No, I am not imagining things at all. But it seems to me that a lot of time is wasted by not speaking the truth—by beating about the bush instead of coming straight out with things.” “And you do not like the waste of time. No, you like to come straight to the point. You like the direct method. Eh bien, I will give it to you, the direct method. I will ask you the meaning of certain words that I overheard on the journey from Syria. I had got out of the train to do what the English call ‘stretch the legs’ at the station of Konya. Your voice and the Colonel’s, Mademoiselle, they came to me out of the night. You said to him, ‘Not now. Not now. When it’s all over. When it’s behind us.’ What did you mean by those words, Mademoiselle?” She asked very quietly, “Do you think I meant—murder?” “It is I who am asking you, Mademoiselle.” She sighed—was lost a minute in thought. Then, as though rousing herself, she said: “Those words had a meaning, Monsieur, but not one that I can tell you. I can only give you my solemn word of honour that I had never set eyes on this man Ratchett in my life until I saw him on this train.” “And—you refuse to explain those words?” “Yes, if you like to put it that way—I refuse. They had to do with—with a task I had undertaken.” “A task that is now ended?” “What do you mean?” “It is ended, is it not?” “Why should you think so?” “Listen, Mademoiselle, I will recall to you another incident. 

  – Нет, вовсе не фантазия. И мне кажется, мы тратим время попусту – скрываем правду, кружимся вокруг да около, вместо того чтобы прямо и откровенно перейти к делу.– А вы не любите тратить время попусту? Вы любите хватать быка за рога? Вам нравятся откровенность и прямота? Что ж, буду действовать с излюбленной вами прямотой и откровенностью и спрошу, что означают некоторые фразы, которые я случайно подслушал по пути из Сирии. В Конье я вышел из вагона, как говорят англичане, «порастянуть ноги». Было тихо, я услышал голоса – ваш и полковника. Вы говорили ему: «Сейчас не время. Когда все будет кончено… И это будет позади…» Что означали ваши слова, мадемуазель?

   – Вы думаете, я имела в виду убийство? – спокойно спросила она.– Здесь вопросы задаю я, мадемуазель.Она вздохнула и задумалась.– В этих словах был свой смысл, мсье, – сказала она через минуту, словно очнувшись от сна, – но какой – этого я вам сказать не могу. Могу только дать честное слово, что я и в глаза не видела Рэтчетта, пока не села в поезд.– Так… Значит, вы отказываетесь объяснить эти слова? – Да… Если вам угодно поставить вопрос так отказываюсь. Речь шла об… об одном деле, которое я взялась выполнить. – И вы его выполнили? – Что вы хотите сказать?– Вы его выполнили, верно? – Какие основания у вас так думать?-Послушайте меня, мадемуазель.Я напомню вам еще один случай.

HERCULE POIROT SITS BACK AND THINKS

1

WHICH OF THEM?

1. Bouc. and Dr. Constantine were talking together when Poirot entered the dining-car. M. Bouc was looking depressed. “Le voilà,” said the latter when he saw Poirot. Then he added, as his friend sat down, “Ifyou solve this case, mon cher, I shall indeed believe in miracles!” “It worries you, this case?” “Naturally it worries me. I cannot make head or tail of it.” “I agree,” said the doctor. He looked at Poirot with interest. “To be frank,” he said, “I cannot see what you are going to do next.” “No!” said Poirot thoughtfully. He took out his cigarette case and lit one of his tiny cigarettes. His eyes were dreamy. “That, to me, is the interest of this case,” he said. “We are cut off from all the normal routes of procedure. Are these people whose evidence we have taken speaking the truth, or lying? We have no means of finding out—except such means as we can devise ourselves. It is an exercise, this, of the brain.” “That is all very fine,” said M. Bouc. “But what have you to go upon?” “I told you just now. We have the evidence of the passengers and the evidence of our own eyes.” “Pretty evidence—that of the passengers! It told us just nothing at all.” Poirot shook his head. “I do not agree, my friend. The evidence of the passengers gave us several points of interest.” “Indeed,” said M. Bouc sceptically. “I did not observe it.” “That is because you did not listen.” “Well, tell me, what did I miss?” “I will just take one instance—the first evidence we heard, that of the young MacQueen. He uttered, to my mind, one very significant phrase.” “About the letters?” “No, not about the letters.

Часть третья

Эркюль Пуаро усаживается поудобнее и размышляет

Глава первая

Который?

 Когда Пуаро вошел в вагон, мсье Бук и доктор Константин оживленно переговаривались. Вид у мсье Бука был подавленный.– А вот и он, – сказал мсье Бук, увидев Пуаро, а когда тот сел рядом, добавил: – Если вы распутаете это дело, я и впрямь поверю в чудеса. – Значит, оно не дает вам покоя? – Конечно, не дает. Я до сих пор ничего в нем не понимаю.– И я тоже, – сказал доктор, с любопытством поглядывая на Пуаро. – Честно говоря, я просто не представляю, что же нам делать дальше.– Вот как, – рассеянно сказал Пуаро.Он вынул портсигар, закурил. Глаза его отражали работу мысли. – Это-то меня и привлекает, – сказал он. – Обычные методы расследования нам недоступны. Скажем, мы выслушали показания этих людей, но как знать, говорят они правду или лгут? Проверить их обычными способами мы не можем, значит, нам надо самим изобрести способ их проверить. А это требует известной изобретательности ума. – Все это очень хорошо, – сказал мсье Бук, – но вы же не располагаете никакими сведениями.– Я вам уже говорил, что располагаю показаниями пассажиров, да и сам я тоже кое-что увидел.– Показания пассажиров мало чего стоят. Мы от них ничего не узнали.Пуаро покачал головой: – Я не согласен с вами, мой друг. В показаниях пассажиров было несколько интересных моментов.– Неужели? – недоверчиво спросил мсье Бук. – Я этого не заметил.– Это потому, что вы плохо слушали.– Хорошо, тогда скажите мне, что я пропустил?– Я приведу только один пример – показания первого свидетеля, молодого Маккуина. Он, на мой взгляд, произнес весьма знаменательную фразу.– Это о письмах.– Нет, не о письмах. 

   – Вы хотите сказать… – все еще недоумевал мсье Бук.

   – А вы хотите, чтоб я вам все разжевал и в рот положил? Хорошо, слушайте: мистер Рэтчетт не говорил по-французски. И тем не менее, когда вчера ночью проводник пришел по его вызову, ему ответили по-французски, что произошла ошибка и чтобы он не беспокоился. Более того, ответили, как мог ответить только человек, хорошо знающий язык, а не тот, кто знает по-французски всего несколько слов: «Се n'est rien. Je me suis trompe».– Правильно! – воскликнул доктор Константин. – И как только мы не заметили! Я помню, что вы особо выделили эти слова, когда пересказывали нам эту сцену. Теперь я понимаю, почему вы не хотели брать в расчет разбитые часы.

  – Не слишком надежное алиби, – сказал Пуаро. – Стрелки показывают 1.15, то есть именно то время, когда непрошеный гость покинул сцену преступления.

   – Верно, – согласился мсье Бук, слегка смутившись. – Ну, хорошо, о чем говорят вам эти часы?

   – Если стрелки были передвинуты, я повторяю – если, тогда время, которое они указывают, должно иметь значение. И естественно было бы подозревать всех, у кого есть надежное алиби именно на это время – на 1.15.

   – Согласен с вами, мсье, – сказал доктор. – Это вполне логично.

   – Нам следует обратить внимание и на то, когда непрошеный гость вошел в купе. Когда ему представился случай туда проникнуть? У него была только одна возможность сделать это во время стоянки поезда в Виньковцах, если только он не был заодно с настоящим проводником. После того как поезд отправился из Виньковцов, проводник безвыходно сидел в коридоре, и, тогда как ни один из пассажиров не обратил бы внимание на человека в форме проводника, настоящий проводник обязательно заметил бы самозванца. Во время стоянки в Виньковцах проводник выходит на перрон, а значит, путь открыт.– Следовательно, отталкиваясь от ваших прежних выводов, это должен быть один из пассажиров, – сказал мсье Бук. – Мы возвращаемся к тому, с чего начали. Который же из них? Пуаро усмехнулся.– Я составил список, – сказал он. – Если угодно, просмотрите его, это, возможно, освежит вашу память.

2

TEN QUESTIONS

On the paper was written:

THINGS NEEDING EXPLANATION

1. The handkerchief marked with the initial H. Whose is it? 2. The pipe-cleaner. Was it dropped by Colonel Arbuthnot? Or by someone else? 3. Who wore the scarlet kimono? 4. Who was the man or woman masquerading in Wagon Lit uniform? 5. Why do the hands of the watch point to 1.15? 6. Was the murder committed at that time? 7. Was it earlier? 8. Was it later? 9. Can we be sure that Ratchett was stabbed by more than one person? 10. What other explanation of his wounds can there be? Well, let us see what we can do,” said M. Bouc, brightening a little at this challenge to his wits. The handkerchief, to begin with. Let us by all means be orderly and methodical.” “Assuredly,” said Poirot, nodding his head in a satisfied fashion. M. Bouc continued somewhat didactically. The initial H is connected with three people—Mrs. Hubbard, Miss Debenham, whose second name is Hermione, and the maid Hildegarde Schmidt.” “Ah! And of those three?” “It is difficult to say. But I think I should vote for Miss Debenham. For all one knows she may be called by her second name and not her first. Also there is already some suspicion attaching to her. That conversation you overheard, mon cher, was certainly a little curious, and so is her refusal to explain it.” “As for me, I plump for the American,” said Dr. Constantine. “It is a very expensive handkerchief, that; and Americans, as all the world knows, do not care what they pay.” “So you both eliminate the maid?” asked Poirot.

Глава вторая

Десять вопросов

  

 На листке было написано:

   «Необходимо выяснить следующее:

   1. Платок с меткой Н. Кому он принадлежит?

   2. Ершик для чистки трубки. Кто обронил его? Полковник или кто-то другой?

   3. Кто был одет в красное кимоно?

   4. Кто переодевался в форму проводника?

   5. Почему стрелки часов указывают 1.15 пополуночи?

   6. Было ли убийство совершено в это время?

   7. Раньше?

   8. Позже?

   9. Можем ли мы быть уверены, что в убийстве Рэтчетта участвовал не один человек?

   10. Как же иначе можно объяснить характер ран?»

   – Давайте посмотрим, что тут можно сделать, – сказал мсье Бук, которого явно подбодрил этот вызов его умственным способностям. – Начнем хотя бы с платка. И давайте будем придерживаться самой строгой системы.– Безусловно, – закивал головой довольный Пуаро.Между тем мсье Бук назидательно продолжал:– Платок с меткой Н может принадлежать трем женщинам: миссис Хаббард, мисс Дебенхэм – ее второе имя Хермиона – и горничной Хильдегарде Шмидт. – Так. А кому из этих трех вероятнее всего? – Трудно сказать. По моему мнению, скорее всего мисс Дебенхэм. Вполне возможно, что ее называют не первым именем, а вторым. И потом, она и без того у нас на подозрении. Ведь разговор, который вы, мой друг, подслушали, был, без сомнения, несколько странным, не говоря уже о том, что она отказалась его объяснить.– Что касается меня, я голосую за американку, – сказал доктор. – Платок стоит целое состояние, а все знают, что американцы швыряются деньгами.– Значит, вы оба исключаете горничную? – спросил Пуаро.

3

CERTAIN SUGGESTIVE POINTS

It was quite a quarter of an hour before anyone spoke. M. Bouc and Dr. Constantine had started by trying to obey Poirot’s instructions. They had endeavoured to see through a maze of conflicting particulars to a clear and outstanding solution. M. Bouc’s thoughts had run something as follows: “Assuredly I must think. But as far as that goes I have already thought. ... Poirot obviously thinks that this English girl is mixed up in the matter. I cannot help feeling that that is most unlikely. ... The English are extremely cold. Probably it is because they have no figures. ... But that is not the point. It seems that the Italian could not have done it—a pity. I suppose the English valet is not lying when he said the other never left the compartment? But why should he! It is not easy to bribe the English; they are so unapproachable. The whole thing is most unfortunate. I wonder when we shall get out of this. There must be some rescue work in progress. They are so slow in these

countries ... it is hours before anyone thinks of doing anything. And the police of these countries, they will be most trying to deal with—puffed up with importance, touchy, on their dignity. They will make a grand affair of all this. It is not often that such a chance comes their way. It will be in all the newspapers. ...” And from there on, M. Bouc’s thoughts went along a well-worn course which they had already traversed some hundred times. Dr. Constantine’s thoughts ran thus: “He is queer, this little man. A genius?

Глава третья

Некоторые существенные детали

   Четверть часа прошло в полном молчании. Мсье Бук и доктор Константин поначалу следовали наставлениям Пуаро. Они пытались разобраться в путанице фактов и прийти к четкому, объясняющему все противоречия решению.

   Мысль мсье Бука шла примерно таким путем:

   «Безусловно, надо как следует подумать. Но ведь, по правде говоря, сколько можно думать… Пуаро определенно подозревает молодую англичанку. Явно ошибается. Англичанки слишком хладнокровные… А все потому, что они такие тощие… Но не буду отвлекаться. Похоже, что это не итальянец, а жаль… Уж не врет ли лакей, когда говорит, что Фоскарелли не выходил из купе? Но чего ради ему врать? Англичан трудно подкупить – к ним не подступишься. Вообще все сложилось до крайности неудачно. Интересно, когда мы отсюда выберемся? Должно

быть, какие-то спасательные работы все-таки ведутся. Но на Балканах не любят спешить… Пока они спохватятся, немало времени пройдет. Да и с их полицией не так-то просто договориться они тут такие чванные, чуть что, лезут в бутылку – им все кажется, что к ним относятся без должного почтения. Они раздуют это дело так, что не обрадуешься. Воспользуются случаем, раструбят во всех газетах…»

   С этого момента мысли мсье Бука снова пошли многажды проторенным путем.А доктор Константин думал:«Любопытный человечек. Кто он, гений? 

1. Bouc, meanwhile, seizing upon the one tangible thing his friend had mentioned, was sorting through the passports. With a grunt he picked up that of Count and Countess Andrenyi and opened it. “Is this what you mean? This dirty mark?” “Yes. It is a fairly fresh grease spot. You notice where it occurs?” “At the beginning of the description of the Count’s wife—her Christian name, to be exact. But I confess that I still do not see the point.” “I am going to approach it from another angle. Let us go back to the handkerchief found at the scene of the crime. As we stated not long ago, three people are associated with the letter H: Mrs. Hubbard, Miss Debenham and the maid, Hildegarde Schmidt. Now let us regard that handkerchief from another point of view. It is, my friends, an extremely expensive handkerchief—an objet de luxe, hand-made, embroidered in Paris. Which of the passengers, apart from the initial, was likely to own such a handkerchief? Not Mrs. Hubbard, a worthy woman with no pretensions to reckless extravagance in dress. Not Miss Debenham—that class of Englishwoman has a dainty linen handkerchief, not an expensive wisp of cambric costing perhaps two hundred francs. And certainly not the maid. But there are two women on the tram who would be likely to own such a handkerchief. Let us see if we can connect them in any way with the letter H. The two women I refer to are Princess Dragomiroff—” “Whose Christian name is Natalia,” put in M. Bouc ironically. “Exactly. And her Christian name, as I said just now, is decidedly suggestive. The other woman is Countess Andrenyi. And at once something strikes us—” “You!”

 Тем временем мсье Бук, ухватившись за единственную упомянутую его другом вещественную деталь, перебирал паспорта. Хмыкнув, он вытащил из пачки паспорт графа и графини Андрени и раскрыл его.

   – Вы об этом говорили? О грязном пятне?

   – Да. Это очень свежее жирное пятно. Вы обратили внимание, где оно стоит?

   – Там, где приписана жена графа, точнее говоря, в начале ее имени. Впрочем, должен признаться, я все еще не понимаю, к чему вы ведете?

   – Что ж, подойдем к вопросу с другого конца. Вернемся к платку, найденному на месте преступления. Как мы с вами недавно установили, метку Н могли иметь три женщины: миссис Хаббард, мисс Дебенхэм и горничная Хйльдегарда Шмидт. А теперь взглянем на этот платок с другой точки зрения. Ведь это, мои друзья, очень дорогой платок, objet de luxe ручной работы, вышитый в парижской мастерской. У кого из пассажирок – если на минуту отвлечься от метки – может быть такой платок?

 Уж конечно не у миссис Хаббард, женщины вполне почтенной, но никак не претендующей на элегантность.

   И не у мисс Дебенхэм, потому что англичанки ее круга обычно пользуются тонкими льняными платками, а не покупают батистовые фитюльки по двести франков штука.

   И уж конечно не у горничной. Однако в поезде есть две женщины, у которых может быть такой платок. Давайте посмотрим, имеют ли они какое-то отношение к букве Н. Я говорю о княгине Драгомировой.

   – Которую зовут Natalia, – язвительно вставил мсье Бук.

   – Вот именно. Ее имя, как я уже говорил, решительно наводит на подозрения. Вторая женщина – это графиня Андрени. И здесь нам сразу же бросается в глаза…

   – Не нам, а вам…

 – Отлично, значит, мне. На ее имени стоит жирное пятно. Простая случайность, скажете вы. Но вспомните, что ее имя Елена. Предположим, что ее зовут не Елена, a Helena. Большое Н легко превратить в большое Е и росчерком присоединить к нему маленькое «е», а затем, чтобы скрыть эти манипуляции, посадить на паспорт жирное пятно.

   – Helena! – воскликнул мсье Бук. – А это мысль!

   – И еще какая. Я ищу подтверждения своей догадки, хотя бы самого незначительного, и нахожу его. Во время обыска одна из наклеек на чемодане графини оказывается чуть влажной. Именно та, которая закрывает начало ее имени, вытисненного на крышке. Значит, наклейку отмочили и переклеили на другое место.

   – Вы меня почти убедили, – сказал мсье Бук. – Но чтобы графиня Андрени… да нет…

   – Ах, старина, вы должны перестроиться и посмотреть на это дело с другой точки зрения. Подумайте, как должно было предстать это убийство миру. И не забывайте, что заносы разрушили изначальные планы убийцы. Давайте на минуту представим себе, что заносов нет и поезд следует по расписанию. Что бы произошло в таком случае? Убийство, по всей вероятности, открылось бы ранним утром на итальянской границе. Итальянская полиция выслушала бы почти те же самые показания. Мистер Маккуин предъявил бы письма с угрозами, мистер Хардман изложил бы свою историю, миссис Хаббард также горела бы желанием рассказать, как ночью в ее купе проник мужчина, точно так же нашли бы пуговицу с форменной тужурки проводника.

Но, как я думаю. Две вещи от этого бы изменились: мужчина проник бы в купе миссис Хаббард до часу ночи, и форму проводника нашли бы в одном из туалетов…

   – Вы хотите сказать…

   – Я хочу сказать, что по плану это убийство должно было предстать как дело рук некоего неизвестного, забравшегося в поезд. Тогда предположили бы, что убийца сошел в Броде, куда поезд прибывает в 0.58. Кто-нибудь из пассажиров, вероятно, столкнулся бы в коридоре с незнакомым проводником, форма была бы брошена на видном месте – так, чтобы никаких сомнений не оставалось в том, как все было проделано. И никому и в голову не пришло бы подозревать пассажиров. Так, друзья мои, должно было предстать это убийство окружающему миру. Однако непредвиденная остановка смешала все карты. Вот почему убийца так долго оставался в купе со своей жертвой. Он ждал отправления поезда. Потом он понял, что поезд дальше не пойдет. И ему пришлось менять планы на ходу, потому что теперь станет ясно, что убийца в поезде.

   – Конечно, конечно, – нетерпеливо прервал его мсье Бук. – Это я понимаю. Но при чем тут платок?

   – Я возвращаюсь к платку, но окольным путем. А сначала вы должны понять, что письма с угрозами придуманы для отвода глаз. Их целиком и полностью заимствовали из какого-нибудь стереотипного американского детектива. Это явная подделка. Они просто-напросто предназначались для полиции. 

4

THE GREASE SPOT ON A HUNGARIAN PASSPORT

Poirot shared a table with M. Bouc and the doctor. The company assembled in the restaurant car was a very subdued one. They spoke little. Even the loquacious Mrs. Hubbard was unnaturally quiet. She murmured as she sat: “I don’t feel as though I had the heart to eat anything,” and then partook of everything offered her, encouraged by the Swedish lady who seemed to regard her as a special charge. Before the meal was served, Poirot had caught the chief attendant by the sleeve and murmured something to him. Constantine made a pretty good guess as to what the instructions had been when he noticed that the Count and Countess Andrenyi were always served last and that at the end of the meat there was a delay in making out their bill. It therefore came about that the Count and Countess were the last left in the

restaurant car. When they rose at length and moved in the direction of the door, Poirot sprang up and followed them. “Pardon, Madame, you have dropped your handkerchief.” He was holding out to her the tiny monogrammed square. She took it, glanced at it, then handed it back to him. “You are mistaken, Monsieur, that is not my handkerchief.” “Not your handkerchief? Are you sure?” “Perfectly sure, Monsieur.” “And yet, Madame, it has your initial—the initial H.” The Count made a sudden movement. Poirot ignored him. His eyes were fixed on the Countess’s face. Looking steadily at him she replied: “I do not understand, Monsieur. My initials are E. A.” 

Глава четвертая

Пятно на венгерском паспорте

  

 Пуаро сидел вместе с мсье Буком и доктором. Настроение у всех в ресторане было подавленное. Разговаривали мало. Даже миссис Хаббард была противоестественно молчалива. Садясь, она пробормотала:

   – У меня сегодня кусок в горло не лезет, – после чего, поощряемая доброй шведкой, взявшей ее под свею опеку, отведала от всех блюд, которыми обносил официант.

   Еще до ужина Пуаро, задержав за рукав метрдотеля, что-то прошептал ему на ухо. Доктор Константин легко догадался, о чем шла речь. Он заметил, что графу и графине Андрени все блюда подавали, как правило, в последнюю очередь, а потом еще заставили ждать счет. В

результате граф и графиня поднялись последними. Когда они наконец двинулись к двери, Пуаро вскочил и пошел за ними следом.

   – Прошу прощения, мадам, но вы уронили платок, – и он протянул графине крохотный клочок батиста с вышитой монограммой.

   Графиня взяла платок, взглянула на него и вернула Пуаро:

   – Вы ошиблись, мсье, это не мой платок.

   – Не ваш? Вы в этом уверены?

   – Абсолютно, мсье.

   – И все же, мадам, на нем вышита метка Н – первая буква вашего имени.

   Граф двинулся было к Пуаро, но тот не обратил на него никакого внимания. Он не сводил глаз с графини. Смело глядя на него в упор, она ответила:

   – Я вас не понимаю, мсье. Мои инициалы Е. А.

“I think not. Your name is Helena—not Elena. Helena Goldenberg, the younger daughter of Linda Arden—Helena Goldenberg, the sister of Mrs. Armstrong.” There was a dead silence for a minute or two. Both the Count and the Countess had gone deadly white. Poirot said in a gentler tone: “It is of no use denying. That is the truth, is it not?” The Count burst out furiously, “I demand, Monsieur, by what right you—” She interrupted him, putting up a small hand towards his mouth. “No, Rudolph. Let me speak. It is useless to deny what this gentleman says. We had better sit down and talk the matter out.” Her voice had changed. It still had the southern richness of tone, but it had become suddenly more clear cut and incisive. It was, for the first time, a definitely American voice. The Count was silenced. He obeyed the gesture of her hand and they both sat down opposite Poirot. “Your statement, Monsieur, is quite true,” said the Countess. “I am Helena Goldenberg, the younger sister of Mrs. Armstrong.” “You did not acquaint me with that fact this morning, Madame la Comtesse.” “No.”

– Это неправда. Вас зовут Helena, а не Елена. Хелена Гольденберг, младшая дочь Линды Арден, – Хелена Гольденберг, сестра миссис Армстронг.

   Наступила тягостная пауза. Граф и графиня побледнели. А Пуаро сказал, на этот раз более мягко:

   – Отрицать не имеет смысла. Ведь это правда, верно?

   – По какому праву вы… – рассвирепел граф.

   Жена оборвала графа, прикрыв ему рот ладошкой:

   – Не надо, Рудольф. Дай мне сказать. Бесполезно отрицать этот господин говорит правду, поэтому нам лучше сесть и обсудить все сообща, – голос ее совершенно переменился. Южная живость интонаций сохранилась, но дикция стала более четкой и ясной. Теперь она говорила как типичная американка.

   Граф замолчал и, повинуясь жене, сел напротив Пуаро.

   – Вы правы, мсье, – сказала графиня. – Я действительно Хелена Гольденберг, младшая сестра миссис Армстронг.

   – Сегодня утром вы скрыли от меня этот факт, госпожа графиня.– Верно.

Пуаро переводил взгляд с одного на другого.

   – Клянусь честью, – повторил граф.

   Пуаро покачал головой:

   – И все же вы решились подделать в паспорте имя вашей жены? – Мсье Пуаро, – пылко начал граф, – войдите в мое положение. Неужели вы думаете, мне легко было примириться с мыслью, что моя жена будет замешана в грязном уголовном процессе? Я знаю, что она ни в чем не виновата, но Хелена верно сказала: ее сразу же заподозрили бы – только на том основании, что она сестра Сони Армстронг. Ее стали бы допрашивать, а возможно, и арестовали бы. И раз уж нам довелось попасть в один вагон с Рэтчеттом, я считал, что у нас есть только один выход. Не стану отрицать, мсье, я лгал вам, но не во всем: моя жена действительно не выходила из купе прошлой ночью.

   Он говорил так убежденно, что ему трудно было не поверить.

   – Я не говорю, мсье, что не верю вам, – с расстановкой сказал

Пуаро. – Я знаю, что вы принадлежите к прославленному древнему роду. И я понимаю, что вам было бы крайне тяжело, если бы вашу жену привлекли к уголовному делу. В этом я вам вполне сочувствую. Но как же все-таки объяснить, что платок вашей жены оказался в купе убитого?

   – Это не мой платок, – сказала графиня.

   – Несмотря на метку Н?

   – Да, несмотря на эту метку. Мои платки похожи на этот, но не совсем. Я, конечно, понимаю: вам трудно мне поверить, и тем не менее это не мой платок.

That handkerchief is not mine.” “It may have been placed there by someone in order to incriminate you?” She smiled a little. “You are enticing me to admit that, after all, it is mine? But indeed, M. Poirot, it isn’t.” She spoke with great earnestness. “Then why, if the handkerchief was not yours, did you alter the name in the passport?” The Count answered this.

“Because we heard that a handkerchief had been found with the initial H on it. We talked the matter over together before we came to be interviewed. I pointed out to Helena that if it were seen that her Christian name began with an H she would immediately be subjected to much more rigorous questioning. And the thing was so simple—to alter Helena to Elena, was easily done.” “You have, M. le Comte, the makings of a very fine criminal,” remarked Poirot dryly. “A great natural ingenuity, and an apparently remorseless determination to mislead justice.” “Oh, no, no.” The girl leaned forward. “M. Poirot, he’s explained to you how it was.” She broke from French into English. “I was scared—absolutely dead scared, you understand. It had been so awful—that time—and to have it all raked up again. And to be suspected and perhaps

thrown into prison. I was just scared stiff, M. Poirot. Can’t you understand at all?” Her voice was lovely—deep—rich—pleading, the voice of the daughter of Linda Arden the actress. Poirot looked gravely at her.

 – Но может быть, его нарочно подкинули в купе убитого, чтобы бросить на вас тень?

   Улыбка приподняла краешки ее губ.

   – Вы все же хотите, чтобы я признала этот платок своим? Поверьте, мсье Пуаро, это не мой платок, – серьезно убеждала она его.

   – Но если платок этот не ваш, почему же тогда вы подделали паспорт?

   – До нас дошло, что в купе убитого нашли платок с меткой Н, – сказал граф. – Прежде чем явиться к вам, мы все обсудило. Я указал Хелене, что, как только узнают ее имя, ее подвергнут строжайшему допросу. К тому же так просто было переделать Хелену на Елену и положить конец всем неприятностям.

   – У вас, граф, все задатки преступника, – сухо заметил Пуаро. – Незаурядная изобретательность и никакого уважения к закону.

   – Нет, нет, не надо так говорить, – взмолилась красавица графиня. – Мсье Пуаро, муж рассказал все как было, – она перешла с французского на английский. – Я перепугалась, перепугалась насмерть, и, думаю, вы меня поймете. Мы пережили такой ужас – и ворошить все это снова… И потом, находиться под подозрением, а то и сесть в тюрьму… Я себя не помнила от страха. Неужели вы нас не понимаете, мсье Пуаро?

   Ее прекрасный голос, низкий, грудной, молил, упрашивал, недаром она была дочерью великой актрисы Линды Арден.Пуаро строго посмотрел на нее:

   – Кто она была по национальности, мадам?

   – Француженка.– Как ее фамилия?– Страшно глупо, но я не могу вспомнить. Мы все звали ее Сюзанной. Такая хорошенькая хохотушка. Она очень любила Дейзи.– Она была горничной при ребенке, не так ли?– Да.– А кто был няней?– Дипломированная медсестра. Ее фамилия была Стренгельберг. Она тоже любила Дейзи… и мою сестру.– А теперь, мадам, хорошенько подумайте, прежде чем ответить на вопрос. 

5

THE CHRISTIAN NAME OF PRINCESS DRAGOMIROFF

When the Count and Countess had departed, Poirot looked across at the other two. “You see,” he said “we make progress.” “Excellent work,” said M. Bouc cordially. “On my part, I should never have dreamed of suspecting Count and Countess Andrenyi. I will admit I thought them quite hors de combat. I suppose there is no doubt that she committed the crime? It is rather sad. Still, they will not guillotine her. There are extenuating circumstances. A few years’ imprisonment—that will be all.” “In fact you are quite certain of her guilt.” “My dear friend—surely there is no doubt of it? I thought your reassuring manner was only to smooth things over till we are dug out of the snow and the police take charge.” “You do not believe the Count’s positive assertion—on his word of honor—that his wife is innocent?” “Mon cher—naturally—what else could he say? He adores his wife. He wants to save her! He tells his lie very well—quite in the grand seigneur manner. But what else than a lie could it be?” “Well, you know, I had the preposterous idea that it might be the truth.” “No, no. The handkerchief, remember. The handkerchief clinches the matter.” “Oh, I am not so sure about the handkerchief. You remember, I always told you that there were two possibilities as to the ownership of the handkerchief.” “All the same—” M. Bouc broke off. 

Глава пятая

Имя княгини Драгомировой

   Когда граф и графиня ушли, Пуаро поглядел на своих соратников.

   – Видите, – сказал он, – мы добились кое-каких успехов.

   – Вы блестяще провели эту сцену, – от всего сердца похвалил его мсье Бук. – Но должен сказать вам, что мне и в голову не пришло бы заподозрить графа и графиню Андрени. Должен признаться, что я считал их совершенно hors de combat. Теперь, я полагаю, нет никаких сомнений в том, что Рэтчетта убила графиня. Весьма прискорбно. Надо надеяться, ее все же не приговорят к смертной казни? Ведь есть смягчающие обстоятельства. Наверное, дело ограничится несколькими годами тюремного заключения.

   – Итак, вы совершенно уверены в том, что Рэтчетта убила она?

   – Мой друг, какие могут быть сомнения? Я думал, что вы так мягко с ней разговариваете, чтобы не усложнять дела до тех пор, пока нас наконец не откопают и не подоспеет полиция.

   – Значит, вы не поверили, когда граф поклялся вам своей честью, что его жена невиновна?

   – Друг мой, это же так понятно. Что же ему еще оставалось делать? Он обожает свою жену. Хочет ее спасти. Он весьма убедительно клялся честью, как и подобает настоящему дворянину, но все равно это ложь, иначе и быть не может. – А знаете ли, у меня есть нелепая идея, что это может оказаться правдой. – Ну что вы! Вспомните про платок. Все дело в платке.  – Я не совсем уверен относительно платка. Помните, я вам всегда говорил, что у платка могут быть две владелицы.– И все равно…Мсье Бук умолк на полуслове.

  – Должно быть. Она его видела и ничего не сказала? Ну что ж, значит, и она умеет хранить верность. – Слегка поклонившись, княгиня вышла.

   – Значит, все именно так и было, – пробормотал себе под нос Пуаро. – Когда я спросил горничную, известно ли ей, чей это платок, я заметил, что она заколебалась, не знала, признаться ли, что платок принадлежит ее хозяйке. Однако совпадает ли этот факт с моей основной теорией? Пожалуй, совпадает.

   – Устрашающая старуха эта княгиня, – сказал мсье Бук.

   – Могла ли она убить Рэтчетта? – обратился к доктору Пуаро.

   Тот покачал головой:

   – Те раны, что прошли сквозь мышцы, – для них нужна огромная сила, так что нечего и думать, будто их могло нанести столь тщедушное существо.

   – А легкие раны?

   – Легкие, конечно, могла нанести и она.

   – Сегодня утром, – сказал Пуаро, – я заметил, что у княгини сильная воля, чего никак не скажешь о ее руках. Это была ловушка. Мне хотелось увидеть, на какую руку она посмотрит – на правую или на левую. Она не сделала ни того, ни другого, а посмотрела сразу на обе. Однако ответила очень странно Она сказала; «Это правда, руки у меня слабые, и я не знаю, радоваться этому или огорчаться». Интересное замечание, не правда ли? Оно лишний раз убеждает меня в правильности моей версии преступления.– И тем не менее мы по-прежнему не знаем, кто же нанес удар левой рукой.

6

A SECOND INTERVIEW WITH COLONEL ARBUTHNOT

Colonel Arbuthnot was clearly annoyed at being summoned to the dining-car for a second interview. His face wore a most forbidding expression as he sat down and said: “Well?” “All my apologies for troubling you a second time,” said Poirot. “But there is still some information that I think you might be able to give us.” “Indeed? I hardly think so.” “To begin with, you see this pipe-cleaner?” “Yes.” “Is it one of yours?” “Don’t know. I don’t put a private mark on them, you know.” “Are you aware, Colonel Arbuthnot, that you are the only man amongst the passengers in the Stamboul-Calais carriage who smokes a pipe?” “In that case it probably is one of mine.” “Do you know where it was found?” “Not the least idea.” “It was found by the body of the murdered man."Colonel Arbuthnot raised his eyebrows. “Can you tell us, Colonel Arbuthnot, how it is likely to have got there?” “If you mean, did I drop it there myself, no, I didn’t.” “Did you go into Mr. Ratchett’s compartment at any time?” “I never even spoke to the man.” “You never spoke to him and you did not murder him?” The colonel’s eyebrows went up again sardonically. “If I had, I should hardly be likely to acquaint you with the fact. As a matter of fact I didn’t murder the fellow.” “Ah, well,” murmured Poirot. “It is of no consequence.” “I beg your pardon?” “I said that it was of no consequence.” “Oh!”

Глава шестая

Вторая беседа с полковником Арбэтнотом

  

 Полковник Арбэтнот был явно недоволен, что его вызывают во второй раз. С темным, как туча, лицом усевшись напротив Пуаро, он спросил:

   – В чем дело?

   – Прошу извинить, что мне пришлось побеспокоить вас во второй раз, – сказал Пуаро, – однако мне кажется, вы еще не все нам сообщили.

   – Вот как? По-моему, вы ошибаетесь.

   – Для начала взгляните на этот ершик.

   – Ну и что?

   – Это ваш ершик?– Не знаю. Я не ставлю меток на своих ершиках.– А вам, полковник, известен тот факт, что лишь вы из пассажиров вагона СТАМБУЛ-КАЛЕ курите трубку?– В таком случае возможно, что ершик мой.– Вы знаете, где его нашли?– Понятия не имею. – В купе убитого.Полковник поднял брови. – Объясните нам, полковник, как ершик мог туда попасть? – Если вы хотите спросить, не обронил ли я ершик в купе убитого, я отвечу: нет.– Вы когда-нибудь заходили в купе мистера Рэтчетта?– Я с ним и словом не перемолвился.

   – Значит, вы с ним не разговаривали и вы его не убивали? Полковник насмешливо вздернул брови.

   – Если это и так, я вряд ли стал бы вас об этом оповещать. Но, кстати говоря, я его действительно не убивал.– Ладно, – пробормотал Пуаро. – Впрочем, это неважно. – Извините, не понял?– Я сказал, что это не важно. – Вот как! 

7

THE IDENTITY OF MARY DEBENHAM

She wore no hat. Her head was thrown back as though in defiance. “The sweep of her hair back from her face, the curve of her nostril suggested the figure-head of a ship plunging gallantly into a rough sea. In that moment she was beautiful. Her eyes went to Arbuthnot for a minute—just a minute. She said to Poirot, “You wished to see me?” “I wished to ask you, Mademoiselle, why you lied to us this morning?” “Lied to you? I don’t know what you mean.” “You concealed the fact that at the time of the Armstrong tragedy you were actually living in the house. You told me that you had never been in America.” He saw her flinch for a moment and then recover herself. “Yes,” she said. “That is true.” “No, Mademoiselle, it was false.” “You misunderstood me. I mean that it is true that I lied to you.” “Ah, you admit it?” Her lips curved into a smile. “Certainly, since you have found me out.” “You are at least frank, Mademoiselle.” “There does not seem anything else for me to be.” “Well, of course, that is true. And now, Mademoiselle, may I ask you the reason for these evasions?” “I should have thought the reason leapt to the eye, M. Poirot.” “It does not leap to mine, Mademoiselle.” She said in a quiet even voice with a trace of hardness in it, “I have my living to get.” “You mean—?”

Глава седьмая

Кто такая Мэри Дебенхэм

   Непокрытая голова ее была вызывающе откинута назад. Отброшенные со лба волосы, раздутые ноздри придавали ей сходство с фигурой на носу корабля, отважно разрезающего бурные волны, В этот миг она была прекрасна.Глаза ее мимолетно остановились на Арбэтноте. – Вы хотели меня видеть? – обратилась она к Пуаро.– Я хотел спросить вас, мадемуазель, почему вы обманули нас сегодня утром?

   – Обманула? Не понимаю, о чем вы говорите.

   – Вы скрыли, что жили в доме Армстронгов, когда там произошла трагедия. Вы сказали, что никогда не были в Америке. От Пуаро не скрылось, что девушка вздрогнула, но она тут же взяла себя в руки.

   – Это правда, – сказала она. – Нет, мадемуазель, это ложь.– Вы не поняли меня. Я хотела сказать, это правда, что я солгала вам. – Ах, так. Значит, вы не будете это отрицать? Она криво улыбнулась:– Конечно. Раз вы разоблачили меня, мне ничего другого не остается. – Что ж, по крайней мере, вы откровенны, мадемуазель.– Похоже, что мне ничего другого опять же не остается. – Вот именно. А теперь, мадемуазель, могу ли я спросить у вас, почему вы скрыли от нас истину?– По-моему, это самоочевидно, мсье Пуаро.– Но не для меня, мадемуазель.– Мне приходится самой зарабатывать на жизнь, – ответила она ему ровным и спокойным тоном, однако в голосе ее проскользнула жесткая нотка.– Вы хотите сказать…

“You remember, I asked her about her governess or companion? I had already decided in my mind that if Mary Debenham were mixed up in the matter, she must have figured in the household in some such capacity.” “Yes, but the Countess Andrenyi described a totally different person.” “Exactly. A tall middle-aged woman with red hair—in fact, the exact opposite in every respect of Miss Debenham, so much so as to be quite remarkable. But then she had to invent a name quickly, and there it was that the unconscious association of ideas gave her away. She said, Miss Freebody, you remember.” “Yes?” “Eh bien, you may not know it, but there is a shop in London that was called until recently Debenham & Freebody. With the name Debenham running in her head, the Countess clutches at another name quickly, and the first that comes is Freebody. Naturally I understood immediately.” “That is yet another lie. Why did she do it?’ “Possibly more loyalty. It makes things a little difficult.” “Ma foi!” said M. Bouc with violence. “But does everybody on this train tell lies?”

“That,” said Poirot, “is what we are about to find out.” 

   – Вот именно. Рослую, рыжеволосую женщину, средних лет словом, до того не похожую на мисс Дебенхэм, что это уже само по себе весьма знаменательно. А потом ей потребовалось срочно придумать фамилию этой гувернантке, и тут она окончательно выдала себя благодаря подсознательной ассоциации. Она, как вы помните, назвала фамилию Фрибоди.

   – Ну и что? – Так вот, вы этого можете и не знать, но в Лондоне есть магазин, до недавних пор называвшийся «Дебенхэм и Фрибоди». В голове графини крутится фамилия Дебенхэм, она лихорадочно подыскивает другую фамилию, и естественно, что первая фамилия, которая приходит ей на ум, – Фрибоди. Тогда мне все стало ясно.– Итак, она снова нам солгала? Почему она это сделала?– Опять-таки из верности друзьям, очевидно. Должен сказать, что это усложняет все дело.

   – Ну и ну! – вскипел мсье Бук. – Неужели здесь все лгут?

   – А вот это, – сказал Пуаро, – мы сейчас узнаем.

8

FURTHER SURPRISING REVELATIONS

“Nothing would surprise me now,” said M. Bouc. “Nothing! Even if everybody in the train proved to have been in the Armstrong household, I should not express surprise.” “That is a very profound remark,” said Poirot. “Would you like to see what your favorite suspect, the Italian, has to say for himself?” “You are going to make another of these famous guesses of yours?” “Precisely.” “It is really a most extraordinary case,” said Constantine. “No, it is most natural.” M. Bouc flung up his arms in comic despair. “If this is what you call natural, mon ami—” Words failed him. Poirot had by this time requested the dining-car attendant to fetch Antonio Foscarelli. The big Italian had a wary look in his eye as he came in. He shot nervous glances from side to side like a trapped animal. “What do you want!” he said. “I have nothing more to tell you—nothing, do you hear? Per Dio—” He struck his hand on the table. “Yes, you have something more to tell us,” said Poirot firmly. “The truth!” “The truth?” He shot an uneasy glance at Poirot. All the assurance and geniality had gone out of his manner. “Mais oui. It may be that I know it already. But it will be a point in your favour if it comes from you spontaneously.” “You talk like the American police. ‘Come clean’—that is what they say—‘come clean.’ ”“Ah! so you have had experience of the New York police?” “No, no, never. They could not prove a thing against me—but it was not for want of trying.” Poirot said quietly: “That was in the Armstrong case, was it not? You were the chauffeur?” His eyes met those of the Italian. The bluster went out of the big man. He was like a pricked balloon. “Since you know—why ask me?” “Why did you lie this morning?” “Business reasons. Besides, I do not trust the Jugo-Slav police. They hate the Italians. They would not have given me justice.”

Новые удивительные открытия

   – Теперь меня уже ничем не удивишь, – сказал мсье Бук. – Абсолютно ничем. Даже если все пассажиры поезда окажутся чадами и домочадцами Армстронгов, я и то нисколько не удивлюсь. – Весьма глубокое замечание, – сказал Пуаро. – А вам бы хотелось услышать, что может нам сообщить итальянец – самый, по вашему мнению, подозрительный пассажир? – Вы собираетесь преподнести нам еще одну из своих знаменитых догадок?– Вы не ошиблись.

   – Поистине просто сверхъестественное дело, – сказал доктор Константин.– Ничуть, вполне естественное.Мсье Бук в комическом отчаянии развел руками:– Ну если уж оно кажется вам естественным, друг мой...Он осекся: Пуаро попросил официанта пригласить Антонио Фоскарелли.Огромный итальянец с настороженным видом вошел в вагон. Он озирался, как затравленный зверь.  – Что вам от меня нужно? – сказал он. – Я уже все сказал… Слышите – все! – и он ударил кулаком по столу.– Нет, вы сказали нам далеко не все! – решительно оборвал его Пуаро. – Вы не сказали правды! – Правды? – итальянец кинул на Пуаро встревоженный взгляд. Он сразу сник, присмирел.– Вот именно. Не исключено, что она мне и без того известна. Но если вы поговорите со мной начистоту, это сослужит вам добрую службу.– Вы разговариваете точь-в-точь как американская полиция. От них только и слышишь: «Выкладывай все начистоту, выкладывай все начистоту», – знакомая музыка.– Вот как, значит, вы уже имели дело с нью-йоркской полицией? – Нет, нет, что вы! Им не удалось найти никаких улик против меня, хотя, видит Бог, они очень старались.– Вы имеете в виду дело Армстронгов, не так ли? – спросил Пуаро спокойно. – Вы служили у них шофером?Его глаза встретились с глазами итальянца. С Фоскарелли бахвальство как рукой сняло – казалось, из него выпустили весь воздух.– Если вы и так все знаете, зачем спрашивать меня? – Почему вы солгали нам сегодня утром?– Из деловых соображений. Кроме того, я не доверяю югославской полиции. Они ненавидят итальянцев. От них справедливости не жди.

 “Perhaps it is exactly justice that they would have given you!” “No, no, I had nothing to do with this business last night. I never left my carriage. The longfaced Englishman, he can tell you so. It was not I who killed this pig—this Ratchett. You cannot prove anything against me.” Poirot was writing something on a sheet of paper. He looked up and said quietly: “Very good. You can go.” Foscarelli lingered uneasily. “You realise that it was not I? That I could have had nothing to do with it!” “I said that you could go.”

“It is a conspiracy. You are going to frame me? All for a pig of a man who should have gone to the chair! It was an infamy that he did not. If it had been me—if I had been arrested—” “But it was not you. You had nothing to do with the kidnapping of the child.” “What is that you are saying? Why, that little one—she was the delight of the house. Tonio, she called me. And she would sit in the car and pretend to hold the wheel. All the household worshipped her! Even the police came to understand that. Ah, the beautiful little one!” His voice had softened. The tears came into his eyes. Then he wheeled round abruptly on his heel and strode out of the dining-car. “Pietro,” called Poirot. The dining-car attendant came at a run. “The No. 10—the Swedish lady.” “Bien, Monsieur.” “Another?” cried M. Bouc. “Ah, no—it is not possible. 

 – А может быть, как раз наоборот, вы получили бы по справедливости?

   – Нет, нет, я не имею никакого отношения к вчерашнему убийству. Я не выходил из купе. Зануда англичанин подтвердит мои слова. Я не убивал этого мерзавца Рэтчетта. У вас нет никаких улик против меня.

   Пуаро, писавший что-то на клочке бумаги, поднял глаза и спокойно сказал:

   – Отлично. Вы можете идти.

   Фоскарелли тревожно переминался с ноги на ногу и не уходил:– Вы же понимаете, что это не я… Что я не мог иметь никакого отношения к убийству.

   – Я сказал, вы можете идти. – Вы все сговорились. Хотите пришить мне дело из-за какого-то мерзавца, по которому давно электрический стул плачет. Просто позор, что он тогда избежал наказания. Вот если б я очутился на его месте… если б меня арестовали… – Однако арестовали не вас. Вы же не участвовали в похищении ребенка.– Да что вы говорите! На эту малышку все нарадоваться не могли. Она звала меня Тонио. Залезет, бывало, в машину и держит руль, будто правит. Все ее обожали, весь дом! Даже до полиции под конец это дошло. Прелесть, что за девчушка! Голос его задрожал. На глаза навернулись слезы. Фоскарелли круто повернулся на каблуках и быстро вышел из вагона.– Пьетро! – позвал Пуаро. Официант подбежал к нему.– Позовите шведскую даму – место десятое.– Слушаюсь, мсье.– Еще одна? – воскликнул мсье Бук. – Ах нет, это невероятно. Нет, нет, и не говорите! 

I tell you it is not possible.” “Mon cher—we have to know. Even if in the end everybody on the train proves to have had a motive for killing Ratchett, we have to know. Once we know, we can settle once for all where the guilt lies.” “My head is spinning,” groaned M. Bouc. Greta Ohlsson was ushered in sympathetically by the attendant. She was weeping bitterly. She collapsed on the seat facing Poirot and wept steadily into a large handkerchief. “Now do not distress yourself, Mademoiselle. Do not distress yourself,” Poirot patted her on the shoulder. “Just a few little words of truth, that is all. You were the nurse who was in charge of little Daisy Armstrong?” “It is true—it is true,” wept the wretched woman. “Ah, she was an angel—a little sweet trustful angel. She knew nothing but kindness and love—and she was taken away by that wicked man—cruelly treated—and her poor mother—and the other little one who never lived at all. You cannot understand—you cannot know—if you had been there as I was—if you had seen the whole terrible tragedy! I ought to have told you the truth about myself this morning. But I was afraid—afraid. I did so rejoice that that evil man was dead—that he could not any more kill or torture little children. Ah! I cannot speak—I have no words. ...” She wept with more vehemence than ever. Poirot continued to pat her gently on the shoulder. “There—there—I comprehend—I comprehend everything—everything, I tell you. I will ask you no more questions. It is enough that you have admitted what I know to be the truth. I understand, I tell you.”

Это просто невероятно.

   – Друг мой, мы должны все узнать. Даже если в результате окажется, что у всех без исключения пассажиров были причины желать смерти Рэтчетта, мы должны их узнать. Ибо это единственный путь разгадать убийство.

   – У меня голова идет кругом, – простонал мсье Бук.

   Бережно поддерживая ее под руку, официант доставил плачущую навзрыд Грету Ольсон. Рухнув на стул напротив Пуаро, она зарыдала еще сильней, сморкаясь в огромный носовой платок.

   – Не стоит расстраиваться, мадемуазель, – потрепал ее по плечу Пуаро. – Скажите нам правду – вот все, что нам требуется. Ведь вы были няней Дейзи Армстронг.

   – Верно… – сквозь слезы проговорила несчастная шведка. – Это был настоящий ангелочек – такая доверчивая, такая ласковая Она знала в жизни только любовь и доброту, а этот злодей похитил ее… и мучил… А ее бедная мать… и другая малышка, которая так и не появилась на свет. Вам этого не понять… вы не видели… Ах, если бы вы тогда были там… если бы вы пережили эти ужасы. Нужно было сказать вам утром всю правду… Но я побоялась. Я так обрадовалась, что этот злодей уже мертв… что он не может больше мучить и убивать детей. Ах, мне трудно говорить… я не нахожу слов…

   Рыдания душили ее.

   Пуаро снова ласково потрепал ее по плечу:

   – Ну, ну… успокойтесь, пожалуйста… я понимаю… я все понимаю… право же, все Я больше ни о чем не буду вас спрашивать Мне достаточно, что вы признали правду. Я все понимаю, право же.

    

By now inarticulate with sobs, Greta Ohlsson rose and groped her way towards the door. As she reached it she collided with a man coming in. It was the valet—Masterman. He came straight up to Poirot and spoke in his usual quiet, unemotional voice’. “I hope I’m not intruding, sir. I thought it best to come along at once, sir, and tell you the truth. I was Colonel Armstrong’s batman in the War, sir, and afterwards I was his valet in New York. I’m afraid I concealed that fact this morning. It was very wrong of me, sir, and I thought I’d better come and make a clean breast of it. But I hope, sir, that you’re not suspecting Tonio in any way. Old Tonio, sir, wouldn’t hurt a fly. And I can swear positively that he never left the carriage all last night. So, you see, sir, he couldn’t have done it. Tonio may be a foreigner, sir, but he’s a very gentle creature. Not like those nasty murdering Italians one reads about.” He stopped. Poirot looked steadily at him. “Is that all you have to say?”

“That is all, sir.” He paused; then, as Poirot did not speak, he made an apologetic little bow and after a momentary hesitation left the dining-car in the same quiet unobtrusive fashion as he had come. “This,” said Dr. Constantine, is more wildly improbable than any roman policier I have ever read.” “I agree,” said M. Bouc. “Of the twelve passengers in that coach, nine have been proved to have had a connection with the Armstrong case.

 Грета Ольсон, которой рыдания мешали говорить, встала и, точно слепая, стала ощупью пробираться к выходу. Уже в дверях она столкнулась с входившим в вагон мужчиной.

   Это был лакей Мастермэн.

   Он подошел к Пуаро и, как обычно, спокойно и невозмутимо обратился к нему:

   – Надеюсь, я вам не помешал, сэр. Я решил, что лучше прямо прийти к вам и поговорить начистоту. Во время войны я был денщиком полковника Армстронга, потом, служил у него лакеем в Нью-Йорке. Сегодня утром я сказал вам неправду. Я очень сожалею об этом, сэр, и поэтому решил прийти к вам и повиниться. Надеюсь, сэр, вы не подозреваете Тонио. Старина Тонио, сэр, он и мухи не обидит. Я действительно могу поклясться, что прошлой ночью он не выходил из купе. Так что, сами понимаете, сэр, он никак не мог этого сделать. Хоть Тонио и иностранец, но он сама доброта – он вовсе не похож на тех итальянских головорезов, о которых пишут в газетах.Мастермэн замолчал. Пуаро посмотрел на него в упор:– Это все, что вы хотели нам сказать?

   – Все, сэр.Он еще минуту помедлил, но, видя, что Пуаро молчит, сконфуженно поклонился и, секунду поколебавшись, вышел из вагона так же незаметно и тихо, как вошел.– Просто невероятно! – сказал доктор Константин. – Действительность оставляет позади детективные романы, которые мне довелось прочесть.– Вполне согласен с вами, – сказал мсье Бук, – из двенадцати пассажиров девять имеют отношение к делу Армстронгов. 

Что же дальше, хотел бы я знать? Или, вернее, кто же дальше?

   – А я, пожалуй, могу ответить на ваш вопрос, – сказал Пуаро. – Смотрите, к нам пожаловал американский сыщик мистер Хардман.

   – Неужели он тоже идет признаваться?

   Пуаро еще и ответить не успел, а американец уже стоял у стола. Он понимающе подмигнул присутствующим и, усаживаясь, протянул:

   – Нет, вы мне объясните, что здесь происходит? Настоящий сумасшедший дом.Пуаро хитро на него посмотрел:– Мистер Хардман, вы случайно не служили садовником у Армстронгов?  – У них не было сада, – парировал мистер Хардман, буквально истолковав вопрос.– А дворецким? – Манеры у меня неподходящие для дворецкого. Нет, я никак не связан с Армстронгами, но сдается мне, я тут единственное исключение. Как вы это объясните? Интересно, как вы это объясните?

   – Это, конечно, несколько странно, – невозмутимо сказал Пуаро. – Вот именно, – поддакнул мсье Бук.

   – А как вы сами это объясняете, мистер Хардман? – спросил Пуаро.  – Никак, сэр. Просто ума не приложу. Не может же так быть, чтобы все пассажиры были замешаны в убийстве: но кто из них виновен, ей-ей, не знаю. Как вы раскопали их прошлое – вот что меня интересует.

   – Просто догадался.– Ну и ну. Да я теперь про вас на весь свет растрезвоню. Мистер Хардман откинулся на спинку стула и восхищенно посмотрел на Пуаро. – Извините, – сказал он, – но поглядеть на вас, в жизни такому не поверишь. Завидую, просто завидую, ей-ей.  – Вы очень любезны, мистер Хардман.– Любезен не любезен, а никуда не денешься, 

9

POIROT PROPOUNDS TWO SOLUTIONS

The passengers came crowding into the restaurant car and took their seats round the tables. They all bore more or less the same expression, one of expectancy mingled with apprehension. The Swedish lady was still weeping, and Mrs. Hubbard was comforting her. “Now you must just take a hold on yourself, my dear. Everything’s going to be perfectly all right. You mustn’t lose your grip on yourself. If one of us is a nasty murderer, we know quite well it isn’t you. Why, anyone would be crazy even to think of such a thing. You sit here, and I’ll stay right by you—and don’t you worry any.” Her voice died away as Poirot stood up. The Wagon Lit conductor was hovering in the doorway. “You permit that I stay, Monsieur?” “Certainly, Michel.” Poirot cleared his throat. “Messieurs et mesdames, I will speak in English since I think all of you know a little of that language. We are here to investigate the death of Samuel Edward Ratchett—alias Cassetti. There are two possible solutions of the crime. I shall put them both before you, and I shall ask M. Bouc, and Dr. Constantine here to judge which solution is the right one. “Now you all know the facts of the case. Mr. Ratchett was found stabbed this morning. He was last known to be alive at 12.37 last night when he spoke to the Wagon Lit conductor through the door. A watch in his pyjama pocket was found to be badly dented, and it had stopped at a quarter past one. Dr. Constantine, who examined the body when found, puts the time of death as having been between midnight and two in the morning. 

Глава девятая

Пуаро предлагает две версии

   Пассажиры один за другим входили в вагон-ресторан и занимали места за столиками. У всех без исключения на лицах были написаны тревога и ожидание. Шведка все еще всхлипывала, миссис Хаббард ее утешала.

   – Вы должны взять себя в руки, голубушка. Все обойдется. Не надо так расстраиваться. Если даже среди нас есть этот ужасный убийца, всем ясно, что это не вы. Надо с ума сойти, чтобы такое на вас подумать! Садитесь вот сюда, а я сяду рядышком с вами, и успокойтесь, ради Бога.

   Пуаро встал, и миссис Хаббард замолкла.

   В дверях с ноги на ногу переминался Пьер Мишель: – Разрешите остаться, мсье?– Разумеется, Мишель.Пуаро откашлялся:– Дамы и господа, я буду говорить по-английски, так как полагаю, что все вы в большей или меньшей степени знаете этот язык. Мы собрались здесь, чтобы расследовать убийство Сэмьюэла Эдуарда Рэтчетта – он же Кассетти. Возможны две версии этого преступления. Я изложу вам обе и спрошу присутствующих здесь мсье Бука и доктора Константина, какую они сочтут правильной.Все факты вам известны. Сегодня утром мистера Рэтчетта нашли убитым – он был заколот кинжалом. Нам известно, что вчера в 12.37 пополуночи он разговаривал из-за двери с проводником и, следовательно, был жив. В кармане его пижамы нашли разбитые часы – они остановились в четверть второго. Доктор Константин – он обследовал тело говорит, что смерть наступила между двенадцатью и двумя часами пополуночи.

А как вы думаете, я тоже могла забыть перевести часы?

   – Нет, мадам. Я полагаю, вы слышали сквозь сон, как этот человек прошел через ваше купе, а позже вам приснилось, что у вас кто-то в купе, и вы вскочили и вызвали проводника.

   – Вполне возможно, – согласилась миссис Хаббард.

   Княгиня Драгомирова пристально посмотрела на Пуаро:

   – А как вы объясните показания моей горничной, мсье?

   – Очень просто, мадам. Ваша горничная опознала ваш платок. И очень неловко старалась вас выгородить. Она действительно встретила человека в форме проводника, только гораздо раньше, в Виньковцах. Но сказала нам, что видела его часом позже, полагая, что тем самым обеспечивает вас стопроцентным алиби.

   Княгиня кивнула:– Вы все предусмотрели, мсье. Я… я восхищаюсь вами.  Наступило молчание. Но тут доктор Константин так хватил кулаком по столу, что все чуть не подскочили. – Нет, нет, нет и нет! – закричал он. – Ваше объяснение никуда не годится! В нем тысяча пробелов. Преступление было совершено иначе, и мсье Пуаро это отлично знает.  Пуаро взглянул на него с интересом. – Вижу, – сказал он, – что мне придется изложить и мою вторую версию. Но не отказывайтесь от первой столь поспешно. Возможно, позже вы с ней согласитесь.Он снова обратился к аудитории: – Есть и вторая версия этого преступления. Вот как я к ней пришел. Выслушав все показания, я расположился поудобней, закрыл глаза и стал думать Некоторые детали показались тине достойными внимания. Я перечислил их моим коллегам. Кое-какие из них я уже объяснил – такие, как жирное пятно на паспорте, и другие. Поэтому я займусь оставшимися. Первостепенную важность, по-моему, представляет замечание, которым обменялся со мной мсье Бук, когда мы сидели в ресторане на следующий день по отъезде из Стамбула. Он сказал мне: «Какая пестрая компания!» – имея в виду, что здесь собрались представители самых разных классов и национальностей. Я с ним согласился, однако позже, припомнив это его замечание, попытался представить: а где еще могло собраться такое пестрое общество?

   Перебрав в уме еще раз показания пассажиров, я пришел к весьма любопытным результатам. Для начала возьмем показания мистера Маккуина. Первая беседа с ним не вызвала у меня никаких подозрений. Но во время второй он обронил небезынтересную фразу. Я сообщил ему, что мы нашли записку, в которой упоминается о деле Армстронгов. Он сказал: «А разве…» осекся и, помолчав, добавил: «Ну это самое,неужели старик поступил так опрометчиво?..» Но я почувствовал, что он перестроился на ходу. Предположим, он хотел сказать: «А разве ее не сожгли?» Следовательно, Маккуин знал и о записке, и о том, что ее сожгли, или, говоря другими словами, он был убийцей или пособником убийцы. С этим все. Перейдем к лакею. Он сказал, что его хозяин в поезде обычно принимал на ночь снотворное. Возможно, что и так. Но разве стал бы Рэтчетт принимать снотворное вчера? Под подушкой у него мы нашли пистолет, а значит, 

Я поверил графу, когда он поклялся мне честью, что его жена не выходила всю ночь из купе. И я решил, что граф Андрени, что называется, заступил на место жены.

   А если так, значит, одним из присяжных был Пьер Мишель.

   Чем же объяснить его участие? Он степенный человек, много лет состоит на службе в компании. Такого не подкупишь для участия в убийстве. А раз так, значит, Пьер Мишель должен иметь отношение к делу Армстронгов. Но вот какое, этого я не представлял. И тут я вспомнил о погибшей горничной – ведь она была француженкой. Предположим, что несчастная девушка была дочерью Пьера Мишеля. И тогда объясняется все, включая и выбор места преступления. Чьи роли в этой трагедии оставались нам еще неясны?

   Полковника Арбэтнота я представил другом Армстронгов. Он, наверное, воевал вместе с полковником.

О роли Хильдегарды Шмидт в доме Армстронгов я догадался легко. Как гурман я сразу чую хорошую кухарку.

   Я расставил фрейлейн Шмидт ловушку, и она не замедлила в нее попасть. Я сказал, что убежден в том, что она отличная кухарка. Она ответила: «Это правда, все мои хозяйки так говорили». Но когда служишь горничной, хозяйка не знает, хорошо ли ты готовишь.

Оставался еще Хардман. Я решительно не мог подыскать ему места в доме Армстронгов. Но я представил, что он мог быть влюблен во француженку. Я завел с ним разговор об обаянии француженок, и это произвело ожидаемое впечатление. У него на глазах выступили слезы, и он притворился, будто его слепит снег. 

Сначала мы думали бросить жребий, кому убить Кассетти, но потом нашему шоферу Антонио пришла в голову мысль о суде присяжных. А Мэри разработала весь план в деталях с Гектором Маккуином. Он обожал Соню, мою дочь… это он объяснил нам, как Кассетти с помощью денег улизнул от расплаты.

   Немало времени ушло на то, чтобы осуществить наш план. Сначала нужно было выследить Рэтчетта. Это в конце концов удалось Хардману. Затем мы попытались определить на службу к Кассетти Гектора и Мастермэна или хотя бы одного из них. И это нам удалось. Потом мы посоветовались с отцом Сюзанны. Полковник Арбэтнот настаивал, чтобы нас было ровно двенадцать. Ему казалось, что так будет законнее. Он говорил, что ему претит орудовать кинжалом, но ему пришлось согласиться с тем, что это сильно упростит нашу задачу. Отец Сюзанны охотно к нам присоединился. Кроме Сюзанны, у него не было детей. Мы узнали от Гектора, что Рэтчетт вскоре покинет Восток и при этом обязательно поедет Восточным экспрессом. Пьер Мишель работал на этом экспрессе проводником – такой случай нельзя было упустить. Вдобавок тем самым исключалась возможность навлечь подозрения на людей, не причастных к убийству. Мужа моей дочери, конечно, пришлось посвятить, и он настоял на том, чтобы поехать с ней. Гектору удалось подгадать так, чтобы Рэтчетт выбрал для отъезда день, когда дежурил Мишель. Мы хотели скупить все места в вагоне СТАМБУЛ – КАЛЕ, но нам не повезло: одно купе было заказано. Его держали для директора компании. 

THE END

 Ее красивый голос эхом отдавался в переполненном вагоне низкий, волнующий, хватающий за душу, голос, многие годы потрясавший нью-йоркскую публику.

   Пуаро посмотрел на своего друга:

   – Вы директор компании, мсье Бук. Что вы на это скажете? Мсье Бук откашлялся:

   – По моему мнению, мсье Пуаро, – сказал он, – ваша первая версия была верной, совершенно верной, И я предлагаю, когда явится югославская полиция, изложить эту версию. Вы не возражаете, доктор?

   – Разумеется, – сказал доктор Константин, – а что касается… э… медицинской экспертизы, мне кажется, я допустил в ней одну-две ошибки.

   – А теперь, – сказал Пуаро, – я изложил вам разгадку этого убийства и имею честь откланяться.