When she got home she went upstairs to her room. She snatched her hat off her head and flung it angrily on the bed. She strode over to the looking-glass and stared at herself.

 — Вы собираете автографы? — спросила она с легкой усмешкой.

— Я? Нет. Чушь это, я так считаю. Моя невеста собирает. У нее уже есть Чарли Чаплин, Дуглас Фербенкс и бог весть кто еще. Хотите посмотреть на ее фото?

Молодой человек извлек из бумажника моментальный снимок девицы довольно дерзкого вида, показывающей все свои зубы в ослепительной кинематографической улыбке.

— Хорошенькая, — сказала Джулия.

— Еще бы! Идем с ней сегодня в кино. Вот удивится, когда я ей покажу ваш автограф. Как я вас узнал на улице, так перво-наперво сказал себе: умру, а достану для Гвен автограф Джулии Лэмберт. Мы с ней поженимся в августе, когда у меня будет отпуск, поедем на остров Уайт на медовый месяц. Ну и повеселюсь я сегодня. Она ни в жисть не поверит, что мы с вами пили чай, а тут я покажу ей автограф. Ясно?

Джулия вежливо слушала его, но улыбка с ее лица исчезла.

— Боюсь, мне пора идти, — сказала она. — Я и так задержалась.

— У меня и самого немного времени. Раз я иду на свидание, хочу уйти из магазина минута в минуту.

Официантка принесла чек вместе с чаем, и, вставая из-за стола, Джулия вынула шиллинг.

— Это еще к чему? Неужто думаете, я дам вам платить? Я вас пригласил.

— Очень любезно с вашей стороны.

— Но я вам вот что скажу: разрешите мне привести мою невесту как-нибудь к вам в уборную. Просто поздоровайтесь с ней, и все. Она с ума сойдет от радости. Будет рассказывать всем встречным и поперечным до самой смерти.

За последние минуты обращение Джулии делалось все холодней, а сейчас, хотя все еще любезное, казалось чуть ли не высокомерным.

— Я очень сожалею, но мы не пускаем посторонних людей за кулисы.

— Простите. Вы не в обиде, что я спросил, нет? Я хочу сказать, я ведь не для себя.

— Ничуть. Я вполне вас понимаю.

Джулия подозвала такси, медленно ползущее вдоль обочины, и подала руку молодому человеку.

— До свидания, мисс Лэмберт. Всего хорошего, желаю успеха и все такое. Спасибо за автограф.

Джулия сидела в уголке такси вне себя от ярости.

«Вульгарная скотина. Пропади он пропадом вместе со своей… невестой! Какая наглость! Спросить, нельзя ли привести ее за кулисы, и к кому? Ко мне!»

Дома она сразу поднялась к себе в комнату. Сорвала шляпу с головы и в сердцах швырнула ее на кровать. Подошла стремительно к туалетному столику и пристально посмотрела на себя в зеркало.

"Old, old, old," she muttered. "There are no two ways about it; I'm entirely devoid of sex appeal. You wouldn't believe it, would you? You'd say it was preposterous. What other explanation is there? I walk from one end of the Edgware Road to the other and God knows I'd dressed the part perfectly, and not a man pays the smallest attention to me except a bloody little shop-assistant who wants my autograph for his young lady. It's absurd. A lot of sexless bastards. I don't know what's coming to the English. The British Empire!"

The last words she said with a scorn that would have withered a whole front bench of cabinet ministers. She began to gesticulate.

"It's ridiculous to suppose that I could have got to my position if I hadn't got sex appeal. What do people come to see an actress for? Because they want to go to bed with her. Do you mean to tell me that I could fill a theatre for three months with a rotten play if I hadn't got sex appeal? What is sex appeal anyway?"

She paused, looking at herself reflectively.

"Surely I can act sex appeal. I can act anything."

She began to think of the actresses who notoriously had it, of one especially, Lydia Mayne, whom one always engaged when one wanted a vamp. She was not much of an actress, but in certain parts she was wonderfully effective. Julia was a great mimic, and now she began to do an imitation of Lydia Mayne. Her eyelids drooped sensually over her eyes as Lydia's did and her body writhed sinuously in her dress. She got into her eyes the provoking indecency of Lydia's glance and into her serpentine gestures that invitation which was Lydia's speciality. She began to speak in Lydia's voice, with the lazy drawl that made every remark she uttered sound faintly obscene.

"Oh, my dear man, I've heard that sort of thing so often. I don't want to make trouble between you and your wife. Why won't men leave me alone?"

It was a cruel caricature that Julia gave. It was quite ruthless. It amused her so much that she burst out laughing.

"Well, there's one thing, I may not have any sex appeal, but after seeing my imitation there aren't many people who'd think Lydia had either."

It made her feel much better.

 — Старуха, старуха, — пробормотала она. — С какой стороны ни посмотришь: у меня абсолютно нет «секс эпила». Невероятно, да? Противоречит здравому смыслу? Но как же иначе все это объяснить? Я вышагиваю из конца в конец всю Эдвард-роуд, и одетая, как надо для роли, и хоть бы один мужчина на меня взглянул, кроме этого мерзкого продавца, которому понадобился для его барышни мой автограф. Это нелепо. Бесполые ублюдки! Не представляю, куда катится Англия. Британская империя, ха!

Последние слова были произнесены с таким презрением, которое могло бы испепелить весь кабинет министров. Джулия начала подкреплять слова жестами.

— Смешно предполагать, что я достигла бы своего положения, если бы во мне не было «секс эпила». Почему люди приходят в театр смотреть на актрису? Да потому, что им хотелось бы с ней переспать. Думаете, публика ходила бы три месяца подряд на эту дрянную пьесу, да так, что в зале яблоку упасть негде, если бы у меня не было «секс эпила»? Что такое, в конце концов, этот «секс эпил»?

Джулия приостановилась, задумчиво посмотрела на свое отражение.

«Бесспорно, я могу изобразить „секс эпил“. Я могу изобразить все».

Джулия принялась перебирать в памяти актрис, которые пользовались скандальной славой секс-бомб. Особенно хорошо она помнила одну из них, Лидию Мейн, которую всегда ангажировали на амплуа обольстительниц-«вамп». Актриса она была неважная, но в определенных ролях производила огромный эффект. Джулия всегда прекрасно подражала, и вот она принялась копировать Лидию Мейн. Веки ее опустились, сладострастно прикрыли глаза, тело под платьем начало извиваться волнообразным движением. Взгляд стал соблазнительно бесстыдным, как у Лидии, змеившиеся жесты — манящими. Она заговорила, как и та, слегка растягивая слова, отчего каждая ее фраза казалась чуть непристойной.

 — Ах, мой дорогой, я так часто слышу подобные вещи. Я не хочу вносить раздор в вашу семью. Почему мужчины не могут оставить меня в покое?

Это была безжалостная карикатура. Джулия не знала пощады. Ей стало так смешно, что она расхохоталась.

«Что ж, одно не вызывает сомнений: может, у меня и нет „секс эпила“, но кто увидел бы, как я копирую Лидию Мейн, не нашел бы его потом и у нее».

У Джулии стало куда легче на душе.

26

REHEARSALS began and distracted Julia's troubled mind. The revival that Michael put on when she went abroad had done neither very well nor very badly, but rather than close the theatre he was keeping it in the bill till Nowadays was ready. Because he was acting two matinees a week, and the weather was hot, he determined that they should take rehearsals easy. They had a month before them.

Though Julia had been on the stage so long she had never lost the thrill she got out of rehearsing, and the first rehearsal still made her almost sick with excitement. It was the beginning of a new adventure. She did not feel like a leading lady then, she felt as gay and eager as if she were a girl playing her first small part. But at the same time she had a delicious sense of her own powers. Once more she had the chance to exercise them.

At eleven o'clock she stepped on to the stage. The cast stood about idly. She kissed and shook hands with the artists she knew and Michael with urbanity introduced to her those she did not. She greeted Avice Crich-ton with cordiality. She told her how pretty she was and how much she liked her hat; she told her about the lovely frocks she had chosen for her in Paris.

"Have you seen Tom lately?" she asked.

"No, I haven't. He's away on his holiday."

"Oh, yes. He's a nice little thing, isn't he?"

"Sweet."

The two women smiled into one another's eyes. Julia watched her when she read her part and listened to her intonations. She smiled grimly. It was exactly what she had expected. Avice was one of those actresses who were quite sure of themselves from the first rehearsal. She didn't know what was coming to her. Tom meant nothing to Julia any more, but she had a score to settle with Avice and she wasn't going to forget it. The slut!

26

Начались репетиции и отвлекли растревоженные мысли Джулии в другую сторону. Старая пьеса, которую Майкл поставил, когда Джулия уезжала за границу, давала весьма средние сборы, но он предпочитал, чем закрывать театр, не снимать ее с репертуара, пока не будет готов их новый спектакль «Нынешние времена». Поскольку сам он два раза в неделю выступал днем, Майкл решил, что они не будут репетировать до упаду. У них был впереди целый месяц.

Хотя Джулия уже много лет играла в театре, репетиции по-прежнему приводили ее в радостный трепет, а на первой репетиции она так волновалась, что чуть не заболевала. Это было началом нового приключения. Она в это время совсем не ощущала себя ведущей актрисой театра, ей было тревожно и весело, словно она вновь молоденькая девушка, исполняющая свою первую крошечную роль. И вместе с тем она испытывала восхитительное чувство собственного могущества. Ей вновь предоставлялась возможность его проявить.

В одиннадцать часов Джулия поднялась на сцену. Актеры праздно стояли кто где. Джулия расцеловалась с теми актрисами и пожала руки тем актерам, с которыми была знакома, Майкл учтиво представил ей тех, кого она не знала. Джулия сердечно приветствовала Эвис Крайтон. Сказала ей, какая она хорошенькая и как ей, Джулии, нравится ее новая шляпка, поведала о тех костюмах, которые выбрала для нее в Париже.

— Вы видели Тома в последнее время?

— Нет. Он уехал в отпуск.

 — Ах, так? Славный мальчик, правда?

— Душка.

Обе женщины улыбнулись, глядя в глаза друг другу, Джулия внимательно следила за Эвис, когда та читала свою роль, вслушивалась в ее интонации. Она хмуро улыбнулась. Конечно, другого она и не ждала. Эвис была из тех актрис, которые абсолютно уверены в себе с первой репетиции. Она и не догадывалась, что ей предстоит. Том теперь ничего не значил для Джулии, но с Эвис она собиралась свести счеты и сведет. Потаскушка!

The author followed the lines of the old play closely. Honor announced to her father that she was abandoning her medical studies and until her marriage wished to live with him, for she had just become engaged to Ellean's son, a young guardsman. Somewhat disconcerted, Robert Humphreys broke to her his intention of marrying Mrs. Marten. Honor took the information with composure.

"Of course you know she's a tart, don't you?" she said coolly.

He, much embarrassed, spoke of the unhappy life she had led and how he wanted to make up to her for all she had suffered.

"Oh, don't talk such rot," she answered. "It's grand work if you can get it."

Ellean's son had been one of Mrs. Marten's numerous lovers just as Ellean's husband had been one of Paula Tanqueray's. When Robert Humphreys brought his wife down to his home in the country and this fact was discovered, they decided that Honor must be informed. To their consternation Honor did not turn a hair. She knew already.

"I was as pleased as Punch when I found out," she told her stepmother. "You see, darling, you can tell me if he's all right in bed."

This was Avice Crichton's best scene, it lasted a full ten minutes, and Michael had realized from the beginning that it was effective and important. Avice's cold, matter-of-fact prettiness had been exactly what he had thought would be so telling in the circumstances. But after half a dozen rehearsals he began to think that that was all she had to give. He talked it over with Julia.

"How d'you think Avice is shaping?"

"It's early days to tell yet."

"I'm not happy about her. You said she could act. I've seen no sign of it yet."

"It's a cast-iron part. She can't really go wrong in it."

"You know just as well as I do that there's no such thing as a cast-iron part. However good a part is, it has to be acted for all it's worth. I'm not sure if it wouldn't be better to kick her out and get somebody else."

"That wouldn't be so easy. I think you ought to give her a chance."

"She's so awkward, her gestures are so meaningless."

Julia reflected. She had her reasons for wishing to keep Avice in the cast. She knew her well enough to be sure that if she were dismissed she would tell Tom that it was because Julia was jealous of her. He loved her and would believe anything she said. He might even think that Julia had put this affront on her in revenge for his desertion. No, no, she must stay. She must play the part, and fail; and Tom must see with his own eyes what a bad actress she was. They both of them thought the play would make her. Fools. It would kill her.

"You know how clever you are, Michael, I'm sure you can train her if you're willing to take a little trouble."

Автор почти не отходил от старого текста. Онор объявляет мистеру Хамфри, что отказывается от медицинской карьеры, так как она только что обручилась с молодым гвардейцем, сыном Элин, и до своего замужества собирается жить с отцом. В некотором замешательстве тот открывает ей свое намерение жениться на миссис Мартен. Онор принимает сообщение с полным спокойствием.

«Ты, конечно, знаешь, что она шлюха?» — хладнокровно произносит она.

Отец, еще более смущенный, говорит о несчастной жизни миссис Мартен и о том, как он хочет вознаградить ее за страдания.

«Ах, не болтай чепухи, — отвечает ему дочь, — это великолепная работа, если только можешь ее иметь».

Сын Элин был одним из бесчисленных любовников миссис Мартен, точно так же, как муж Элин был в свое время любовником Полы Тэнкори. Когда Роберт Хамфри привозит свою новую жену в загородное поместье и этот факт обнаруживается, они решают, что следует сообщить обо всем Онор. К их ужасу, она и бровью не повела: ей уже было об этом известно.

«Я была страшно рада, когда узнала, — сказала она своей мачехе. — Понимаете, душечка, теперь вы можете сказать мне, хорош ли он в постели».

Это была лучшая мизансцена Эвис Крайтон: она продолжалась целых десять минут, и Майкл с самого начала понял, как она важна и эффектна. Холодная, сухая, миловидная Эвис — то самое, что здесь нужно. Но после нескольких репетиций Майкл стал подозревать, что ничего, кроме этого, она дать не сможет и решил посоветоваться с Джулией.

— Как, по-твоему, Эвис?

— Трудно сказать. Еще слишком рано.

— Я расстроен из-за нее. Ты говорила, она актриса. Пока я этого не вижу.

— Да это готовая роль. Ее просто невозможно испортить.

— Ты знаешь не хуже меня, что нет такой вещи, как готовая роль. Как бы роль ни была хороша, ее надо сыграть, из нее надо извлечь все, что в ней заложено. Может быть, лучше расстаться с Эвис, пока не поздно, и взять вместо нее кого-нибудь другого?

— Это не так просто. Я все же думаю, надо дать ей возможность себя показать.

— Она так неуклюжа, ее жесты так бессмысленны!

Джулия задумалась. У нее были все основания желать, чтобы Эвис осталась в числе исполнителей пьесы. Она уже достаточно ее изучила и была уверена, что если ее уволить, она скажет Тому, будто Джулия сделала это из ревности. Том ее любит и поверит каждому ее слову. Еще, чего доброго, подумает, что Джулия преднамеренно нанесла ей оскорбление в отместку за его уход. Нет, нет, Эвис должна остаться. Она должна исполнить свою роль и провалить ее. Том должен собственными глазами увидеть, какая она никудышная актриса. Они с Эвис думали, будто пьеса поможет ей «выплыть на поверхность». Дураки! Пьеса утопит ее.

 — Ты же умелый режиссер, Майкл. Я уверена, ты сумеешь ее натаскать, если постараешься.

"But that's just it, she doesn't seem able to take direction. I show her exactly how to say a line and then she goes and says it in her own way. You wouldn't believe it, but sometimes I can hardly help thinking she's under the delusion that she knows better than I do."

"You make her nervous. When you tell her to do something she's in such a dither she doesn't know what she's up to."

"Good lord, no one could be more easy than I am. I've never even been sharp with her."

Julia gave him an affectionate smile.

"Are you going to pretend that you really don't know what's the matter with her?"

"No, what?"

He looked at her with a blank face.

"Come off it, darling. Haven't you noticed that she's madly in love with you?"

"With me? But I thought she was practically engaged to Tom. Nonsense. You're always fancying things like that."

"But it's quite obvious. After all she isn't the first who's fallen for your fatal beauty, and I don't suppose she'll be the last."

"Heaven knows, I don't want to queer poor Tom's pitch."

"It's not your fault, is it?"

"What d'you want me to do about it then?"

"Well, I think you ought to be nice to her. She's very young, you know, poor thing. What she wants is a helping hand. If you took her alone a few times and went through the part with her I believe you could do wonders. Why don't you take her out to lunch one day and have a talk to her?"

She saw the gleam in Michael's eyes as he considered the proposition and the shadow of a smile that was outlined on his lips.

"Of course the great thing is to get the play as well acted as we can."

"I know it'll be a bore for you, but honestly, for the sake of the play I think it'll be worth while."

"You know that I would never do anything to upset you, Julia. I mean, I'd much sooner fire the girl and get someone else in her place."

"I think that would be such a mistake. I'm convinced that if you'll only take enough trouble with her she'll give a very good performance."

He walked up and down the room once or twice. He seemed to be considering the matter from every side.

"Well, I suppose it's my job to get the best performance I can out of every member of my cast. In every case you have to find out which is the best method of approach."

He threw out his chin and drew in his belly. He straightened his back. Julia knew that Avice Crichton would hold the part, and next day at rehearsal he took her aside and had a long talk with her. She knew by his manner exactly what he was saying and, watching them out of the corner of her eye, presently she saw Avice nod and smile. He had asked her to lunch with him. With a contented mind Julia went on studying her part.

 — В том-то и беда: она совсем не слушает указаний. Я объясняю ей, как надо произнести реплику, и — нате вам! — она опять говорит ее на свой лад. Ты не поверишь, но иногда у меня создается впечатление, что она воображает, будто все знает лучше меня.

— Ты ее нервируешь. Когда ты велишь ей что-нибудь сделать, она пугается и просто перестает соображать.

— Господи, да с кем легче работать, чем со мной! Я ни разу не сказал ей ни одного резкого слова.

Джулия нежно улыбнулась ему.

— И ты хочешь уверить меня, будто не догадываешься, что с ней?

— Нет. А что?

Майкл глядел на Джулию недоумевающим взглядом.

— Брось притворяться, милый. Она по уши в тебя влюблена.

— В меня? Да я думал, она помолвлена с Томом. Глупости. Твои вечные фантазии.

— Но это же видно невооруженным глазом. В конце концов, она не первая жертва твоей роковой красоты и, думаю, не последняя.

— Видит бог, я не хочу подкладывать свинью бедняге Тому.

— Ты-то в чем виноват?

— Так как же, по-твоему, мне поступить?

— Будь с ней ласков. Она еще так молода, бедняжка. Ей нужна рука помощи. Если бы ты прошел несколько раз роль только с ней одной, я уверена, вы сотворили бы чудеса. Почему бы тебе как-нибудь не пригласить ее к ленчу и не поговорить наедине?

Джулия увидела, что глаза Майкла чуть заблестели, на губах появилась тень улыбки: он обдумывал ее слова.

— Конечно, главное — чтобы пьеса прошла как можно лучше.

— Я понимаю, что для тебя это обуза, но ради пьесы… Право, стоит того.

— Ты же знаешь, Джулия, я ни за что на свете не хотел бы тебя расстраивать. Я бы с удовольствием выставил ее и взял кого-нибудь другого.

— Я думаю, это будет большой ошибкой. Я убеждена, что, если ты поработаешь с Эвис как следует, она прекрасно сыграет.

Майкл прошелся раза два взад-вперед по комнате. Казалось, он рассматривает вопрос со всех сторон.

— Что ж, моя работа в том и заключается, чтобы заставить каждого исполнителя играть как можно лучше. И в каждом конкретном случае приходится искать самый правильный подход.

Майкл выдвинул подбородок и втянул живот. Выпрямил спину. Джулия поняла, что Эвис Крайтон останется в труппе. На следующий день на репетиции Майкл отвел Эвис в сторонку и долго с ней говорил. По его манере Джулия в точности знала, что именно, и, поглядывая искоса, вскоре заметила, как Эвис Крайтон улыбнулась и кивнула головой. Майкл пригласил ее на ленч. Джулия, успокоенная, углубилась в собственную роль.

27

THEY had been rehearsing for a fortnight when Roger arrived from Austria. He had been spending a few weeks on a Carinthian lake, and after a day or two in London was to go and stay with friends in Scotland. Since Michael had to dine early to go to the theatre Julia went to meet him by herself. When she was dressing, Evie, sniffing as usual, told her that she was taking as much pains to make herself look nice as if she were going to meet a young man. She wanted Roger to be proud of her, and certainly she looked very young and pretty in her summer frock as she strolled up and down the platform. You would have thought, but wrongly, that she was perfectly unconscious of the attention she attracted. Roger, after a month in the sun, was very brown, but he was still rather spotty and he seemed thinner than when he had left London at the New Year. She hugged him with exuberant affection. He smiled slightly.

They were to dine by themselves. Julia asked him if he would like to go to a play afterwards or to the pictures, but he said he preferred to stay at home.

"That'll be much nicer," she answered, "and we'll just talk."

There was indeed a subject that Michael had invited her to discuss with Roger when the opportunity arose. Now that he was going to Cambridge so soon he ought to make up his mind what he wanted to do. Michael was afraid that he would drift through his time there and then go into a broker's office or even on the stage. Thinking that Julia had more tact than he, and more influence with the boy, he had urged her to put before him the advantages of the Foreign Office and the brilliant possibilities of the Bar. Julia thought it would be strange if in the course of two or three hours' conversation she could not find a way to lead to this important topic. At dinner she tried to get him to talk about Vienna. But he was reticent.

"Oh, I just did the usual things, you know. I saw the sights and worked hard at my German. I knocked about in beer places. I went to the opera a good deal."

She wondered if he had had any love affairs.

"Anyhow, you haven't come back engaged to a Viennese maiden," she said, thinking to draw him out.

He gave her a reflective, but faintly amused look. You might almost have thought that he had seen what she was driving at. It was strange; though he was her own son she did not feel quite at home with him.

27

Репетиции шли уже две недели, когда Роджер вернулся из Австрии. Он провел несколько недель на Коринфском озере и собирался пробыть в Лондоне день-два, а затем ехать к друзьям в Шотландию. Майкл должен был пообедать пораньше и уйти в театр, и встречала Роджера одна Джулия. Когда она одевалась, Эви, шмыгая, по обыкновению, носом, заметила, что уж она так старается, так старается выглядеть покрасивее, словно идет на свидание. Джулии хотелось, чтобы Роджер ею гордился, и действительно, она выглядела молоденькой и хорошенькой в своем летнем платье, когда ходила взад-вперед по платформе. Можно было подумать — и напрасно, — что она не замечает взглядов, обращенных на нее. Роджер, проведя месяц на солнце, сильно загорел, но от прыщей так и не избавился и казался еще более худым, чем когда уезжал из Лондона на Новый год. Джулия обняла его с преувеличенной нежностью. Он слегка улыбнулся.

Обедать они должны были вдвоем. Джулия спросила, куда он хочет потом пойти: в театр или в кино. Роджер ответил, что предпочел бы остаться дома.

— Чудесно, — сказала она, — посидим с тобой, поболтаем.

У нее и правда был один предмет на уме, который Майкл просил ее обсудить с Роджером, если предоставится такая возможность. Совсем скоро он поступит в Кембридж, пора уже было решать, чем он хочет заняться. Майкл боялся, как бы он не потратил там попусту время, а потом пошел служить в маклерскую контору или еще, чего доброго, на сцену. Считая, что Джулия сумеет сделать это тактичнее и что она имеет больше влияния на сына, Майкл настоятельно просил ее нарисовать Роджеру, какие блестящие возможности откроются перед ним, если он пойдет на дипломатическую службу или займется юриспруденцией. Джулия была уверена, что на протяжении двух-трех часов разговора сумеет навести Роджера на эту важную тему. За обедом она пыталась расспросить сына о Вене, но он отмалчивался.

— Ну что я делал? То, что делают все остальные. Осматривал достопримечательности и усердно изучал немецкий. Шатался по пивным. Часто бывал в опере.

Джулия спросила себя, не было ли у него там интрижек.

— Во всяком случае, невесты ты себе там не завел, — сказала она, надеясь вызвать его на откровенность.

Роджер кинул на нее задумчивый, чуть иронический взгляд. Можно было подумать, что он разгадал, что у нее на уме. Странно: родной сын, а ей с ним не по себе.

"No," he answered, "I was too busy to bother with that sort of thing."

"I suppose you went to all the theatres."

"I went two or three times."

"Did you see anything that would be any use to me?"

"You know, I never thought about that."

His answer might have seemed a little ungracious but that it was accompanied by a smile, and his smile was very sweet. Julia wondered again how it was that he had inherited so little of Michael's beauty and of her charm. His red hair was nice, but his pale lashes gave his face a sort of empty look. Heaven only knew where with such a father and such a mother he had got his rather lumpy figure. He was eighteen now; it was time he fined down. He seemed a trifle apathetic; he had none of her sparkling vitality; she could picture the vividness with which she would have narrated her experiences if she had just spent six months in Vienna. Why, already she had made a story about her stay at St. Malo with Aunt Carrie and her mother that made people roar with laughter. They all said it was as good as a play, and her own impression was that it was much better than most. She told it to Roger now. He listened with his slow, quiet smile; but she had an uneasy feeling that he did not think it quite so funny as she did. She sighed in her heart. Poor lamb, he could have no sense of humour. Then he made some remark that led her to speak of Nowadays. She told him its story, and explained what she was doing with her part; she talked to him of the cast and described the sets. At the end of dinner it suddenly struck her that she had been talking entirely of herself and her own interests. She did not know how she had been led to do this, and the suspicion flashed across her mind that Roger had guided the conversation in that direction so that it should be diverted from him and his affairs. But she put it aside. He really wasn't intelligent enough for that. It was later when they sat in the drawing-room listening to the radio and smoking, that Julia found the chance to slip in, apparently in the most casual fashion, the question she had prepared.

"Have you made up your mind what you're going to be yet?"

"No. Is there any hurry?"

"You know how ignorant I am about everything. Your father says that if you're going to be a barrister you ought to work at law when you go to Cambridge. On the other hand, if you fancy the Foreign Office you should take up modern languages."

He looked at her for so long, with that queer, reflective air of his, that Julia had some difficulty in holding her light, playful and yet affectionate expression.

"If I believed in God I'd be a priest," he said at last.

"A priest?"

 — Нет, — ответил он, — я был слишком занят, чтобы тратить время на такие вещи.

— Ты, верно, перебывал во всех театрах.

— Ходил раза два-три.

— Ничего не видел, что могло бы нам пригодиться?

— Знаешь, я совершенно забыл об этом.

Слова его могли показаться весьма нелюбезными, если бы не сопровождались улыбкой, а улыбка у него была премилая. Джулия снова с удивлением подумала, как это вышло, что сын унаследовал так мало от красоты отца и очарования матери. Рыжие волосы были хороши, но светлые ресницы лишали лицо выразительности. Один бог знает, как он умудрился при таких родителях иметь неуклюжую, даже грузноватую фигуру. Ему исполнилось восемнадцать, пора бы уже ему стать стройнее. Он казался немного апатичным, в нем не было ни капли ее бьющей через край энергии и искрящейся жизнерадостности. Джулия представляла, как живо и ярко она рассказывала бы о пребывании в Вене, проведи она там полгода. Даже из поездки на Сен-Мало к матери и тетушке Кэрри она состряпала такую историю, что люди плакали от хохота. Они говорили, что ее рассказ ничуть не хуже любой пьесы, а сама Джулия скромно полагала, что он куда лучше большинства из них. Она расписала свое пребывание в Сен-Мало Роджеру. Он слушал ее со своей медленной спокойной улыбкой, но у Джулии возникло неловкое чувство, что ему все это кажется не таким забавным, как ей. Джулия вздохнула про себя. Бедный ягненочек, у него, видно, совсем нет чувства юмора. Роджер сделал какое-то замечание, позволившее Джулии заговорить о «Нынешних временах». Она изложила ему сюжет пьесы, объяснила, как она мыслит себе свою роль, обрисовала занятых в ней актеров и декорации. В конце обеда ей вдруг пришло в голову, что она говорит только о своем. Как это вышло? У нее закралось подозрение, что Роджер сознательно направил разговор в эту сторону, чтобы избежать расспросов о себе и собственных делах. Нет, вряд ли. Он для этого недостаточно умен. Позднее, когда они сидели в гостиной, курили и слушали радио, Джулия умудрилась наконец задать ему самым естественным тоном приготовленный заранее вопрос:

— Ты уже решил, кем ты хочешь быть?

— Нет еще. А что — это спешно?

— Ты знаешь, я сама в этом ничего не смыслю, но твой отец говорит, что если ты намерен быть адвокатом, тебе надо изучать в Кембридже юриспруденцию. С другой стороны, если тебе больше по вкусу дипломатическая служба, надо браться за современные языки.

Роджер так долго глядел на нее с привычной спокойной задумчивостью, что Джулии с трудом удалось удержать на лице шутливое, беспечное и вместе с тем нежное выражение.

— Если бы я верил в бога, я стал бы священником, — сказал наконец Роджер.

— Священником?

Julia could hardly believe her ears. She had a feeling of acute discomfort. But his answer sank into her mind and in a flash she saw him as a cardinal, inhabiting a beautiful palazzo in Rome, filled with wonderful pictures, and surrounded by obsequious* prelates; and then again as a saint, in a mitre and vestments heavily embroidered with gold, with benevolent gestures distributing bread to the poor. She saw herself in a brocaded dress and string of pearls. The mother of the Borgias.

"That was all right in the sixteenth century," she said. "It's too late in the day for that."

"Much."

"I can't think what put such an idea in your head." He did not answer, so that she had to speak again. "Aren't you happy?"

"Quite," he smiled.

"What is it you want?"

Once again he gave her his disconcerting stare. It was hard to know if he was serious, for his eyes faintly shimmered with amusement.

"Reality."

"What do you mean?"

"You see, I've lived all my life in an atmosphere of make-believe. I want to get down to brass tacks. You and father are all right breathing this air, it's the only air you know and you think it's the air of heaven. It stifles me."

Julia listened to him attentively, trying to understand what he meant.

"We're actors, and successful ones. That's why we've been able to surround you with every luxury since you were born. You could count on the fingers of one hand the actors who've sent their son to Eton."

"I'm very grateful for all you've done for me."

"Then what are you reproaching us for?"

"I'm not reproaching you. You've done everything you could for me. Unfortunately for me you've taken away my belief in everything."

"We've never interfered with your beliefs. I know we're not religious people, we're actors, and after eight performances a week one wants one's Sundays to oneself. I naturally expected they'd see to all that at school."

He hesitated a little before he spoke again. One might have thought that he had to make a slight effort over himself to continue.

Джулия подумала, что она ослышалась. Ее охватило острое чувство неловкости. Но его ответ проник в сознание, и, словно при вспышке молнии, она увидела сына кардиналом, в окружении подобострастных прелатов, обитающих в роскошном палаццо в Риме, где по стенам висят великолепные картины, затем — в образе святого в митре и вышитой золотом ризе, милостиво раздающим хлеб беднякам. Она увидела себя в парчовом платье и жемчужном ожерелье. Мать Борджиа.

— Это годилось для шестнадцатого века, — сказала она. — Ты немножко опоздал.

— Да. Ты права.

— Не представляю, как это пришло тебе в голову. — Роджер не ответил. Джулия была вынуждена продолжать сама. — Ты счастлив?

— Вполне, — улыбнулся он.

— Чего же ты хочешь?

Он опять поглядел на мать приводящим ее в замешательство взглядом. Трудно было сказать, говорит ли он на самом деле всерьез, потому что в глазах у него поблескивали огоньки.

— Правды.

— Что, ради всего святого, ты имеешь в виду?

— Понимаешь, я прожил всю жизнь в атмосфере притворства. Я хочу добраться до истинной сути вещей. Вам с отцом не вредит тот воздух, которым вы дышите, вы и не знаете другого и думаете, что это воздух райских кущ. Я в нем задыхаюсь.

Джулия внимательно слушала, стараясь понять, о чем говорит сын.

— Мы — актеры, преуспевающие актеры, вот почему мы смогли окружить тебя роскошью с первого дня твоей жизни. Тебе хватит одной руки, чтобы сосчитать по пальцам, сколько актеров отправляли своих детей в Итон.

— Я благодарен вам за все, что вы для меня сделали.

— Тогда за что же ты нас упрекаешь?

— Я не упрекаю вас. Вы дали мне все что могли. К несчастью, вы отняли у меня веру.

— Мы никогда не вмешивались в твою веру. Я знаю, мы не религиозны. Мы актеры, и после восьми спектаклей в неделю хочешь хотя бы в воскресенье быть свободным. Я, естественно, ожидала, что всем этим займутся в школе.

Роджер помолчал. Можно было подумать, что ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы продолжать.

"When I was just a kid, I was fourteen, I was standing one night in the wings watching you act. It must have been a pretty good scene, you said the things you had to say so sincerely, and what you were saying was so moving, I couldn't help crying. I was all worked up. I don't know how to say it quite, I was uplifted; I felt terribly sorry for you, I felt a bloody little hero; I felt I'd never do anything again that was beastly or underhand. And then you had to come to the back of the stage, near where I was standing, the tears were streaming down your face; you stood with your back to the audience and in your ordinary voice you said to the stage manager: what the bloody hell is that electrician doing with the lights? I told him to leave out the blue. And then in the same breath you turned round and faced the audience with a great cry of anguish and went on with the scene."

"But, darling, that was acting. If an actress felt the emotions she represented she'd tear herself to pieces. I remember the scene well. It used to bring down the house. I've never heard such applause in my life."

"I suppose I was a fool to be taken in by it. I believed you meant what you said. When I saw that it was all pretence it smashed something. I've never believed in you since. I'd been made a fool of once; I made up my mind that I wouldn't ever be made a fool of again."

She gave him her delightful and disarming smile.

"Darling, I think you're talking nonsense."

"Of course you do. You don't know the difference between truth and make-believe. You never stop acting. It's second nature to you. You act when there's a party here. You act to the servants, you act to father, you act to me. To me you act the part of the fond, indulgent, celebrated mother. You don't exist, you're only the innumerable parts you've played. I've often wondered if there was ever a you or if you were never anything more than a vehicle for all these other people that you've pretended to be. When I've seen you go into an empty room I've sometimes wanted to open the door suddenly, but I've been afraid to in case I found nobody there."

She looked up at him quickly. She shivered, for what he said gave her an eerie sensation. She listened to him attentively, with a certain anxiety, for he was so serious that she felt he was expressing something that had burdened him for years. She had never in his whole life heard him talk so much.

"D'you think I'm only sham?"

"Not quite. Because sham is all you are. Sham is your truth. Just as margarine is butter to people who don't know what butter is."

She had a vague feeling of guilt. The Queen in Hamlet: "And let me wring your heart; for so I shall, if be made of penetrable stuff." Her thoughts wandered.

 — Однажды — мне было тогда четырнадцать, я был еще совсем мальчишкой — я стоял за кулисами и смотрел, как ты играла. Это была, наверное, очень хорошая сцена, твои слова звучали так искренно, так трогательно, что я не удержался и заплакал. Все во мне горело, не знаю, как тебе это получше объяснить. Я чувствовал необыкновенный душевный подъем. Мне было так жаль тебя, я был готов на любой подвиг. Мне казалось, я никогда больше не смогу совершить подлость или учинить что-нибудь тайком. И надо же было тебе подойти к заднику сцены, как раз к тому месту, где я стоял. Ты повернулась спиной к залу — слезы все еще струились у тебя по лицу — и самым будничным голосом сказала режиссеру: «Что этот чертов осветитель делает с софитами? Я велела ему не включать синий». А затем, не переводя дыхания, снова повернулась к зрителям с громким криком, исторгнутым душевной болью, и продолжала сцену.

— Но, милый, это и есть игра. Если бы актриса испытывала все те эмоции, которые она изображает, она бы просто разорвала в клочья свое сердце. Я хорошо помню эту сцену. Она всегда вызывала оглушительные аплодисменты. В жизни не слышала, чтобы так хлопали.

— Да, я был, наверное, глуп, что попался на твою удочку. Я верил: ты думаешь то, что говоришь. Когда я понял, что это одно притворство, во мне что-то надломилось. С тех пор я перестал тебе верить. Во всем. Один раз меня оставили в дураках; я твердо решил, что больше одурачить себя не позволю.

Джулия улыбнулась ему прелестной обезоруживающей улыбкой.

— Милый, тебе не кажется, что ты болтаешь чепуху?

— А тебе, конечно, это кажется. Для тебя нет разницы между правдой и выдумкой. Ты всегда играешь. Эта привычка — твоя вторая натура. Ты играешь, когда принимаешь гостей. Ты играешь перед слугами, перед отцом, передо мной. Передо мной ты играешь роль нежной, снисходительной, знаменитой матери. Ты не существуешь. Ты — это только бесчисленные роли, которые ты исполняла. Я часто спрашиваю себя: была ли ты когда-нибудь сама собой или с самого начала служила лишь средством воплощения в жизнь всех тех персонажей, которые ты изображала. Когда ты заходишь в пустую комнату, мне иногда хочется внезапно распахнуть дверь туда, но я ни разу не решился на это — боюсь, что никого там не найду.

Джулия быстро взглянула на сына. Ее била дрожь, от слов Роджера ей стало жутко. Она слушала внимательно, даже с некоторым волнением: он был так серьезен. Она поняла, что он пытается выразить то, что гнетет его много лет. Никогда в жизни еще Роджер не говорил с ней так долго.

— Значит, по-твоему, я просто подделка? Или шарлатан?

 — Не совсем. Потому что это и есть ты. Подделка для тебя правда. Как маргарин — масло для людей, которые не пробовали настоящего масла.

У Джулии возникло ощущение, что она в чем-то виновата. Королева в «Гамлете»: «Готов твое я сердце растерзать, когда бы можно в грудь твою проникнуть». Мысли ее отвлеклись.

("I wonder if I'm too old to play Hamlet. Siddons and Sarah Bernhardt played him. I've got better legs than any of the men I've seen in the part. I'll ask Charles what he thinks. Of course there's that bloody blank verse. Stupid of him not to write it in prose. Of course I might do it in French at the Francaise. God, what a stunt that would be.")

She saw herself in a black doublet, with long silk hose. "Alas, poor Yorick." But she bethought herself.

"You can hardly say that your father doesn't exist. Why, he's been playing himself for the last twenty years." ("Michael could play the King, not in French, of course, but if we decided to have a shot at it in London.")

"Poor father, I suppose he's good at his job, but he's not very intelligent, is he? He's so busy being the handsomest man in England."

"I don't think it's very nice of you to speak of your father like that."

"Have I told you anything you don't know?" he asked coolly.

Julia wanted to smile, but would not allow the look of somewhat pained dignity to leave her face.

"It's our weakness, not our strength, that endears us to those who love us," she replied.

"In what play did you say that?"

She repressed a gesture of annoyance. The words had come naturally to her lips, but as she said them she remembered that they were out of a play. Little brute! But they came in very appositely.

"You're hard," she said plaintively. She was beginning to feel more and more like Hamlet's mother. "Don't you love me?"

"I might if I could find you. But where are you? If one stripped you of your exhibitionism, if one took your technique away from you, if one peeled you as one peels an onion of skin after skin of pretence and insincerity, of tags of old parts and shreds of faked emotions, would one come upon a soul at last?" He looked at her with his grave sad eyes and then he smiled a little. "I like you all right."

"Do you believe I love you?"  

(«Да, наверное, я уже слишком стара, чтобы сыграть Гамлета. Сиддонс и Сара Бернар его играли. Таких ног, как у меня, не было ни у одного актера, которых я видела в этой роли. Надо спросить Чарлза, как он думает. Да, но там тоже этот проклятый белый стих. Глупо не написать „Гамлета“ прозой. Конечно, я могла бы сыграть его по-французски в Comedie Francaise. Вот был бы номер!»)

Она увидела себя в черном камзоле и длинных шелковых чулках. «Увы, бедный Йорик». Но Джулия тут же очнулась.

— Ну, про отца ты вряд ли можешь сказать, что он не существует. Вот уже двадцать лет он играет самого себя. («Майкл подошел бы для роли короля, не во Франции, конечно, а если бы мы рискнули поставить „Гамлета“ в Лондоне».)

— Бедный отец. Я полагаю, дело он свое знает, но он не больно-то умен. И слишком занят тем» чтобы оставаться самым красивым мужчиной в Англии.

— Не очень это хорошо с твоей стороны так говорить о своем отце.

— Я сказал тебе что-нибудь, чего ты не знаешь? — невозмутимо спросил Роджер.

Джулии хотелось улыбнуться, но она продолжала хранить вид оскорбленного достоинства.

— Наши слабости, а не наши достоинства делают нас дорогими нашим близким, — сказала она.

— Из какой это пьесы?

Джулия с трудом удержалась от раздраженного жеста. Слова сами собой слетели с ее губ, но, произнеся их, она вспомнила, что они действительно из какой-то пьесы. Поросенок! Они были так уместны здесь.

— Ты жесток, — грустно сказала Джулия. Она все больше ощущала себя королевой Гертрудой. — Ты совсем меня не любишь.

— Я бы любил, если бы мог тебя найти. Но где ты? Если содрать с тебя твой эксгибиционизм, забрать твое мастерство, снять, как снимают шелуху с луковицы, слой за слоем притворство, неискренность, избитые цитаты из старых ролей и обрывки поддельных чувств, доберешься ли наконец до твоей души? — Роджер посмотрел на нее серьезно и печально, затем слегка улыбнулся. — Но ты мне очень нравишься.

— Ты веришь, что я тебя люблю?

"In your way."

Julia's face was suddenly discomposed.

"If you only knew the agony I suffered when you were ill! I don't know what I should have done if you'd died!"

"You would have given a beautiful performance of a bereaved mother at the bier of her only child."

"Not nearly such a good performance as if I'd had the opportunity of rehearsing it a few times," Julia answered tartly. "You see, what you don't understand is that acting isn't nature; it's art, and art is something you create. Real grief is ugly; the business of the actor is to represent it not only with truth but with beauty. If I were really dying as I've died in half a dozen plays, d'you think I'd care whether my gestures were graceful and my faltering words distinct enough to carry to the last row of the gallery? If it's a sham it's no more a sham than a sonata of Beethoven's, and I'm no more of a sham than the pianist who plays it. It's cruel to say that I'm not fond of you. I'm devoted to you. You've been the only thing in my life."

"No. You were fond of me when I was a kid and you could have me photographed with you. It made a lovely picture and it was fine publicity. But since then you haven't bothered much about me. I've bored you rather than otherwise. You were always glad to see me, but you were thankful that I went my own way and didn't want to take up your time. I don't blame you; you hadn't got time in your life for anyone but yourself."

Julia was beginning to grow a trifle impatient. He was getting too near the truth for her comfort.

"You forget that young things are rather boring."

"Crashing, I should think," he smiled. "But then why do you pretend that you can't bear to let me out of your sight? That's just acting too."

"You make me very unhappy. You make me feel as if I hadn't done my duty to you."

"But you have. You've been a very good mother. You've done something for which I shall always be grateful to you, you've left me alone."

"I don't understand what you want."

 — Да. По-своему.

На лице Джулии внезапно отразилось волнение.

— Если бы ты только знал, как я страдала, когда ты болел. Не представляю, что бы со мной было, если бы ты умер.

— Ты продемонстрировала бы великолепное исполнение роли осиротевшей матери у гроба своего единственного сына.

— Ну, для великолепного исполнения мне нужно хоть несколько репетиций, — отпарировала она. — Ты не понимаешь одного: актерская игра не жизнь, это искусство, искусство же — то, что ты сам творишь. Настоящее горе уродливо; задача актера представить его не только правдиво, но и красиво. Если бы я действительно умирала, как умираю в полдюжине пьес, думаешь, меня заботило бы, достаточно ли изящны мои жесты и слышны ли мои бессвязные слова в последнем ряду галерки? Коль это подделка, то не больше, чем соната Бетховена, и я такой же шарлатан, как пианист, который играет ее. Жестоко говорить, что я тебя не люблю. Я привязана к тебе. Тебя одного я только и любила в жизни.

— Нет, ты была привязана ко мне, когда я был малышом и ты могла со мной фотографироваться. Получался прелестный снимок, который служил превосходной рекламой. Но с тех пор ты не очень много обо мне беспокоилась. Я, скорее, был для тебя обузой. Ты всегда была рада видеть меня, но тебя вполне устраивало, что я могу сам себя занять и тебе не надо тратить на меня время. Я тебя не виню: у тебя никогда не было времени ни на кого, кроме самой себя.

Джулия начала терять терпение. Роджер был слишком близок к истине, чтобы это доставляло ей удовольствие.

— Ты забываешь, что дети довольно надоедливы.

— И шумны, — улыбнулся он. — Но тогда зачем же притворяться, что ты не можешь разлучаться со мной? Это тоже игра.

— Мне очень тяжело все это слышать. У меня такое чувство, будто я не выполнила своего долга перед тобой.

— Это неверно. Ты была очень хорошей матерью. Ты сделала то, за что я всегда буду тебе благодарен: ты оставила меня в покое.

— Не понимаю все же, чего ты хочешь.

"I told you. Reality."

"But where are you going to find it?"

"I don't know. Perhaps it doesn't exist. I'm young still; I'm ignorant. I thought perhaps that at Cambridge, meeting people and reading books, I might discover where to look for it. If they say it only exists in God, I'm done."

Julia was disturbed. What he said had not really penetrated to her understanding, his words were lines and the important thing was not what they meant, but whether they "got over", but she was sensitive to the emotion she felt in him. Of course he was only eighteen, and it would be silly to take him too seriously, she couldn't help thinking he'd got all that from somebody else, and that there was a good deal of pose in it. Did anyone have ideas of his own and did anyone not pose just a wee, wee bit? But of course it might be that at the moment he felt everything he said, and it wouldn't be very nice of her to make light of it.

"Of course I see what you mean," she said. "My greatest wish in the world is that you should be happy. I'll manage your father, and you can do as you like. You must seek your own salvation, I see that. But I think you ought to make sure that all these ideas of yours aren't just morbid. Perhaps you were too much alone in Vienna and I dare say you read too much. Of course your father and I belong to a different generation and I don't suppose we can help you. Why don't you talk it over with someone more of your own age? Tom, for instance."

"Tom? A poor little snob. His only ambition in life is to be a gentleman, and he hasn't the sense to see that the more he tries the more hopeless it is."

"I thought you liked him so much. Why, at Taplow last summer you just lived in his pocket."

"I didn't dislike him. I made use of him. He could tell me a lot of things that I wanted to know. But I thought him an insignificant, silly little thing."

Julia remembered how insanely jealous she had been of their friendship. It made her angry to think of all the agony she had wasted.

"You've dropped him, haven't you?" he asked suddenly.

She was startled.

"I suppose I have more or less."

"I think it's very wise of you. He wasn't up to your mark."

He looked at her with his calm, reflective eyes, and on a sudden Julia had a sickening fear that he knew that Tom had been her lover. It was impossible, she told herself, it was only her guilty conscience that made her think so; at Taplow there had been nothing; it was incredible that any of the horrid gossip had reached his ears; and yet there was something in his expression that made her certain that he knew. She was ashamed.

"I only asked him to come down to Taplow because I thought it would be nice for you to have a boy of that age to play around with."

 — Я тебе сказал: правды.

— Но где ты ее найдешь?

— Не знаю. Возможно, ее вообще нет. Я еще молод и невежествен. Возможно, в Кембридже, читая книги, встречаясь с людьми, я выясню, где ее надо искать. Если окажется, что она только в религии, я пропал.

Джулия обеспокоилась. То, что говорил Роджер, не проникало по-настоящему в ее сознание, его слова нанизывались в строки, и важен был не смысл их, а «доходили» они или нет, но Джулия ощущала его глубокое волнение. Конечно, ему всего восемнадцать, было бы глупо принимать его слишком всерьез, она невольно думала, что он набрался этого у кого-нибудь из друзей и во всем этом много позы. А у кого есть собственные представления и кто не позирует, хоть самую чуточку? Но, вполне возможно, сейчас он ощущает все, о чем говорит, и с ее стороны будет нехорошо отнестись к его словам слишком легко.

— Теперь мне ясно, что ты имеешь в виду, — сказала она. — Мое самое большое желание — чтобы ты был счастлив. С отцом я управлюсь — поступай как хочешь. Ты должен сам искать спасения своей души, это я понимаю. Но, может быть, твои мысли просто вызваны плохим самочувствием и склонностью к меланхолии? Ты был совсем один в Вене и, наверное, слишком много читал. Конечно, мы с отцом принадлежим к другому поколению и вряд ли во многом сумеем тебе помочь. Почему бы тебе не обсудить все эти вещи с кем-нибудь из ровесников. С Томом, например?

— С Томом? С этим несчастным снобом? Его единственная мечта в жизни — стать джентльменом, и он не видит, что чем больше он старается, тем меньше у него на это шансов.

— А я думала, он тебе нравится. Прошлым летом в Тэплоу ты бегал за ним, как собачонка.

— Я ничего не имею против него. И он был мне полезен. Он рассказал мне кучу вещей, которые я хотел знать. Но я считаю его глупым и ничтожным.

Джулия вспомнила, какую безумную ревность вызывала в ней их дружба. Даже обидно, сколько муки она приняла зря.

— Ты порвала с ним, да? — неожиданно спросил Роджер.

Джулия чуть не подскочила.

— Более или менее.

— И правильно сделала. Он тебе не пара.

Роджер глядел на Джулию спокойными задумчивыми глазами, и ей чуть не стало дурно от страха: а вдруг он знает, что Том был ее любовником. Невозможно, говорила она себе, ей внушает это нечистая совесть. В Тэплоу между ними ничего не было. Невероятно, чтобы до ушей сына дошли какие-нибудь мерзкие слухи; и все же выражение его лица неуловимо говорило о том, что он знает. Джулии стало стыдно.

— Я пригласила Тома в Тэплоу только потому, что думала — тебе будет приятно иметь товарища твоего возраста.

"It was."

There was in his eyes a faint twinkle of amusement. She felt desperate. She would have liked to ask him what he was grinning at, but dared not; for she knew; he was not angry with her, she could have borne that, he was merely diverted. She was bitterly hurt. She would have cried, but that he would only laugh. And what could she say to him? He believed nothing she said. Acting! For once she was at a loss how to cope with a situation. She was up against something that she did not know, something mysterious and rather frightening. Could that be reality? At that moment they heard a car drive up.

"There's your father," she exclaimed.

What a relief! The scene was intolerable, and she was thankful that his arrival must end it. In a moment Michael, very hearty, with his chin thrust out and his belly pulled in, looking for all his fifty odd years incredibly handsome, burst into the room and, in his manly way, thrust out his hand to greet, after a six months' absence, his only begotten son.

 — Мне и было приятно.

В глазах Роджера вспыхнули насмешливые огоньки. Джулия была в отчаянии. Ей бы хотелось спросить его, что его забавляет, но она не осмеливалась. Джулия была оскорблена в лучших чувствах. Она бы заплакала, но Роджер только рассмеется. И что она может ему сказать? Он не верит ни единому ее слову. Игра! С ней никогда этого не бывало, но на этот раз Джулия не смогла найти выхода из положения. Она столкнулась с чем-то, чего она не знала, чем-то таинственным и пугающим. Может, это и есть правда? И тут она услышала, что к дому подъехала машина.

— Твой отец! — воскликнула Джулия.

Какое облегчение! Вся эта сцена была невыносима, благодарение богу, приезд Майкла положил ей конец. Через минуту в комнату стремительно вошел Майкл — подбородок выдвинут, живот втянут — невероятно красивый для своих пятидесяти с лишним лет, и с радушной улыбкой протянул руку — как мужчина мужчине — своему единственному сыну, вернувшемуся домой после шестимесячной отлучки.

28

THREE days later Roger went up to Scotland. By the exercise of some ingenuity Julia had managed that they should not again spend any length of time alone together. When they happened to be by themselves for a few minutes they talked of indifferent things. Julia was not really sorry to see him go. She could not dismiss from her mind the curious conversation she had had with him. There was one point in particular that unaccountably worried her; this was his suggestion that if she went into an empty room and someone suddenly opened the door there would be nobody there. It made her feel very uncomfortable.

"I never set out to be a raving beauty, but the one thing no one has ever denied me is personality. It's absurd to pretend that because I can play a hundred different parts in a hundred different ways I haven't got an individuality of my own. I can do that because I'm a bloody good actress."

She tried to think what happened to her when she went alone into an empty room.

"But I never am alone, even in an empty room. There's always Michael, or Evie, or Charles, or the public; not in the flesh, of course, but in the spirit, as it were. I must speak to Charles about Roger."

Unfortunately he was away. But he was coming back for the dress-rehearsal and the first night; he had not missed these occasions for twenty years, and they had always had supper together after the dress-rehearsal. Michael would remain in the theatre, busy with the lights and so on, so that they would be alone. They would be able to have a good talk.

28

Через три дня Роджер уехал в Шотландию. Джулия приложила всю свою изобретательность, чтобы больше не оставаться надолго с ним наедине. Когда они случайно оказывались вместе на несколько минут, они говорили о посторонних вещах. В глубине души Джулия была рада, что он уезжает. Она не могла выкинуть из ума тот странный разговор, который произошел в день его возвращения. Особенно встревожили Джулию его слова о том, что, если она войдет в пустую комнату и кто-нибудь неожиданно откроет туда дверь, там никого не окажется. Ей было от этого не по себе.

«Я никогда не считала себя сногсшибательной красавицей, но в одном мне никто не отказывал — в моем собственном „я“. Если я могу сыграть сто различных ролей на сто различных ладов, нелепо говорить, что у меня нет своего лица, индивидуальности. Я могу это сделать потому, что я — чертовски хорошая актриса».

Джулия попыталась вспомнить, что происходит, когда она входит одна в пустую комнату.

«Но я никогда не бываю одна, даже в пустой комнате. Рядом всегда Майкл, или Эви, или Чарлз, или зрители, не во плоти, конечно, а духовно. Надо поговорить о Роджере с Чарлзом»…

К сожалению, Чарлза Тэмерли не было в городе. Однако он скоро должен был вернуться — к генеральной репетиции и премьере; за двадцать лет он ни разу не пропустил этих событий, а после генеральной репетиции они всегда вместе ужинали. Майкл задержится в театре, занятый освещением и всем прочим, и они с Чарлзом будут одни. Они смогут как следует поговорить.

She studied her part. Julia did not deliberately create the character she was going to act by observation; she had a knack of getting into the shoes of the woman she had to portray so that she thought with her mind and felt with her senses. Her intuition suggested to her a hundred small touches that afterwards amazed people by their verisimilitude;* but when they asked her where she had got them she could not say. Now she wanted to show the courageous yet uneasy breeziness of the Mrs. Marten who played golf and could talk to a man like one good chap to another and yet, essentially a respectable, middle-class woman, hankered for the security of the marriage state.

Michael never liked to have a crowd at a dress-rehearsal,* and this time, anxious to keep the secret of the play till the first night, he had admitted besides Charles only the people, photographers and dressmakers, whose presence was necessary. Julia spared herself. She had no intention of giving all she had to give till the first night. It was enough if her performance was adequate. Under Michael's business-like direction everything went off without a hitch, and by ten o'clock Julia and Charles were sitting in the Grill Room of the Savoy. The first thing she asked him was what he thought of Avice Crichton.

"Not at all bad and wonderfully pretty. She really looked lovely in that second-act dress."

"I'm not going to wear the dress I wore in the second act. Charley Deverill has made me another."

He did not see the slightly humorous glance she gave him, and if he had would not have guessed what it meant. Michael, having taken Julia's advice, had gone to a good deal of trouble with Avice. He had rehearsed her by herself upstairs in his private room and had given her every intonation and every gesture. He had also, Julia had good reason to believe, lunched with her several times and taken her out to supper. The result of all this was that she was playing the part uncommonly well. Michael rubbed his hands.

"I'm very pleased with her. I think she'll make quite a hit. I've half a mind to give her a contract."

"I wouldn't," said Julia. "Not till after the first night. You can never really tell how a performance is going to pan out till you've got an audience."

"She's a nice girl and a perfect lady."

"A nice girl, I suppose, because she's madly in love with you, and a perfect lady because she's resisting your advances till she's got a contract."

"Oh, my dear, don't be so silly. Why, I'm old enough to be her father."

But he smiled complacently. She knew very well that his love-making went no farther than holding hands and a kiss or two in a taxi, but she knew also that it flattered him to imagine that she suspected him capable of infidelity.

But now Julia, having satisfied her appetite with proper regard for her figure, attacked the subject which was on her mind.

"Charles dear, I want to talk to you about Roger."

Джулия готовила свою роль. Она не то чтобы сознательно лепила персонаж, который должна была играть. У нее был дар влезть, так сказать, в шкуру своей героини, она начинала думать ее мыслями и чувствовать ее чувствами. Интуиция подсказывала Джулии сотни мелких штрихов, которые потом поражали зрителей своей правдивостью, но когда Джулию спрашивали, откуда она их взяла, она не могла ответить. Теперь ей хотелось показать, что миссис Мартен, которая любила гольф и была своей в мужской компании, при всем ее кураже и кажущейся беззаботности по сути — респектабельная женщина из средних слоев общества, страстно мечтающая о замужестве, которое позволит ей твердо стоять на ногах.

Майкл никогда не разрешал, чтобы на генеральную репетицию приходила толпа народу, а на этот раз, желая поразить публику во время премьеры, пустил в зал, кроме Чарлза, только тех людей — фотографа и костюмеров, — присутствие которых было абсолютно необходимо. Джулия играла вполсилы. Она не собиралась выкладываться и давать все, что она может, до премьеры. Сейчас достаточно, если ее исполнение будет просто профессионально. Под опытным руководством Майкла все шло без сучка без задоринки, и в десять вечера Джулия и Чарлз уже сидели в зале «Савоя». Первый вопрос, который она ему задала, касался Эвис Крайтон.

— Совсем недурна и на редкость хорошенькая. Во втором акте она прелестно выглядела в этом платьице.

— Я не хочу надевать на премьеру то платье, в котором была сегодня. Чарли Доверил сшил мне другое.

Чарлз не видел злорадного огонька, который сверкнул при этом в ее глазах, а если бы и видел, не понял бы, что он значит. Майкл, последовав совету Джулии, не пожалел усилий, чтобы натаскать Эвис. Он репетировал с ней одной у себя в кабинете и вложил в нее каждую интонацию, каждый жест. У Джулии были все основания полагать, что он к тому же несколько раз приглашал ее к ленчу и возил ужинать. Все это дало свои результаты — Эвис играла на редкость хорошо. Майкл потирал руки.

— Я ею очень доволен. Уверен, что она будет иметь успех. Я уже подумываю, не заключить ли с ней постоянный контракт.

— Я бы пока не стала, — сказала Джулия. — Во всяком случае, подожди до премьеры. Никогда нельзя быть уверенным в том, как пойдет спектакль, пока не прокатишь его на публике.

— Она милая девушка и настоящая леди.

— «Милая девушка», вероятно, потому, что она от тебя без ума, а «настоящая леди» — так как отвергает твои ухаживания, пока ты не подпишешь с ней контракта?

— Ну, дорогая, не болтай глупостей. Да я ей в отцы гожусь!

Но при этом Майкл самодовольно улыбнулся. Джулия прекрасно знала, что все его ухаживания сводились к пожиманию ручек да одному-двум поцелуям в такси, но она знала также, что ему льстят ее подозрения в супружеской неверности.

Удовлетворив аппетит с соответствующей оглядкой на интересы своей фигуры, Джулия приступила к предмету, который был у нее на уме.

— Чарлз, милый, я хочу поговорить с вами о Роджере.

"Oh yes, he came back the other day, didn't he? How is he?"

"My dear, a most terrible thing has happened. He's come back a fearful prig and I don't know what to do about it."

She gave him her version of the conversation. She left out one or two things that it seemed inconvenient to mention, but what she told was on the whole accurate.

"The tragic thing is that he has absolutely no sense of humour," she finished.

"After all he's only eighteen."

"You could have knocked me down with a feather when he said all those things to me. I felt just like Balaam when his ass broke into light conversation."

She gave him a gay look, but he did not even smile. He did not seem to think her remark as funny as she did.

"I can't imagine where he got his ideas. It's absurd to think that he could have thought out all that nonsense for himself."

"Are you sure that boys of that age don't think more than we older people imagine? It's a sort of puberty of the spirit and its results are often strange."

"It seems so deceitful of Roger to have harboured thoughts like those all these years and never breathed a word about them. He might have been accusing me." She gave a chuckle. "To tell you the truth, when Roger was talking to me I felt just like Hamlet's mother." Then with hardly a break: "I wonder if I'm too old to play Hamlet?"

"Gertrude isn't a very good part, is it?"

Julia broke into a laugh of frank amusement.

"Don't be idiotic, Charles. I wouldn't play the Queen. I'd play Hamlet."

"D'you think it's suited to a woman?"

"Mrs. Siddons played it and so did Sarah Bernhardt. It would set a seal on my career, if you know what I mean. Of course there's the difficulty of the blank verse."

"I have heard actors speak it so that it was indistinguishable from prose," he answered.

"Yes, but that's not quite the same, is it?"

"Were you nice to Roger?"

She was surprised at his going back to that subject so suddenly, but she returned to it with a smile.

"Oh, charming."

 — О да, он на днях вернулся. Как он поживает?

— Ах, милый, случилась ужасная вещь. Он стал страшным резонером, не знаю, как с ним и быть.

Джулия изобразила — в своей интерпретации — разговор с сыном. Опустила одну-две подробности, которые ей казалось неуместным упоминать, но в целом рассказ ее был точен.

— Самое трагическое в том, что у него абсолютно нет чувства юмора, — закончила она.

— Ну, в конце концов ему всего восемнадцать.

— Вы представить себе не можете, я просто онемела от изумления, когда он все это мне выложил. Я чувствовала себя в точности как Валаам, когда его ослица завязала светскую беседу.

Джулия весело взглянула на него, но Чарлз даже не улыбнулся. Ее слова не показались ему такими уж смешными.

— Не представляю, где он всего этого набрался. Нелепо думать, будто он своим умом дошел до этих глупостей.

— А вам не кажется, что мальчики этого возраста думают гораздо больше, чем представляем себе мы, старшее поколение? Своего рода духовное возмужание. Результаты, к которым оно приводит, часто бывают удивительными.

— Таить такие мысли все эти годы и даже словечком себя не выдать! В этом есть что-то вероломное. Он ведь обвиняет меня. — Джулия засмеялась. — Сказать по правде, когда Роджер говорил со мной, я чувствовала себя матерью Гамлета. — Затем, почти без паузы: — Интересно, я уже слишком стара, чтобы играть в «Гамлете»?

— Роль Гертруды не слишком выигрышная.

Джулия откровенно расхохоталась.

— Ну и дурачок вы, Чарлз. Я вовсе не собираюсь играть королеву. Я бы хотела сыграть Гамлета.

— А вы считаете, что это подходит женщине?

— Миссис Сиддонс играла его, и Сара Бернар. Это бы скрепило печатью мою карьеру. Вы понимаете, что я хочу сказать? Конечно, там есть своя трудность — белый стих.

— Я слышал, как некоторые актеры читают его, — не отличишь от прозы.

— Да, но это все же не одно и то же, не так ли?

— Вы были милы с Роджером?

Джулию удивило, что Чарлз вернулся к старой теме так внезапно, но она сказала с улыбкой:

— Обворожительна.

"It's hard not to be impatient with the absurdity of the young; they tell us that two and two make four as though it had never occurred to us, and they're disappointed if we can't share their surprise when they have just discovered that a hen lays an egg. There's a lot of nonsense in their ranting and raving, but it's not all nonsense. One ought to sympathize with them; one ought to do one's best to understand. One has to remember how much has to be forgotten and how much has to be learnt when for the first time one faces life. It's not very easy to give up one's ideals, and the brute facts of every day are bitter pills to swallow. The spiritual conflicts of adolescence can be very severe and one can do so little to resolve them. It may be that in a year or two he'll lose sight of the clouds of glory and accept the chain. It may be that he'll find what he's looking for, if not in God, then in art."

"I should hate him to be an actor if that's what you mean."

"No, I don't think he'll fancy that."

"And of course he can't be a playwright, he hasn't a sense of humour."

"I dare say he'll be quite content to go into the Foreign Office. It would be an asset to him there."

"What would you advise me to do?"

"Nothing. Let him be. That's probably the greatest kindness you can do him."

"But I can't help being worried about him."

"You needn't be. Be hopeful. You thought you'd only given birth to an ugly duckling; perhaps he's going to turn into a white-winged swan."

Charles was not giving Julia what she wanted. She had expected him to be more sympathetic.

"I suppose he's getting old, poor dear," she reflected. "He's losing his grip of things. He must have been impotent for years; I wonder it never struck me before."

She asked what the time was.

"I think I ought to go. I must get a long night's rest."

Julia slept well and when she awoke had at once a feeling of exultation. Tonight was the first night. It gave her a little thrill of pleasure to recollect that people had already been assembling at the pit and gallery doors when she left the theatre after the dress-rehearsal, and now at ten in the morning there was probably already a long queue.

"Lucky it's a fine day for them, poor brutes."

In bygone years she had been intolerably nervous before a first night. She had felt slightly sick all day and as the hours passed got into such a state that she almost thought she would have to leave the stage. But by now, after having passed through the ordeal so many times, she had acquired a certain nonchalance.

 — Трудно относиться спокойно ко всем глупостям молодежи; они сообщают, что дважды два — четыре, будто это для нас новость, и разочарованы, если мы не разделяем их удивления по поводу того, что курица несет яйца. В их тирадах полно ерунды, и все же там не только ерунда. Мы должны им сочувствовать, должны стараться их понять. Мы должны помнить, что многое нужно забыть и многому научиться, когда впервые лицом к лицу сталкиваешься с жизнью. Не так это легко — отказаться от своих идеалов, и жестокие факты нашего повседневного бытия — горькие пилюли. Душевные конфликты юности бывают очень жестоки, и мы так мало можем сделать, чтобы как-то помочь.

— Неужели вы действительно думаете, будто во всей этой чепухе, которую нес Роджер, хоть что-то есть? Я полагаю, это бредни; он наслушался их в Вене. Лучше бы мы его туда не отпускали.

— Возможно, вы и правы. Возможно, года через два он перестанет витать в облаках и стремиться к небесной славе, примирится с цепями. А возможно, найдет то, чего ищет, если не в религии, так в искусстве.

— Мне бы страшно не хотелось, чтобы Роджер пошел на сцену, если вы это имеете в виду.

— Нет, вряд ли это ему понравится.

— И само собой, он не может быть драматургом, у него совсем нет чувства юмора.

— Да, пожалуй, дипломатическая служба подошла бы Роджеру больше всего. Там это стало бы преимуществом.

— Так что вы мне советуете?

— Ничего, Не трогайте его. Это, вероятно, самое лучшее, что вы для него можете сделать.

— Но я не могу не волноваться.

— Для этого нет никаких оснований. Вы считали, что родили гадкого утенка; кто знает — настанет день, и он превратится в белокрылого лебедя.

Чарлз разочаровал Джулию, она хотела от него совсем другого. Она надеялась встретить у него сочувствие.

«Он стареет, бедняжка, — думала она. — Стал хуже разбираться в вещах и людях; он, наверное, уже много лет импотент. И как это я раньше не догадалась?»

Джулия спросила, который час.

Пожалуй, мне пора идти. Надо как следует выспаться этой ночью.

Спала Джулия хорошо и проснулась с ощущением душевного подъема. Вечером премьера. Она с радостным волнением вспомнила, что, когда она после репетиции уходила вчера из театра, у касс начали собираться люди, и сейчас, в десять часов утра, там, вероятно, уже стоят длинные очереди.

«Им повезло сегодня с погодой».

В прежние, такие далекие теперь времена Джулия невыносимо нервничала перед премьерой. Уже с утра ее начинала подташнивать, и по мере того как день склонялся к вечеру, она приходила в такое состояние, что начинала подумывать, не оставить ли ей театр. Но сейчас, пройдя через это тяжкое испытание столько раз, Джулия в какой-то степени закалилась.

Throughout the early part of the day she felt only happy and mildly excited; it was not till late in the afternoon that she began to feel ill at ease. She grew silent and wanted to be left alone. She also grew irritable, and Michael, having learnt from experience, took care to keep out of her way. Her hands and feet got cold and by the time she reached the theatre they were like lumps of ice. But still the apprehension that filled her was not unpleasant.

Julia had nothing to do that morning but go down to the Siddons for a word-rehearsal at noon, so she lay in bed till late. Michael did not come back to luncheon, having last things to do to the sets, and she ate alone. Then she went to bed and for an hour slept soundly. Her intention was to rest all the afternoon; Miss Phillips was coming at six to give her a light massage, and by seven she wanted to be at the theatre. But when she awoke she felt so much refreshed that it irked her to stay in bed, so she made up her mind to get up and go for a walk. It was a fine, sunny day. Liking the town better than the country and streets more than trees, she did not go into the Park, but sauntered round the neighbouring squares, deserted at that time of year, idly looking at the houses, and thought how much she preferred her own to any of them. She felt at ease and light-hearted. Then she thought it time to go home. She had just reached the corner of Stanhope Place when she heard her name called in a voice that she could not but recognize. "Julia."

She turned round and Tom, his face all smiles, caught her up. She had not seen him since her return from France. He was very smart in a neat grey suit and a brown hat. He was tanned by the sun.

"I thought you were away."

"I came back on Monday. I didn't ring up because I knew you were busy with the final rehearsals. I'm coming tonight; Michael gave me a stall."

"Oh, I'm glad."

It was plain that he was delighted to see her. His face was eager and his eyes shone. She was pleased to discover that the sight of him excited no emotion in her. She wondered as they went on talking what there was in him that had ever so deeply affected her.

"What on earth are you wandering about like this for?"

"I've been for a stroll. I was just going in to tea."

"Come and have tea with me."

His flat was just round the corner. Indeed he had caught sight of her just as he was going down the mews to get to it.

"How is it you're back so early?"

В первую половину дня она чувствовала себя счастливой и чуть-чуть взволнованной, лишь под вечер ей делалось немного не по себе. Она становилась молчаливой и просила оставить ее одну. Она становилась также раздражительной, и Майкл знал по горькому опыту, что в это время лучше не попадаться ей на глаза. Руки и ноги у нее холодели, а когда Джулия приезжала в театр, они превращались в ледышки. И все же тревожное ожидание, томившее ее, было ей даже приятно.

Утро у нее было свободно — ехать в театр на прогон всего спектакля без костюмов надо было лишь в полдень, поэтому встала она поздно. Майкл не появился к ленчу, так как должен был еще повозиться с декорациями, и Джулия ела одна. Затем легла и проспала, не просыпаясь, целый час. Она намеревалась отдыхать до самого спектакля. Мисс Филиппе придет в шесть, сделает ей легкий массаж; к семи Джулия хотела снова быть в театре. Но, проснувшись, она почувствовала себя такой свежей и отдохнувшей, что ей показалось скучно лежать в постели: она решила пойти погулять. Был прекрасный солнечный день. Так как городской пейзаж она предпочитала загородному и дома ей нравились больше, чем деревья, Джулия не пошла в парк, а стала медленно прогуливаться по соседним улицам, пустынным в это время года, глядя от нечего делать на особняки и думая, насколько их собственный нравится ей больше. У нее было спокойно и легко на душе. Наконец Джулия решила, что, пожалуй, пора возвращаться. Только она подошла к углу Стэнхоуп-плейс, как услышала голос, звавший ее по имени, не узнать который она не могла.

— Джулия!

Она обернулась, и Том, расплывшись в улыбке, догнал ее. Джулия не видела его еще после возвращения из Франции. Он был весьма элегантен, в нарядном сером костюме и коричневой шляпе. Лицо покрывал густой загар.

— Я думала, тебя нет в Лондоне.

— Вернулся в понедельник. Не звонил, так как знал, что ты занята на последних репетициях. Я сегодня буду в театре. Майкл дал мне кресло в партере.

— Прекрасно.

Не вызывало сомнений, что он очень рад ее видеть. Он сиял, глаза его блестели. Джулия с удовлетворением отметила, что встреча с Томом не всколыхнула никаких чувств в ее душе. И в то время, как они продолжали разговор, задавалась про себя вопросом, что в нем раньше так глубоко волновало ее.

— С чего, ради всего святого, ты вздумала бродить одна по городу?

— Вышла подышать. Как раз собиралась возвращаться и выпить чаю.

— Пойдем выпьем чаю у меня.

Его квартира была за углом. Том заметил Джулию, когда подходил к своим дверям.

— Ты так рано вернулся с работы?

"Oh, there's nothing much on at the office just now. You know, one of our partners died a couple of months ago, and I'm getting a bigger share. It means I shall be able to keep on the flat after all. Michael was jolly decent about it, he said I could stay on rent free till things got better. I hated the idea of turning out. Do come. I'd love to make you a cup of tea."

He rattled on so vivaciously that Julia was amused. You would never have thought to listen to him that there had ever been anything between them. He seemed perfectly unembarrassed.

"All right. But I can only stay a minute."

"O.K."

They turned into the mews and she preceded him up the narrow staircase.

"You toddle along to the sitting-room and I'll put the water on to boil."

She went in and sat down. She looked round the room that had been the scene of so many emotions for her. Nothing was changed. Her photograph stood in its old place, but on the chimney piece was a large photograph also of Avice Crichton. On it was written for Tom from Avice. Julia took everything in. The room might have been a set in which she had once acted; it was vaguely familiar, but no longer meant anything to her. The love that had consumed her then, the jealousy she had stifled, the ecstasy of surrender, it had no more reality than one of the innumerable parts she had played in the past. She relished her indifference. Tom came in, with the tea-cloth she had given him, and neatly set out the tea-service which she had also given him. She did not know why the thought of his casually using still all her little presents made her inclined to laugh. Then he came in with the tea and they drank it sitting side by side on the sofa. He told her more about his improved circumstances. In his pleasant, friendly way he acknowledged that it was owing to the work that through her he had been able to bring the firm that he had secured a larger share in the profits. He told her of the holiday from which he had just returned. It was quite clear to Julia that he had no inkling how much he had made her suffer. That too made her now inclined to laugh.

 — Сейчас в конторе не особенно много дел. Знаешь, один из компаньонов умер около двух месяцев назад, и у меня увеличился пай. А это значит — мне все же удастся не расставаться с квартирой. Майкл вел себя на редкость порядочно, сказал, что я могу не платить до лучших времен. Мне ужасно не хотелось уезжать отсюда. Заходи. Я с удовольствием приготовлю тебе чашку чаю.

Том болтал так оживленно, что Джулии стало смешно. Слушая его, никому бы и в голову не пришло, что между ними когда-нибудь что-нибудь было. В нем не заметно было ни малейшего смущения.

— Хорошо. Но у меня есть всего одна минута.

— О'кей.

Они свернули к его дому, Джулия первой пошла по узкой лестнице наверх.

— Проходи дальше, в гостиную, а я поставлю воду на огонь.

Джулия вошла в комнату и села. Огляделась. В этих стенах разыгралась трагедия ее жизни. Здесь ничего не изменилось. Ее фотография стояла на старом месте, но на каминной полке появилась еще одна — большой снимок Эвис Крайтон. На ней было написано: «Тому от Эвис». Чтобы увидеть все это, Джулии хватило одного взгляда. Комната казалась ей декорацией, в которой она когда-то давно Играла; была знакома, но ничего больше не значила для нее. Любовь, которая снедала ее, ревность, которую она подавляла, исступленный восторг поражения — все это было не более реально, чем любая из ее бесчисленных прошлых ролей. Джулия наслаждалась своим равнодушием. Вошел Том — в руках его была подаренная ею скатерть — и аккуратно расставил чайный сервиз, который тоже подарила она. Джулия и сама не понимала, почему при мысли, что он так вот бездумно пользуется всеми ее подарками, ее начал разбирать смех. Том принес чай, и они выпили его, сидя бок о бок на диване. Он продолжал рассказывать ей, насколько улучшилось его положение. Как всегда, стараясь быть любезным, он признался, что больший пай в фирме ему дали за то, что он привлек туда много новых клиентов, а это ему удалось только благодаря ей, Джулии. Рассказал, как провел отпуск.

Джулии было ясно, что Том даже не подозревает, какие жгучие страдания он некогда ей причинял. От этого ей тоже захотелось рассмеяться.

"I hear you're going to have an enormous success tonight."

"It would be nice, wouldn't it?"

"Avice says that both you and Michael have been awfully good to her. Take care she doesn't romp away with the play."

He said it chaffingly, but Julia wondered whether Avice had told him that this was what she expected to do.

"Are you engaged to her?"

"No. She wants her freedom. She says an engagement would interfere with her career."

"With her what?" The words slipped out of Julia's mouth before she could stop them, but she immediately recovered herself. "Yes, I see what she means of course."

"Naturally, I don't want to stand in her way. I mean, supposing after tonight she got a big offer for America I can quite see that she ought to be perfectly free to accept."

Her career! Julia smiled quietly to herself.

"You know, I do think you're a brick, the way you've behaved to her."

"Why?"

"Oh well, you know what women are!"

As he said this he slipped his arm round her waist and kissed her. She laughed outright.

"What an absurd little thing you are." *

"How about a bit of love?"

"Don't be so silly."

"What is there silly about it? Don't you think we've been divorced long enough?"

"I'm all for irrevocable divorce. And what about Avice?"

"Oh, she's different. Come on."

"Has it slipped your memory that I've got a first night tonight?"

"There's plenty of time."

He put both arms round her and kissed her softly. She looked at him with mocking eyes. Suddenly she made up her mind.

"All right."

 — Я слышал, тебя ждет сегодня колоссальный успех.

— Неплохо бы, правда?

— Эвис говорит, вы оба, ты и Майкл, замечательно относитесь к ней. Смотри, как бы она тебя не обошла.

Том хотел ее подразнить, но Джулия спросила себя, уж не обмолвилась ли ему Эвис, что надеется на это.

— Вы обручены?

— Нет. Эвис нужна свобода. Она говорит, что помолвка помешает ее карьере.

— Чему? — Слово само собой сорвалось у Джулии с губ, но она тут же поправилась: — Ах, да, ясно.

— Естественно, я не хочу стоять у нее на пути. Вдруг после сегодняшней премьеры она получит приглашение в Америку? Конечно, я понимаю, ничто не должно помешать ей его принять.

Ее карьера! Джулия улыбнулась про себя.

— Знаешь, я и вправду думаю: ты — молодец, что так ведешь себя по отношению к Эвис.

— Почему?

— Ну, тебе самой известно, что такое женщины.

Говоря это. Том обнял ее за талию и поцеловал. Джулия рассмеялась ему в лицо.

— Ну и забавный ты мальчик!

— Может, позанимаемся немного любовью?

— Не болтай глупостей.

— Что в этом глупого? Тебе не кажется, что мы и так слишком долго были в разводе?

— Я за полный развод. И как же Эвис?

— Ну, это другое. Пойдем, а?

 — У тебя совсем выскочило из памяти, что у меня сегодня премьера?

— У нас еще куча времени.

Том привлек ее к себе и снова нежно поцеловал. Джулия глядела на него насмешливыми глазами. Внезапно решилась:

— Хорошо.

They got up and went into the bedroom. She took off her hat and slipped out of her dress. He held her in his arms as he had held her so often before. He kissed her closed eyes and the little breasts of which she was so proud. She gave him her body to do what he wanted with but her spirit held aloof. She returned his kisses out of amiability, but she caught herself thinking of the part she was going to play that night. She seemed to be two persons, the mistress in her lover's embrace, and the actress who already saw in her mind's eye the vast vague dark audience and heard the shouts of applause as she stepped on to the stage. When, a little later, they lay side by side, he with his arm round her neck, she forgot about him so completely that she was quite surprised when he broke a long silence.

"Don't you care for me any more?"

She gave him a little hug.

"Of course, darling. I dote on you."

"You're so strange today."

She realized that he was disappointed. Poor little thing, she didn't want to hurt his feelings. He was very sweet really.

"With the first night before me I'm not really myself today. You mustn't mind."

When she came to the conclusion, quite definitely now, that she no longer cared two straws for him she could not help feeling a great pity for him. She stroked his cheek gently.

"Sweetie pie. (I wonder if Michael remembered to have tea sent along to the queues. It doesn't cost much and they do appreciate it so enormously.) You know, I really must get up. Miss Phillips is coming at six. Evie will be in a state, she won't be able to think what's happened to me."

She chattered brightly while she dressed. She was conscious, although she did not look at him, that Tom was vaguely uneasy. She put her hat on, then she took his face in both her hands and gave him a friendly kiss.

"Good-bye, my lamb. Have a good time tonight."

"Best of luck."

He smiled with some awkwardness. She perceived that he did not quite know what to make of her. Julia slipped out of the flat, and if she had not been England's leading actress, and a woman of hard on fifty, she would have hopped on one leg all the way down Stanhope Place till she got to her house. She was as pleased as punch. She let herself in with her latchkey* and closed the front door behind her.

"I dare say there's something in what Roger said. Love isn't worth all the fuss they make about it."

Они поднялись и пошли в спальню. Джулия сняла шляпу и сбросила платье. Том обнял ее, как обнимал раньше. Он целовал ее закрытые глаза и маленькие груди, которыми она так гордилась. Джулия отдала ему свое тело — пусть делает с ним что хочет, — но душу ее это не затрагивало. Она возвращала ему поцелуи из дружелюбия, но поймала себя на том, что думает о роли, которую ей сегодня предстоит играть. В ней словно сочетались две женщины: любовница в объятиях своего возлюбленного и актриса, которая уже видела мысленным взором огромный полутемный зал и слышала взрывы аплодисментов при своем появлении. Когда немного поздней они лежали рядом друг с другом, ее голова на его руке, Джулия настолько забыла о Томе, что чуть не вздрогнула, когда он прервал затянувшееся молчание.

— Ты меня совсем не любишь больше?

Она слегка прижала его к себе.

— Конечно, люблю, милый. Души не чаю.

— Ты сегодня такая странная.

Джулия поняла, что он разочарован. Бедняжка, она вовсе не хочет его обижать. Право же, он очень милый.

— Я сама не своя, когда у меня впереди премьера. Не обращай внимания.

Окончательно убедившись, что ей ни жарко ни холодно от того, существует Том или нет, Джулия невольно почувствовала к нему жалость. Она ласково погладила его по щеке.

— Леденчик мой. («Интересно, не забыл ли Майкл послать тем, кто стоит в очереди, горячий чай? Стоит это недорого, а зрители так это ценят».) Знаешь, мне и правда пора. Мисс Филиппс придет ровно в шесть. Эвис с ума сойдет. Она и так, верно, голову себе ломает, что со мной стряслось.

Джулия весело болтала все время, пока одевалась. Она видела, не глядя на Тома, что он не в своей тарелке. Джулия надела шляпу, затем сжала его лицо обеими руками и дружески поцеловала.

— До свидания, мой ягненочек. Надеюсь, ты хорошо проведешь вечер.

— Ни пуха ни пера.

Он неловко улыбнулся. Она догадалась, что он не может ее понять. Джулия выскользнула из квартиры, и, если бы она не была ведущей английской актрисой и женщиной, которой далеко за сорок, она бы проскакала на одной ножке до самого дома. Она была страшно довольна. Джулия открыла парадную дверь своим ключом и захлопнула ее за собой.

«А в словах Роджера, пожалуй, что-то есть. Любовь и вправду не стоит всего того шума, который вокруг нее поднимают».

29

FOUR hours later it was all over. The play went well from the beginning; the audience, notwithstanding the season, a fashionable one, were pleased after the holidays to find themselves once more in a playhouse, and were ready to be amused. It was an auspicious beginning for the theatrical season. There had been great applause after each act and at the end a dozen curtain calls; Julia took two by herself, and even she was startled by the warmth of her reception. She had made the little halting speech, prepared beforehand, which the occasion demanded. There had been a final call of the entire company and then the orchestra had struck up the National Anthem. Julia, pleased, excited and happy, went to her dressing-room. She had never felt more sure of herself. She had never acted with greater brilliance, variety and resource. The play ended with a long tirade in which Julia, as the retired harlot, castigated the flippancy, the uselessness, the immorality of the idle set into which her marriage had brought her. It was two pages long, and there was not another actress in England who could have held the attention of the audience while she delivered it. With her exquisite timing, with the modulation of her beautiful voice, with her command of the gamut of emotions, she had succeeded by a miracle of technique in making it a thrilling, almost spectacular climax to the play. A violent action could not have been more exciting nor an unexpected denouement* more surprising. The whole cast had been excellent with the exception of Avice Crichton. Julia hummed in an undertone as she went into her dressing-room.

Michael followed her in almost at once.

"It looks like a winner all right." He threw his arms round her and kissed her. "By God, what a performance you gave."

"You weren't so bad yourself, dear."

"That's the sort of part I can play on my head," he answered carelessly, modest as usual about his own acting. "Did you hear them during your long speech? That ought to knock the critics."

"Oh, you know what they are. They'll give all their attention to the blasted play and then three lines at the end to me."

"You're the greatest actress in the world, darling, but by God, you're a bitch."

Julia opened her eyes very wide in an expression of the most naive surprise.

"Michael, what do you mean?"  

29

Четыре часа спустя все было уже позади. Пьесу прекрасно принимали с самого начала; публика, самый бомонд, несмотря на неподходящее время года, была рада после летнего перерыва вновь очутиться в театре, и ей нетрудно было угодить. Это было удачным началом театрального сезона. Каждый акт завершался бурными аплодисментами. После окончания спектакля было больше десяти вызовов. На последние два Джулия выходила одна, и даже она была поражена горячим приемом. Прерывающимся от волнения голосом она произнесла несколько слов, — приготовленных заранее, — которых требовал этот торжественный случай. Затем на сцену вышла вся труппа, и оркестр заиграл национальный гимн. Джулия, довольная, взволнованная, счастливая, вернулась к себе в уборную. Никогда еще она не была так уверена в своем могуществе. Никогда еще не играла с таким блеском, разнообразием и изобретательностью. Пьеса кончалась длинным монологом, в котором Джулия — удалившаяся на покой проститутка — клеймит легкомыслие, никчемность и аморальность того круга бездельников, в который она попала благодаря замужеству. Монолог занимал в тексте целые две страницы, и вряд ли в Англии нашлась бы еще актриса, которая могла бы удержать внимание публики в течение такого долгого времени. Благодаря своему тончайшему чувству ритма, богатому оттенками прекрасному голосу, мастерскому владению всей палитрой чувств, Джулия сумела, при ее блестящей актерской технике, сотворить чудо — превратить свой монолог в захватывающий, эффектный, чуть не зримый кульминационный пункт всей пьесы. Самые острые сюжетные ситуации не могли быть столь волнующими, никакая, самая неожиданная развязка — столь поразительной. Все актеры играли превосходно, за одним исключением — Эвис Крайтон.

Направляясь в уборную, Джулия весело мурлыкала что-то себе под нос.

Майкл зашел почти вслед за ней.

— Что ж, победа за нами, — сказал он и, обняв Джулию, поцеловал ее. — Господи, как ты играла!

— Ты и сам был очень хорош, милый.

— Ну, такую роль я могу сыграть, стоя на голове, — ответил он беззаботно, как всегда скромный в отношении собственных возможностей. — Ты слышала, какая тишина была в зале во время твоего последнего монолога? Критики будут сражены.

— Ну, ты знаешь, что такое критики. Все внимание чертовой пьесе и три строчки под конец — мне.

— Ты — величайшая актриса Англии, любимая, но, клянусь богом, ты — ведьма.

Джулия широко открыла глаза, на ее лице было самое простодушное удивление.

— Что ты хочешь этим сказать, Майкл?

"Don't look so innocent. You know perfectly well. Do you think you can cod an old trooper like me?"

He was looking at her with twinkling eyes, and it was very difficult for her not to burst out laughing.

"I am as innocent as a babe unborn."

"Come off it. If anyone ever deliberately killed a performance you killed Avice's. I couldn't be angry with you, it was so beautifully done."

Now Julia simply could not conceal the little smile that curled her lips. Praise is always grateful to the artist. Avice's one big scene was in the second act. It was with Julia, and Michael had rehearsed it so as to give it all to the girl. This was indeed what the play demanded and Julia, as always, had in rehearsals accepted his direction. To bring out the colour of her blue eyes and to emphasize her fair hair they had dressed Avice in pale blue. To contrast with this Julia had chosen a dress of an agreeable yellow. This she had worn at the dress rehearsal. But she had ordered another dress at the same time, of sparkling silver, and to the surprise of Michael and the consternation of Avice it was in this that she made her entrance in the second act. Its brilliance, the way it took the light, attracted the attention of the audience. Avice's blue looked drab by comparison. When they reached the important scene they were to have together Julia produced, as a conjurer produces a rabbit from his hat, a large handkerchief of scarlet chiffon and with this she played. She waved it, she spread it out as though to look at it, she screwed it up, she wiped her brow with it, she delicately blew her nose. The audience fascinated could not take their eyes away from the red rag. And she moved up stage so that Avice to speak to her had to turn her back on the audience, and when they were sitting on a sofa together she took her hand, in an impulsive way that seemed to the public exquisitely natural, and sitting well back herself forced Avice to turn her profile to the house. Julia had noticed early in rehearsals that in profile Avice had a sheep-like look. The author had given Avice lines to say that had so much amused the cast at the first rehearsal that they had all burst out laughing. Before the audience had quite realized how funny they were Julia had cut in with her reply, and the audience anxious to hear it suppressed their laughter. The scene which was devised to be extremely amusing took on a sardonic colour, and the character Avice played acquired a certain odiousness. Avice in her inexperience, not getting the laughs she had expected, was rattled; her voice grew hard and her gestures awkward. Julia took the scene away from her and played it with miraculous virtuosity. But her final stroke was accidental. Avice had a long speech to deliver, and Julia nervously screwed her red handkerchief into a ball; the action almost automatically suggested an expression; she looked at Avice with troubled eyes and two heavy tears rolled down her cheeks. You felt the shame with which the girl's flippancy affected her, and you saw her pain because her poor little ideals of uprightness, her hankering for goodness, were so brutally mocked. The episode lasted no more than a minute, but in that minute, by those tears and by the anguish of her look, Julia laid bare the sordid misery of the woman's life. That was the end of Avice.

 — Не изображай из себя невинность. Ты прекрасно знаешь. Старого воробья на мякине не проведешь.

Его глаза весело поблескивали, и Джулии было очень трудно удержаться от смеха.

— Я невинна, как новорожденный младенец.

— Брось. Если кто-нибудь когда-нибудь подставлял другому ножку, так это ты сегодня — Эвис. Я не мог на тебя сердиться, ты так красиво это сделала.

Тут уж Джулия была не в состоянии скрыть легкую улыбку. Похвала всегда приятна артисту. Единственная большая мизансцена Эвис была во втором акте. Кроме нее, в ней участвовала Джулия, и Майкл поставил сцену так, что все внимание зрителей должно было сосредоточиться на девушке. Это соответствовало и намерению драматурга. Джулия, как всегда, следовала на репетициях всем указаниям Майкла. Чтобы оттенить цвет глаз и подчеркнуть белокурые волосы Эвис, они одели ее в бледно-голубое платье. Для контраста Джулия выбрала себе желтое платье подходящего оттенка. В нем она и выступала на генеральной репетиции. Но одновременно с желтым Джулия заказала себе другое, из сверкающей серебряной парчи, и, к удивлению Майкла и ужасу Эвис, в нем она и появилась на премьере во втором акте. Его блеск и то, как оно отражало свет, отвлекало внимание зрителей. Голубое платье Эвис выглядело рядом с ним линялой тряпкой. Когда они подошли к главной мизансцене, Джулия вынула откуда-то — как фокусник вынимает из шляпы кролика — большой платок из пунцового шифона и стала им играть. Она помахивала им, она расправляла его у себя на коленях, словно хотела получше рассмотреть, сворачивала его жгутом, вытирала им лоб, изящно сморкалась в него. Зрители, как завороженные, не могли оторвать глаз от красного лоскута. Джулия уходила в глубину сцены, так что, отвечая на ее реплики, Эвис приходилось обращаться к залу спиной, а когда они сидели вместе на диване, взяла девушку за руку, словно бы повинуясь внутреннему порыву, совершенно естественным, как казалось зрителям, движением и, откинувшись назад, вынудила Эвис повернуться в профиль к публике. Джулия еще на репетициях заметила, что в профиль Эвис немного похожа на овцу. Автор вложил в уста Эвис строки, которые были так забавны, что на первой репетиции все актеры покатились со смеху. Но сейчас Джулия не дала залу осознать, как они смешны, и тут же кинула ей ответную реплику; зрители, желая услышать ее, подавили свой смех. Сцена, задуманная как чисто комическая, приобрела сардонический оттенок, и персонаж, которого играла Эвис, стал выглядеть одиозным. Эвис, не слыша ожидаемого смеха, от неопытности испугалась и потеряла над собой контроль, голос ее зазвучал жестко, жесты стали неловкими. Джулия отобрала у Эвис мизансцену и сыграла ее с поразительной виртуозностью. Но ее последний удар был случаен. Эвис должна была произнести длинную речь, и Джулия нервно скомкала свой платочек; этот жест почти автоматически повлек за собой соответствующее выражение: она поглядела на Эвис

встревоженными глазами, и две тяжелые слезы покатились по ее щекам. Вы чувствовали, что она сгорает со стыда за ветреную девицу, вы видели ее боль из-за того, что все ее скромные идеалы, ее жажда честной, добродетельной жизни осмеиваются столь жестоко. Весь эпизод продолжался не больше минуты, но за эту минуту Джулия сумела при помощи слез и муки, написанной на лице, показать все горести жалкой женской доли. С Эвис было покончено навсегда.

"And I was such a damned fool, I thought of giving her a contract," said Michael.

"Why don't you?"

"When you've got your knife into her? Not on your life. You're a naughty little thing to be so jealous. You don't really think she means anything to me, do you? You ought to know by now that you're the only woman in the world for me."

Michael thought that Julia had played this trick on account of the rather violent flirtation he had been having with Avice, and though, of course, it was hard luck on Avice he could not help being a trifle flattered.

"You old donkey," smiled Julia, knowing exactly what he was thinking and tickled to death at his mistake. "After all, you are the handsomest man in London."

"All that's as it may be. But I don't know what the author'll say. He's a conceited little ape and it's not a bit the scene he wrote."

"Oh, leave him to me. I'll fix him."

There was a knock at the door and it was the author himself who came in. With a cry of delight, Julia went up to him, threw her arms round his neck and kissed him on both cheeks.

"Are you pleased?"

" It looks like a success," he answered, but a trifle coldly.

"My dear, it'll run for a year." She placed her hands on his shoulders and looked him full in the face. "But you're a wicked, wicked man."

"I?"

"You almost ruined my performance. When I came to that bit in the second act and suddenly saw what it meant I nearly broke down. You knew what was in that scene, you're the author; why did you let us rehearse it all the time as if there was no more in it than appeared on the surface? We're only actors, how can you expect us to - to fathom your subtlety? It's the best scene in your play and I almost bungled it. No one in the world could have written it but you. Your play's brilliant, but in that scene there's more than brilliance, there's genius."

The author flushed. Julia looked at him with veneration. He felt shy and happy and proud.

("In twenty-four hours the mug'll think he really meant the scene to go like that.")

Michael beamed.

"Come along to my dressing-room and have a whisky and soda. I'm sure you need a drink after all that emotion."

They went out as Tom came in. Tom's face was red with excitement.

"My dear, it was grand. You were simply wonderful. Gosh, what a performance."

"Did you like it? Avice was good, wasn't she?"

 — А я, дурак, еще хотел подписать с ней контракт, — сказал Майкл.

— Почему бы и не подписать…

— Когда ты имеешь против нее зуб? Да ни за что. Ах ты, гадкая девчонка, — так ревновать! Неужели ты думаешь, Эвис что-нибудь для меня значит? Могла бы уже знать, что для меня нет на свете никого, кроме тебя.

Майкл вообразил, что Джулия сыграла свою злую шутку с Эвис в отместку за довольно бурный флирт, который он с ней завел, хотя, конечно, сочувствовал Эвис — ей чертовски не повезло! — не мог не быть польщенным.

— Ах ты, старый осел, — улыбнулась Джулия, слово в слово читая его мысли и смеясь про себя над его заблуждением. — В конце концов ты — самый красивый мужчина в Лондоне.

— Полно, полно. Но что скажет автор? Эта мартышка бог весть что мнит о себе, а то, что ты сегодня сыграла, и рядом не лежит с тем, что он написал.

— А, предоставь его мне! Я все улажу.

Послышался стук, и — легок на помине — в дверях возник автор собственной персоной. С восторженным криком Джулия подбежала к Нему, обвила его шею руками и поцеловала в обе щеки.

— Вы довольны?

— Похоже, что пьеса имела успех, — ответил он довольно холодно.

— Дорогой мой, она не сойдет со сцены и через год. — Джулия положила ладони ему на плечи и пристально посмотрела в лицо. — Но вы гадкий, гадкий человек!

— Я?

— Вы едва не погубили мое выступление. Когда я дошла до этого местечка во втором акте и вдруг поняла, что вы имели в виду, я чуть не растерялась. Вы же знали, что это за сцена, вы — автор, почему же вы позволили нам репетировать ее так, будто в ней нет ничего, кроме того, что лежит на поверхности? Мы только актеры, вы не можете ожидать от нас, чтобы мы… чтобы мы постигли всю вашу тонкость и глубину. Это лучшая мизансцена в пьесе, а я чуть было не испортила ее. Никто, кроме вас, не написал бы ничего подобного. Ваша пьеса великолепна, но в этой сцене виден не просто талант, в ней виден гений!

Автор покраснел. Джулия глядела на него с благоговением. Он чувствовал себя смущенным,

счастливым и гордым.

(«Через сутки этот олух будет воображать, что он и впрямь именно так все и задумал».)

Майкл сиял.

— Зайдемте ко мне, выпьем по бокальчику виски с содовой. Не сомневаюсь, что вам нужно подкрепиться после всех этих переживаний.

В то время, как они выходили из комнаты, вошел Том. Его лицо горело от возбуждения.

— Дорогая, это было великолепно! Ты поразительна! Черт, вот это спектакль!

— Тебе понравилось? Эвис была хороша, правда?

"No, rotten."

"My dear, what do you mean? I thought she was charming."

"You simply wiped the floor with her. She didn't even look pretty in the second act."

Avice's career!

"I say, what are you doing afterwards?"

"Dolly's giving a party for us."

"Can't you cut it and come along to supper with me? I'm madly in love with you."

"Oh, what nonsense. How can I let Dolly down?"

"Oh, do."

His eyes were eager. She could see that he desired her as he had never done before, and she rejoiced in her triumph. But she shook her head firmly. There was a sound in the corridor of a crowd of people talking, and they both knew that a troop of friends were forcing their way down the narrow passage to congratulate her.

"Damn all these people. God, how I want to kiss you. I'll ring you up in the morning."

The door burst open and Dolly, fat, perspiring and bubbling over with enthusiasm, swept in at the head of a throng that packed the dressing-room to suffocation. Julia submitted to being kissed by all and sundry. Among others were three or four well-known actresses, and they were prodigal of their praise. Julia gave a beautiful performance of unaffected modesty. The corridor was packed now with people who wanted to get at least a glimpse of her. Dolly had to fight her way out.

"Try not to be too late," she said to Julia. "It's going to be a heavenly party."

"I'll come as soon as ever I can."

At last the crowd was got rid of and Julia, having undressed, began to take off her make-up. Michael came in, wearing a dressing-gown.

"I say, Julia, you'll have to go to Dolly's party by yourself. I've got to see the libraries and I can't manage it. I'm going to sting them."

"Oh, all right."

"They're waiting for me now. See you in the morning."

He went out and she was left alone with Evie. The dress she had arranged to wear for Dolly's party was placed over a chair. Julia smeared her face with cleansing cream.

"Evie, Mr. Fennel will be ringing up tomorrow. Will you say I'm out?"

Evie looked in the mirror and caught Julia's eyes.

"And if he rings up again?"

 — Эвис? Ужасна.

— Милый, что ты хочешь этим сказать? Мне она показалась обворожительной.

— Да от нее осталось одно мокрое место! Во втором акте она даже не выглядела хорошенькой. («Карьера Эвис!») Послушай, что ты делаешь вечером?

— Долли устраивает прием в нашу честь.

— Ты не можешь как-нибудь от него отделаться и пойти ужинать со мной? Я с ума по тебе схожу.

— Что за чепуха! Не могу же я подложить Долли такую свинью.

— Ну пожалуйста!

В его глазах горел огонь. Джулия видела, что никогда еще не вызывала в нем такого желания, и порадовалась своему триумфу. Но она решительно покачала головой. В коридоре послышался шум множества голосов: они оба знали, что в уборную, обгоняя друг друга, спешат друзья, чтобы поздравить ее.

— Черт их всех подери! Как мне хочется тебя поцеловать! Я позвоню утром.

Дверь распахнулась, и Долли, толстая, потная, бурлящая энтузиазмом, ворвалась в уборную во главе толпы, забившей комнату так, что в ней нечем стало дышать. Джулия подставляла щеки для поцелуев всем подряд. Среди прочих присутствующих там были три или четыре известные актрисы, и они тоже не скупились на похвалы. Джулия выдала прекрасное исполнение неподдельной скромности. Теперь уже и коридор был забит людьми, которые хотели взглянуть на нее хоть одним глазком. Долли пришлось локтями прокладывать себе дорогу к выходу.

— Постарайтесь прийти не очень поздно, — сказала она Джулии. — Вечер должен быть изумительным.

— Приду сразу же, как смогу.

Наконец удалось избавиться от последних посетителей, и Джулия, раздевшись, принялась снимать грим. Вошел Майкл в халате.

 — Послушай, Джулия, придется тебе идти к Долли без меня. Мне надо повидаться с газетчиками, и я не успею управиться. Ну и наплету я им!

— Ладно.

— Меня уже ждут. Увидимся утром.

Майкл вышел, в комнате осталась одна Эви. На стуле лежало платье, которое Джулия собиралась надеть на прием. Джулия намазала лицо очищающим кремом.

— Эви, завтра утром мне будет звонить мистер Феннел. Скажи ему, пожалуйста, что меня нет дома.

Эви поймала в зеркале взгляд Джулии.

— А если он позвонит снова?

"I don't want to hurt his feelings, poor lamb, but I have a notion I shall be very much engaged for some time now."

Evie sniffed loudly, and with that rather disgusting habit of hers drew her forefinger across the bottom of her nose.

"I understand," she said dryly.

"I always said you weren't such a fool as you looked." Julia went on with her face. "What's that dress doing on that chair?"

"That? That's the dress you said you'd wear for the party."

"Put it away. I can't go to the party without Mr. Gosselyn."

"Since when?"

"Shut up, you old hag. Phone through and say that I've got a bad headache and had to go home to bed, but Mr. Gosselyn will come if he possibly can."

"The party's being given special for you. You can't let the poor old gal down like that?"

Julia stamped her feet.

"I don't want to go to a party. I won't go to a party."

"There's nothing for you to eat at home."

"I don't want to go home. I'll go and have supper at a restaurant."

"Who with?"

"By myself."

Evie gave her a puzzled glance. 

 — Мне очень жаль обижать бедного ягненочка, но почему-то кажется, что все ближайшее время я буду очень занята.

Эви громко шмыгнула носом и подтерла его указательным пальцем. Отвратительная привычка!

— Понятно, — сухо сказала она.

— Я всегда говорила, что ты не так глупа, как кажешься. Зачем тут это платье?

— Это? Вы же говорили, что наденете его на прием.

— Убери его. Я не могу идти на прием без мистера Госселина.

— С каких это пор?

— Заткнись, старая карга. Позвони туда и скажи, что у меня ужасно разболелась голова и я вынуждена была уехать домой и лечь, а мистер Госселин придет попозже, если сможет.

— Прием устроен в вашу честь. Неужели вы так подведете несчастную старуху?

Джулия топнула ногой.

— Я не хочу идти на прием и не пойду!

— Дома пусто, вам нечего будет есть.

— Я не собираюсь ехать домой. Я поеду ужинать в ресторан.

— С кем?

— Одна.

Эви изумленно взглянула на нее.

"The play's a success, isn't it?"

"Yes. Everything's a success. I feel on the top of the world. I feel like a million dollars. I want to be alone and enjoy myself. Ring up the Berkeley and tell them to keep a table for one in the little room. They'll know what I mean." "What's the matter with you?"

"I shall never in all my life have another moment like this. I'm not going to share it with anyone."

When Julia had got her face clean she left it. She neither painted her lips nor rouged her cheeks. She put on again the brown coat and skirt in which she had come to the theatre and the same hat. It was a felt hat with a brim, and this she pulled down over one eye so that it should hide as much of her face as possible. When she was ready she looked at herself in the glass. "I look like a working dressmaker whose husband's left her, and who can blame him? I don't believe a soul would recognize me."

Evie had had the telephoning done from the stage-door, and when she came back Julia asked her if there were many people waiting for her there.

"About three 'undred I should say."

"Damn." She had a sudden desire to see nobody and be seen by nobody. She wanted just for one hour to be obscure. "Tell the fireman to let me out at the front and I'll take a taxi, and then as soon as I've got out let the crowd know there's no use in their waiting."

"God only knows what I 'ave to put up with," said Evie darkly.

"You old cow."

Julia took Evie's face in her hands and kissed her raddled cheeks; then slipped out of her dressing-room, on to the stage and through the iron door into the darkened auditorium.

Julia's simple disguise was evidently adequate, for when she came into the little room at the Berkeley of which she was peculiarly fond, the head waiter did not immediately know her.

"Have you got a corner that you can squeeze me into?" she asked diffidently.

Her voice and a second glance told him who she was.

— Я похожа на портниху со швейной фабрики, которую бросил муж, — и кто его обвинит? Не думаю, чтоб меня узнали. Эви ходила звонить к служебному входу, и, когда она вернулась, Джулия спросила, много ли народу поджидает ее на улице. — Сотни три. — Черт! — Джулию охватило внезапное желание никого не видеть и ни с кем не встречаться. Захотелось хоть на один час скрыться от своей славы. — Попроси пожарника, чтобы выпустил меня с парадного входа. Я возьму такси, а как только я уеду, скажешь людям, что ждать бесполезно. — Один бог знает, с чем только мне не приходится мириться, — туманно произнесла Эви.

— Ах ты, старая корова! Джулия взяла лицо Эви обеими руками и поцеловала ее в испитые щеки, затем выскользнула тихонько из комнаты на сцену, а оттуда — через пожарный ход в темный зал.

Незатейливый маскарадный костюм Джулии, по-видимому, оказался достаточным, потому что, когда она вошла в малый зал у Баркли, который особенно любила, метрдотель не сразу ее узнал.

— У вас не найдется уголка, куда бы вы могли меня сунуть? — неуверенно произнесла Джулия.

Ее голос и вторично брошенный взгляд сказали ему, кто она.

"Your favourite table is waiting for you, Miss Lambert. The message said you would be alone?" Julia nodded and he led her to a table in the corner of the room. "I hear you've had a big success tonight, Miss Lambert." How quickly good news travelled. "What can I order?"

The head waiter was surprised that Julia should be having supper by herself, but the only emotion that it was his business to show clients was gratification at seeing them.

"I'm very tired, Angelo."

"A little caviare to begin with, madame, or some oysters?"

"Oysters, Angelo, but fat ones." "I will choose them myself, Miss Lambert, and to follow?"

Julia gave a long sigh, for now she could, with a free conscience, order what she had had in mind ever since the end of the second act. She felt she deserved a treat to celebrate her triumph, and for once she meant to throw prudence to the winds.

"Grilled steak and onions, Angelo, fried potatoes, and a bottle of Bass. Give it me in a silver tankard."

She probably hadn't eaten fried potatoes for ten years. But what an occasion it was! By a happy chance on this day she had confirmed her hold on the public by a performance that she could only describe as scintillating, she had settled an old score, by one ingenious device disposing of Avice and making Tom see what a fool he had been, and best of all had proved to herself beyond all question that she was free from the irksome bonds that had oppressed her. Her thought flickered for an instant round Avice.

"Silly little thing to try to put a spoke in my wheel.* I'll let her have her laughs tomorrow."

The oysters came and she ate them with enjoyment. She ate two pieces of brown bread and butter with the delicious sense of imperilling her immortal soul, and she took a long drink from the silver tankard.

"Beer, glorious beer," she murmured.

She could see Michael's long face if he knew what she was doing. Poor Michael who imagined she had killed Avice's scene because she thought he was too attentive to that foolish little blonde. Really, it was pitiful how stupid men were. They said women were vain, they were modest violets in comparison with men. She could not but laugh when she thought of Tom. He had wanted her that afternoon, he had wanted her still more that night. It was wonderful to think that he meant no more to her than a stage-hand.* It gave one a grand feeling of confidence to be heart-whole.

 — Ваш столик ждет вас, мисс Лэмберт. Нам передали, что вы будете одни. — Джулия кивнула, и он провел ее к столику в углу зала. — Я слышал, что вы имели большой успех сегодня, мисс Лэмберт. Хорошие вести не лежат на месте!

— Что будем заказывать? Метрдотель был удивлен тем, что Джулия ужинала одна, но единственное чувство, которое он считал уместным показывать клиентам, было удовольствие, которое он испытывал, видя их. — Я очень устала, Анджело. — Немного икры для начала, мадам, или устрицы? — Устрицы, Анджело, только жирные. — Я собственноручно их отберу, мисс Лэмберт, а потом? Джулия глубоко вздохнула — наконец-то она могла с чистой совестью заказать то, о чем мечтала с самого конца второго акта. Она чувствовала, что заслужила хорошее угощение, чтобы отпраздновать свой триумф, и собиралась в кои-то веки забыть о благоразумии. — Бифштекс с луком, Анджело, жареный картофель и бутылку басса [72] . Принесите его в серебряной кружке с крышкой. Джулия не ела жареного картофеля, пожалуй, лет десять. Но этот день стоил того. Ей удалось утвердить свою власть над публикой, дав представление, которое она не могла назвать иначе как блестящим, свести старые счеты, одним остроумным ходом избавившись от Эвис и показав Тому, какого он свалял дурака, и — это было самое главное — доказать себе, что она свободна от раздражавших и подавлявших ее пут. Везет так уж везет. Мысли ее на миг задержались на Эвис.

— Дурочка, захотела сунуть мне палку в колеса. Ладно, завтра я позволю публике посмеяться.

Принесли устрицы; Джулия лакомилась ими с наслаждением. Она съела два куска черного хлеба с маслом с восхитительным чувством, что губит свою бессмертную душу, и отпила большой глоток из высокой пивной кружки. — «О пиво, славное пиво!» [73] — пробормотала Джулия. Она представляла, как вытянулось бы у Майкла лицо, если бы он узнал, что она делает. Бедный Майкл! Воображает, будто она испортила мизансцену Эвис из-за того, что он проявил слишком большое внимание к этой блондиночке. Право, жалость берет, когда подумаешь, как глупы мужчины. Говорят, женщины тщеславны; да они просто сама скромность по сравнению с мужчинами. Джулия не могла без смеха думать о Томе. Он хотел ее сегодня днем и еще больше — сегодня вечером. Только подумать, что он значит теперь для нее не больше, чем один из рабочих сцены. Как замечательно чувствовать, что твое сердце принадлежит тебе одной, это вселяет такую веру в себя.

The room in which she sat was connected by three archways with the big dining-room where they supped and danced; amid the crowd doubtless were a certain number who had been to the play. How surprised they would be if they knew that the quiet little woman in the corner of the adjoining room, her face half hidden by a felt hat, was Julia Lambert. It gave her a pleasant sense of independence to sit there unknown and unnoticed. They were acting a play for her and she was the audience. She caught brief glimpses of them as they passed the archway, young men and young women, young men and women not so young, men with bald heads and men with fat bellies, old harridans* clinging desperately to their painted semblance of youth. Some were in love, and some were jealous, and some were indifferent.

Her steak arrived. It was cooked exactly as she liked it, and the onions were crisp and brown. She ate the fried potatoes delicately, with her fingers, savouring each one as though it were the passing moment that she would bid delay.

"What is love beside steak and onions?" she asked. It was enchanting to be alone and allow her mind to wander. She thought once more of Tom and spiritually shrugged a humorous shoulder. "It was an amusing experience."

It would certainly be useful to her one of these days. The sight of the dancers seen through the archway was so much like a scene in a play that she was reminded of a notion that she had first had in St. Malo. The agony that she had suffered when Tom deserted her recalled to her memory Racine's Phedre which she had studied as a girl with old Jane Taitbout. She read the play again. The torments that afflicted Theseus' queen were the torments that afflicted her, and she could not but think that there was a striking similarity in their situations. That was a part she could act; she knew what it felt like to be turned down by a young man one had a fancy for. Gosh, what a performance she could give! She knew why in the spring she had acted so badly that Michael had preferred to close down; it was because she was feeling the emotions she portrayed. That was no good. You had to have had the emotions, but you could only play them when you had got over them. She remembered that Charles had once said to her that the origin of poetry was emotion recollected in tranquillity. She didn't know anything about poetry, but it was certainly true about acting.

"Clever of poor old Charles to get hold of an original idea like that. It shows how wrong it is to judge people hastily. One thinks the aristocracy are a bunch of nitwits, and then one of them suddenly comes out with something like that that's so damned good it takes your breath away."

But Julia had always felt that Racine had made a great mistake in not bringing on his heroine till the third act.

"Of course I wouldn't have any nonsense like that if I played it. Half an act to prepare my entrance if you like, but that's ample."

Зал, в котором она сидела, был соединен тремя арочными проходами с большим залом ресторана. Среди наполнявшей его толпы, несомненно, были люди, видевшие ее сегодня в театре. Вот бы удивились они, узнай, что тихая женщина, лицо которой наполовину скрыто полями фетровой шляпы, за столиком в уголке соседней комнаты, — Джулия Лэмберт. Было так приятно сидеть тут незамечаемой и неизвестной, это давало сладостное ощущение независимости. Теперь посетители ресторана были актерами, разыгрывающими перед ней пьесу, а она — зрителем. Джулия видела их мельком, когда они проходили мимо арок: молодые мужчины и молодые женщины; молодые мужчины и немолодые женщины; — мужчины с лысиной, с брюшком; старые греховодницы, отчаянно цепляющиеся за раскрашенную личину юности, надетую ими на себя. Одни были влюблены, другие равнодушны, третьи — сгорали от ревности.

Подали бифштекс. Он был приготовлен точно по ее вкусу, с подрумяненным хрустящим луком. Джулия ела жареный картофель, деликатно держа его пальцами, смакуя каждый ломтик, с таким видом, словно хотела воскликнуть: «Остановись, мгновение, ты прекрасно!» «Что такое любовь по сравнению с бифштексом?» — спросила себя Джулия. Как восхитительно было сидеть одной и бесцельно переходить мыслями с предмета на предмет. Джулия вновь подумала о Томе и пожала в душе плечами. «Это было забавное приключение и кое-что мне дало».

Несомненно, в будущем она извлечет из него пользу. Фигуры танцоров, двигающихся мимо полукруглых проходов, напоминали ей сцену из пьесы, и Джулия вновь подумала о том, что впервые пришло ей в голову, когда она гостила на Сен-Мало. Та мука, которая терзала ее, когда Том ее бросил, привела ей на память «Федру» Расина [74] , которую она разучивала в ранней юности с Жанной Тэбу. Джулия перечитала трагедию. Страдания, поразившие супругу Тезея, были те же, что поразили и ее. Джулия не могла не видеть удивительного сходства между своей и ее судьбой. Эта роль была создана для нее; уж кому, как не ей, знать, что такое быть отвергнутой юношей намного моложе тебя, когда ты его любишь. Вот это было бы представление! Теперь Джулия понимала, почему весной играла так плохо, что Майкл предпочел снять пьесу и закрыть театр. Это произошло из-за того, что она на самом деле испытывала те чувства, которые должна была изображать. От этого мало проку. Сыграть чувства можно только после того, как преодолеешь их. Джулия вспомнила слова Чарлза, как-то сказавшего ей, что поэзия проистекает из чувств, которые понимаешь тогда, когда они позади, и становишься безмятежен. Она ничего не смыслит в поэзии, но в актерской игре дело обстоит именно так. «Неглупо со стороны бедняжки Чарлза дойти до такой оригинальной мысли. Вот как неверно поспешно судить о людях. Думаешь, что аристократы — куча кретинов, и вдруг один из них выдаст такое, что прямо дух захватывает, так это чертовски хорошо». Но Джулия всегда считала, что Расин совершает большую ошибку, выводя свою героиню на сцену лишь в третьем акте. «Конечно, я такой нелепости не потерплю, если возьмусь за эту роль. Пол-акта, чтобы подготовить мое появление, если хотите, но и этого более чем достаточно».

There was no reason why she should not get some dramatist to write her a play on the subject, either in prose or in short lines of verse with rhymes at not too frequent intervals. She could manage that, and effectively. It was a good idea, there was no doubt about it, and she knew the clothes she would wear, not those flowing draperies in which Sarah swathed herself, but the short Greek tunic that she had seen on a bas-relief when she went to the British Museum with Charles.

"How funny things are! You go to those museums and galleries and think what a damned bore they are and then, when you least expect it, you find that something you've seen comes in useful. It shows art and all that isn't really waste of time."

Of course she had the legs for a tunic, but could one be tragic in one? This she thought about seriously for two or three minutes. When she was eating out her heart for the indifferent Hippolytus (and she giggled when she thought of Tom, in his Savile Row clothes, masquerading as a young Greek hunter) could she really get her effects without abundant draperies? The difficulty excited her. But then a thought crossed her mind that for a moment dashed her spirits.

"It's all very well, but where are the dramatists? Sarah had her Sardou, Duse her D' Annunzio. But who have I got? 'The Queen of Scots hath a bonnie bairn* and I am but a barren stock.'"

She did not, however, let this melancholy reflection disturb her serenity for long. Her elation was indeed such that she felt capable of creating dramatists from the vast inane as Deucalion created men from the stones of the field.

стихах, только чтобы строчки были короткие. С такими стихами она бы справилась, и с большим эффектом. Неплохая идея, спору нет, и она знает, какой костюм надела бы: не эту развевающуюся хламиду, которой обматывала себя Сара Бернар, а короткую греческую тунику, какую она видела однажды на барельефе, когда ходила с Чарлзом в Британский музей. «Ну, не забавно ли? Идешь во все эти музеи и галереи и думаешь: ну и скучища, а потом, когда меньше всего этого ждешь, обнаруживаешь, что можешь использовать какую-нибудь вещь, которую ты там увидел. Это доказывает, что живопись и все эти музеи — не совсем пустая трата времени».

Конечно, с ее ногами только и надевать тунику, но удастся ли в ней выглядеть трагически? Джулия две-три минуты серьезно обдумывала этот вопрос. Когда она будет изнывать от тоски по равнодушному Ипполиту (Джулия хихикнула, представив себе Тома в его костюмах с Сэвил-роу, замаскированного под юного греческого охотника), удастся ли ей добиться соответствующего эффекта без кучи тряпок? Эта трудность лишь подстегнула ее. Но тут Джулии пришла в голову мысль, от которой настроение ее сразу упало.

«Все это прекрасно, но где взять хорошего драматурга? У Сары был Сарду [75] , у Дузе — Д'Аннунцио [76] . А кто есть у меня? «У королевы Шотландии прекрасный сын, а я — смоковница бесплодная» [77] .Однако Джулия не допустила, чтобы эта печальная мысль надолго лишила ее безмятежности. Душевный подъем был так велик, что она чувствовала себя способной создавать драматургов из ничего, как Девкалион создавал людей из камней, валявшихся на поле [78] .

 

"What nonsense that was that Roger talked the other day, and poor Charles, who seemed to take it seriously. He's a silly little prig, that's all." She indicated a gesture towards the dance room. The lights had been lowered, and from where she sat it looked more than ever like a scene in a play." 'All the world's a stage, and all the men and women merely players.' But there's the illusion, through that archway; it's we, the actors, who are the reality. That's the answer to Roger. They are our raw material. We are the meaning of their lives. We take their silly little emotions and turn them into art, out of them we create beauty, and their significance is that they form the audience we must have to fulfil ourselves. They are the instruments on which we play, and what is an instrument without somebody to play on it?"

The notion exhilarated her, and for a moment or two she savoured it with satisfaction. Her brain seemed miraculously lucid.

"Roger says we don't exist. Why, it's only we who do exist. They are the shadows and we give them substance. We are the symbols of all this confused, aimless struggling that they call life, and it's only the symbol which is real. They say acting is only make-believe. That make-believe is the only reality."

Thus Julia out of her own head framed anew the platonic theory of ideas. It filled her with exultation. She felt a sudden wave of friendliness for that immense anonymous public, who had being only to give her opportunity to express herself. Aloof on her mountain top she considered the innumerable activities of men. She had a wonderful sense of freedom from all earthly ties, and it was such an ecstasy that nothing in comparison with it had any value. She felt like a spirit in heaven.

The head waiter came up to her with an ingratiating smile.

"Everything all right, Miss Lambert?"

"Lovely. You know, it's strange how people differ. Mrs. Siddons was a rare one for chops; I'm not a bit like her in that; I'm a rare one for steaks."

«О какой это ерунде толковал на днях Роджер? А бедный Чарлз еще так серьезно отнесся к этому. Глупый маленький резонер, вот он кто». Джулия протянула руку к большому залу. Там притушили огни, и с ее места он еще больше напоминал подмостки, где разыгрывается представление. «Весь мир — театр, в нем женщины, мужчины — все актеры» [79] . Но то, что я вижу через эту арку, всего-навсего иллюзия, лишь мы, артисты, реальны в этом мире. Вот в чем ответ Роджеру. Все люди — наше сырье. Мы вносим смысл в их существование. Мы берем их глупые мелкие чувства и преобразуем их в произведения искусства, мы создаем из них красоту, их жизненное назначение — быть зрителями, которые нужны нам для самовыражения. Они инструменты, на которых мы играем, а для чего нужен инструмент, если на нем некому играть?» Эта мысль развеселила Джулию, и несколько минут она с удовольствием смаковала ее; собственный ум казался ей удивительно ясным. «Роджер утверждает, что мы не существуем. Как раз наоборот, только мы и существуем. Они тени, мы вкладываем в них телесное содержание. Мы — символы всей этой беспорядочной, бесцельной борьбы, которая называется жизнью, а только символ реален. Говорят: игра — притворство. Это притворство и есть единственная реальность».

Так Джулия своим умом додумалась до платоновской теории «идей». Это преисполнило ее торжества. Джулия ощутила, как ее внезапно залила горячая волна симпатии к этой огромной безымянной толпе, к публике, которая существует лишь затем, чтобы дать ей возможность выразить себя. Вдали от всех, на вершине своей славы, она рассматривала кишащий у ее ног, далеко внизу, людской муравейник. У нее было удивительное чувство свободы от всех земных уз, и это наполняло ее таким экстазом, что все остальное по сравнению с ним не имело цены. Джулия ощущала себя душой, витающей в райских кущах. К ней подошел метрдотель и спросил с учтивой улыбкой:— Все в порядке, мисс Лэмберт?— Все великолепно. Знаете, просто удивительно, какие разные у людей вкусы. Миссис Сиддонс обожала отбивные котлеты; я в этом на нее ни капельки не похожа, я обожаю бифштекс.