I

THE door opened and Michael Gosselyn looked up. Julia came in.

"Hulloa! I won't keep you a minute. I was just signing some letters."

"No hurry. I only came to see what seats had been sent to the Dennorants. What's that young man doing here?"

With the experienced actress's instinct to fit the gesture to the word, by a movement of her neat head she indicated the room through which she had just passed.

"He's the accountant. He comes from Lawrence and Hamphreys. He's been here three days."

"He looks very young."

"He's an articled clerk. He seems to know his job. He can't get over the way our accounts are kept. He told me he never expected a theatre to be run on such businesslike lines. He says the way some of those firms in the city keep their accounts is enough to turn your hair grey."

Julia smiled at the complacency on her husband's handsome face.

Сомерсет Моэм

ТЕАТР

1

Дверь отворилась, Майкл Госселин поднял глаза. В комнату вошла Джулия.

— Это ты? Я тебя не задержу. Всего одну минутку. Только покончу с письмами.

— Я не спешу. Просто зашла посмотреть, какие билеты послали Деннорантам. Что тут делает этот молодой человек?

С безошибочным чутьем опытной актрисы приурочивая жест к слову, она указала движением изящной головки на комнату, через которую только что прошла.

— Это бухгалтер. Из конторы Лоренса и Хэмфри. Он здесь уже три дня.

— Выглядит очень юным.

— Он у них в учениках по контракту. Похоже, что дело свое знает. Поражен тем, как ведутся у нас бухгалтерские книги. Он не представлял себе, что можно поставить театр на деловые рельсы. Говорит, в некоторых фирмах счетные книги в таком состоянии, что поседеть можно.

«Джулия улыбнулась, глядя на красивое лицо мужа, излучающее самодовольство.

"He finishes today. I thought we might take him back with us and give him a spot of lunch. He's quite a gentleman."

"Is that a sufficient reason to ask him to lunch?" Michael did not notice the faint irony of her tone. "I won't ask him if you don't want him. I merely thought it would be a treat for him. He admires you tremendously. He's been to see the play three times. He's crazy to be introduced to you."

Michael touched a button and in a moment his secretary came in.

"Here are the letters, Margery. What appointments have I got for this afternoon?"

Julia with half an ear listened to the list Margery read out and, though she knew the room so well, idly looked about her. It was a very proper room for the manager of a first-class theatre. The walls had been panelled (at cost price) by a good decorator and on them hung engravings of theatrical pictures by Zoffany and de Wilde. The armchairs were large and comfortable. Michael sat in a heavily carved Chippendale* chair, a reproduction but made by a well-known firm, and his Chippendale table, with heavy ball and claw feet, was immensely solid. On it stood in a massive silver frame a photograph of herself and to balance it a photograph of Roger, their son. Between these was a magnificent silver ink-stand that she had herself given him on one of his birthdays and behind it a rack in red morocco, heavily gilt, in which he kept his private paper in case he wanted to write a letter in his own hand. The paper bore the address, Siddons Theatre, and the envelope his crest, a boar's head with the motto underneath: Nemo me impune lacessit.* A bunch of yellow tulips in a silver bowl, which he had got through winning the theatrical golf tournament three times running, showed Margery's care. Julia gave her a reflective glance. Notwithstanding her cropped peroxide hair and her heavily-painted lips she had the neutral look that marks the perfect secretary. 

— Он сегодня кончает. Не взять ли его с собой перекусить на скорую руку? Он вполне хорошо воспитан.

— По-твоему, этого достаточно, чтобы приглашать его к ленчу?

Майкл не заметил легкой иронии, прозвучавшей в ее голосе.

— Если ты возражаешь, я не стану его звать. Я просто подумал, что это доставит ему большое удовольствие. Он страшно тобой восхищается. Три раза ходил на последнюю пьесу. Ему до смерти хочется познакомиться с тобой.

Майкл нажал кнопку, и через секунду на пороге появилась его секретарша.

— Письма готовы, Марджори. Какие на сегодня у меня назначены встречи?

Джулия вполуха слушала список, который читала Марджори, и от нечего делать оглядывала комнату, хотя помнила ее до мелочей. Как раз такой кабинет и должен быть у антрепренера первоклассного театра. Стены были обшиты панелями (по себестоимости) хорошим декоратором, на них висели гравюры на театральные сюжеты, выполненные Зоффани и де Уайльдом. Кресла удобные, большие. Майкл сидел в чиппенделе [1] — подделка, но куплена в известной мебельной фирме, — его стол, с тяжелыми пузатыми ножками, тоже чиппендель, выглядел необыкновенно солидно

. На столе стояли ее фотография в массивной серебряной рамке и, для симметрии, фотография Роджера, их сына. Между ними помещался великолепный серебряный чернильный прибор, который она подарила как-то Майклу в день рождения, а впереди бювар из красного сафьяна с богатым золотым узором, где Майкл держал бумагу, на случай, если ему вздумается написать письмо от руки. На бумаге был адрес: «Сиддонс-театр», на конвертах эмблема Майкла: кабанья голова, а под ней девиз: «Nemo m impune lacessit» [2] . Желтые тюльпаны в серебряной вазе, выигранной Майклом на состязаниях по гольфу среди актеров, свидетельствовали о заботливости Марджори. Джулия бросила на нее задумчивый взгляд. Несмотря на коротко стриженные, обесцвеченные перекисью волосы и густо накрашенные губы, у нее был бесполый вид, отличающий идеальную секретаршу. 

She had been with Michael for five years. In that time she must have got to know him inside and out. Julia wondered if she could be such a fool as to be in love with him.

But Michael rose from his chair.

"Now, darling, I'm ready for you."

Margery gave him his black Homburg* hat and opened the door for Julia and Michael to go out. As they entered the office the young man Julia had noticed turned round and stood up.

"I should like to introduce you to Miss Lambert," said Michael. Then with the air of an ambassador presenting an attache to the sovereign of the court to which he is accredited: "This is the gentleman who is good enough to put some order into the mess we make of our accounts."

The young man went scarlet. He smiled stiffly in answer to Julia's warm, ready smile and she felt the palm of his hand wet with sweat when she cordially grasped it. His confusion was touching. That was how people had felt when they were presented to Sarah Siddons. She thought that she had not been very gracious to Michael when he had proposed asking the boy to luncheon. She looked straight into his eyes. Her own were large, of a very dark brown, and starry. It was no eftort to her, it was as instinctive as brushing away a fly that was buzzing round her, to suggest now a faintly amused, friendly tenderness.

"I wonder if we could persuade you to come and eat a chop with us. Michael will drive you back after lunch."

The young man blushed again and his adam's apple moved in his thin neck.

"It's awfully kind of you." He gave his clothes a troubled look. "I'm absolutely filthy."

Она проработала с Майклом пять лет, должна была вдоль и поперек изучить его за это время. Интересно, хватило у нее ума влюбиться в него?

Майкл поднялся с кресла.

— Ну, дорогая, я готов.

Марджори подала ему черную фетровую шляпу и распахнула дверь. Когда они вышли в контору, юноша, которого заметила, проходя, Джулия, обернулся и встал.

— Разрешите познакомить вас с миссис Лэмберт, — сказал Майкл. Затем добавил с видом посла, представляющего атташе царственной особе, при дворе которой он аккредитован:

— Это тот джентльмен, который любезно согласился привести в порядок наши бухгалтерские книги.

Юноша залился ярким румянцем. На теплую улыбку Джулии, всегда бывшую у нее наготове, он ответил деревянной улыбкой. А сердечно пожав ему руку, она отметила, что ладонь его стала влажной от пота. Его смущение было трогательно. Так, верно, чувствовали себя те, кого представляли Саре Сиддонс [3] . Джулия подумала, что не очень-то любезно ответила Майклу, когда он предложил позвать мальчика на ленч. Она посмотрела ему прямо в глаза своими огромными темно-карими лучистыми глазами. Без всякого усилия, так же инстинктивно, как отмахнулась бы от докучавшей ей мухи, она вложила в голос чуть ироничное, ласковое радушие:

— Может быть, вы не откажетесь поехать с нами перекусить? Майкл привезет вас обратно после ленча.

Юноша опять покраснел, кадык на его тонкой шее судорожно дернулся.

— Это очень любезно с вашей стороны. — Он встревоженно осмотрел свой костюм. — Но я невероятно грязен.

"You can have a wash and brush up when we get home."

The car was waiting for them at the stage door, a long car in black and chromium, upholstered in silver leather, and with Michael's crest discreetly emblazoned on the doors. Julia got in.

"Come and sit with me. Michael is going to drive."

They lived in Stanhope Place, and when they arrived Julia told the butler to show the young man where he could wash his hands. She went up to the drawing-room. She was painting her lips when Michael joined her.

"I've told him to come up as soon as he's ready."

"By the way, what's his name?"

 — Вы сможете умыться и почиститься, когда приедете к нам.

Машина ждала у служебного входа: длинный черный автомобиль с хромированными деталями, сиденья обтянуты посеребренной кожей, эмблема Майкла скромно украшает дверцы. Джулия села сзади.

— Садитесь со мной. Майкл поведет машину.

Они жили на Стэнхоуп-плейс. Когда они приехали, Джулия велела дворецкому показать юноше, где он может помыть руки. Сама она поднялась в гостиную. В то время как она красила губы, появился Майкл.

— Я сказал ему, чтобы он шел сюда, как только будет готов.

— Между прочим, как его зовут?

"I haven't a notion."

"Darling, we must know. I'll ask him to write in our book."

"Damn it, he's not important enough for that." Michael asked only very distinguished people to write in their book. "We shall never see him again."

At that moment the young man appeared. In the car Julia had done all she could to put him at his ease, but he was still very shy. The cocktails were waiting and Michael poured them out. Julia took a cigarette and the young man struck a match for her, but his hand was trembling so much that she thought he would never be able to hold the light near enough to her cigarette, so she took his hand and held it.

"Poor lamb," she thought, "I suppose this is the most wonderful moment in his whole life. What fun it'll be for him when he tells his people. I expect he'll be a blasted little hero in his office."

Julia talked very differently to herself and to other people: when she talked to herself her language was racy. She inhaled the first whiff of her cigarette with delight. It was really rather wonderful, when you came to think of it, that just to have lunch with her and talk to her for three quarters of an hour, perhaps, could make a man quite important in his own scrubby little circle.

The young man forced himself to make a remark.

"What a stunning room this is."

 — Понятия не имею.

— Милый, надо же нам знать. Я попрошу его расписаться в книге для посетителей.

— Слишком много чести. — Майкл просил расписываться только самых почетных гостей. — Мы видим его здесь в первый и последний раз.

В этот момент молодой человек появился в дверях. В машине Джулия приложила все старания, чтобы успокоить его, но он, видно, все еще робел. Их уже ждал коктейль, Майкл разлил его по бокалам. Джулия вынула сигарету, и молодой человек зажег спичку, но рука его так сильно дрожала, что ей ни за что бы не удалось прикурить, поэтому она сжала ее своими пальцами.

«Бедный ягненочек, — подумала Джулия, — верно, сегодня самый знаменательный день в его жизни. Будет на седьмом небе от счастья, когда начнет рассказывать об этом. Он станет героем в своей конторе, и все от зависти лопнут».

Язык Джулии сильно разнился, когда она говорила сама с собой и с другими «людьми. С собой она не стеснялась в выражениях. Джулия с наслаждением сделала первую затяжку. Право же, если подумать, разве неудивительно, что ленч с ней и получасовой разговор придаст человеку столько важности, сделает его крупной персоной в его жалком кружке.

Юноша выдавил из себя фразу:

— Какая потрясающая комната.

She gave him the quick, delightful smile, with a slight lift of her fine eyebrows, which he must often have seen her give on the stage.

"I'm so glad you like it." Her voice was rather low and ever so slightly hoarse. You would have thought his observation had taken a weight off her mind. "We think in the family that Michael has such perfect taste."

Michael gave the room a complacent glance.

"I've had a good deal of experience. I always design the sets myself for our plays. Of course, I have a man to do the rough work for me, but the ideas are mine."

They had moved into that house two years before, and he knew, and Julia knew, that they had put it into the hands of an expensive decorator when they were going on tour, and he had agreed to have it completely ready for them, at cost price in return for the work they promised him in the theatre, by the time they came back. But it was unnecessary to impart such tedious details to a young man whose name even they did not know. The house was furnished in extremely good taste, with a judicious mixture of the antique and the modern, and Michael was right when he said that it was quite obviously a gentleman's house. Julia, however, had insisted that she must have her bedroom as she liked, and having had exactly the bedroom that pleased her in the old house in Regent's Park which they had occupied since the end of the war she brought it over bodily. The bed and the dressing-table were upholstered in pink silk, the chaise-longue and the armchair in Nattier blue; over the bed there were fat little gilt cherubs who dangled a lamp with a pink shade, and fat little gilt cherubs swarmed all round the mirror on the dressing-table. On satinwood tables were signed photographs, richly framed, of actors and actresses and members of the royal family. The decorator had raised his supercilious eyebrows, but it was the only room in the house in which Julia felt completely at home. She wrote her letters at a satinwood desk, seated on a gilt Hamlet stool.

Luncheon was announced and they went downstairs.

Джулия одарила его очаровательной улыбкой, слегка приподняв свои прекрасные брови, что он, наверное, не раз видел на сцене.

— Я очень рада, что она вам нравится, — голос у нее был низкий и чуть хрипловатый. По тону Джулии можно было подумать, что его слова сняли огромную тяжесть с ее души. — Мы в семье считаем, что у Майкла превосходный вкус.

Майкл самодовольно оглядел комнату.

— У меня такой богатый опыт. Я всегда сам придумываю интерьеры для наших пьес. Конечно, у нас есть человек для черновой работы, но идеи мои.

Они переехали в этот дом два года назад, и Майкл так же, как и Джулия, знал, что они отдали его в руки опытного декоратора, когда отправились в турне по провинции, и тот взялся полностью его подготовить к их приезду, причем бесплатно, за то, что они предоставят ему работу в театре, когда

вернутся. Но к чему было сообщать эти скучные подробности человеку, даже имя которого было им неизвестно. Дом был отлично обставлен, в нем удачно сочетались антиквариат и модерн, и Майкл мог с полным правом сказать, что это, вне сомнения, дом джентльмена. Однако Джулия настояла на том, чтобы спальня была такой, как она хочет, и, поскольку ее абсолютно устраивала спальня в их старом доме в Ридженс-парк, где они жили с конца войны, перевезла ее сюда всю целиком. Кровать и туалетный столик были обтянуты розовым шелком, кушетка и кресло — светло-голубым, который так любил Натье [4] ; над кроватью порхали пухлые позолоченные херувимы, держащие лампу под розовым абажуром, такие же пухлые позолоченные херувимы окружали гирляндой трюмо. На столе атласного дерева стояли в богатых рамах фотографии с автографами: актеры, актрисы и члены королевской фамилии. Декоратор презрительно поднял брови, но это была единственная комната в доме, где Джулия чувствовала себя по-настоящему уютно. Она писала письма за бюро из атласного дерева, сидя на позолоченном стуле.

Дворецкий объявил, что ленч подан, и они пошли вниз.

"I hope you'll have enough to eat," said Julia. "Michael and I have very small appetites."

In point of fact there was grilled sole, grilled cutlets and spinach, and stewed fruit. It was a meal designed to satisfy legitimate hunger, but not to produce fat. The cook, warned by Margery that there was a guest to luncheon had hurriedly made some fried potatoes. They looked crisp and smelt appetizing. Only the young man took them. Julia gave them a wistful look before she shook her head in refusal. Michael stared at them gravely for a moment as though he could not quite tell what they were, and then with a little start, breaking out of a brown study, said No thank you. They sat at a refectory table, Julia and Michael at either end in very grand Italian chairs, and the young man in the middle on a chair that was not at all comfortable, but perfectly in character. Julia noticed that he seemed to be looking at the sideboard and with her engaging smile, leaned forward.

"What is it?"

He blushed scarlet.

"I was wondering if I might have a piece of bread."

"Of course."

She gave the butler a significant glance; he was at that moment helping Michael to a glass of dry white wine, and he left the room.

"Michael and I never eat bread. It was stupid of Jevons not to realize that you might want some."

"Of course bread is only a habit," said Michael."It's wonderful how soon you can break yourself of it if you set your mind to it."

 — Надеюсь, вы не останетесь голодны, — сказала Джулия. — У нас с Майклом очень плохой аппетит.

И действительно: на столе их ждали жареная камбала, котлеты со шпинатом и компот. Эта еда могла утолить законный голод, но не давала потолстеть. Кухарка, предупрежденная Марджори, что к ленчу будет еще один человек, приготовила на скорую руку жареный картофель. Он выглядел хрустящим и аппетитно пахнул. Но ел его только гость. Майкл уставился на блюдо с таким видом, словно не совсем понимал, что там лежит, затем, чуть заметно вздрогнув, очнулся от мрачной задумчивости и сказал: нет, благодарю. Они сидели за длинным и узким обеденным столом, Джулия и Майкл на торцовых концах, друг против друга, в величественных итальянских креслах, молодой человек — посредине, на не очень удобном, но гармонирующем с прочей мебелью стуле. Джулия заметила, что он посматривает на буфет, и наклонилась к нему с обаятельной улыбкой.

— Вам что-нибудь нужно?

Он покраснел.

— Нельзя ли мне ломтик хлеба?

— Конечно.

Джулия бросила на дворецкого выразительный взгляд — он в этот момент как раз наливал белое сухое вино в бокал Майкла, — и тот вышел из комнаты.

— Мы с Майклом не едим хлеба. Джевонс сглупил, не подумав, что вам он может понадобиться.

— Разумеется, есть хлеб — это только привычка, — сказал Майкл. — Поразительно, как легко от нее отучаешься, если твердо решишь.

"The poor lamb's as thin as a rail, Michael."

"I don't eat bread not because I'm afraid of getting fat. I don't eat it because I see no point in it. After all, with the exercise I take I can eat anything I like."

He still had at fifty-two a very good figure. As a young man, with a great mass of curling chestnut hair, with a wonderful skin and large deep blue eyes, a straight nose and small ears, he had been the best-looking actor on the English stage. The only thing that slightly spoiled him was the thinness of his mouth. He was just six foot tall and he had a gallant bearing. It was his obvious beauty that had engaged him to go on the stage rather than to become a soldier like his father. Now his chestnut hair was very grey, and he wore it much shorter; his face had broadened and was a good deal lined; his skin no longer had the soft bloom of a peach and his colour was high. But with his splendid eyes and his fine figure he was still a very handsome man. Since his five years at the war he had adopted a military bearing, so that if you had not known who he was (which was scarcely possible, for in one way and another his photograph was always appearing in the illustrated papers) you might have taken him for an officer of high rank. He boasted that his weight had not changed since he was twenty, and for years, wet or fine, he had got up every morning at eight to put on shorts and a sweater and have a run round Regent's Park.

"The secretary told me you were rehearsing this morning, Miss Lambert," the young man remarked. "Does that mean you're putting on a new play?"

 — Бедный ягненочек, худой, как щепка, Майкл.

— Я отказался от хлеба не потому, что боюсь потолстеть. Я не ем его, так как не вижу в этом смысла. При моем моционе я могу есть все, что хочу.

Для пятидесяти двух лет у Майкла была еще очень хорошая фигура. В молодости его густые каштановые волосы, чудесная кожа, большие синие глаза, прямой нос и маленькие уши завоевали ему славу первого красавца английской сцены. Только тонкие губы несколько портили его. Высокий — шести футов роста, — он отличался к тому же прекрасной осанкой. Столь поразительная внешность и побудила Майкла пойти на сцену, а не в армию — по стопам отца. Сейчас его каштановые волосы почти совсем поседели, и он стриг их куда короче, лицо стало шире, на нем появились морщины, кожа перестала напоминать персик, по щекам зазмеились красные жилки. Но благодаря великолепным глазам и стройной фигуре он все еще был достаточно красив. Проведя пять лет на войне, Майкл усвоил военную выправку, и, если бы вы не знали, кто он (что вряд ли было возможно, так как фотографии его по тому или другому поводу вечно появлялись в иллюстрированных газетах), вы бы приняли его за офицера высокого ранга. Он хвастал, что его вес сохранился таким, каким был в двадцать лет, и многие годы вставал в любую погоду в восемь часов утра, надевал шорты и свитер и бегал по Риджентс-парку.

— Секретарша сказала мне, что вы были на репетиции сегодня утром, мисс Лэмберт, — заметил юноша. — Вы собираетесь ставить новую пьесу?

"Not a bit of it," answered Michael. "We're playing to capacity."

"Michael thought we were getting a bit ragged, so he called a rehearsal."

"I'm very glad I did. I found little bits of business had crept in that I hadn't given them and a good many liberties were being taken with the text. I'm a great stickler for saying the author's exact words, though, God knows, the words authors write nowadays aren't much."

"If you'd like to come and see our play," Julia said graciously, "I'm sure Michael will be delighted to give you some seats."

"I'd love to come again," the young man answered eagerly. "I've seen it three times already."

"You haven't?" cried Julia, with surprise, though she remembered perfectly that Michael had already told her so. "Of course it's not a bad little play, it's served our purpose very well, but I can't imagine anyone wanting to see it three times."

"It's not so much the play I went to see, it was your performance."

"I dragged that out of him all right," thought Julia, and then aloud: "When we read the play Michael was rather doubtful about it. He didn't think my part was very good. You know, it's not really a star part. But I thought I could make something out of it. Of course we had to cut the other woman a lot in rehearsals."

"I don't say we rewrote the play," said Michael, "but I can tell you it was a very different play we produced from the one the author submitted to us."

"You're simply wonderful in it," the young man said.

("He has a certain charm.") "I'm glad you liked me," she answered.

"If you're very nice to Julia I dare say she'll give you a photograph of herself when you go."

"Would you?"

 — Отнюдь, — ответил Майкл. — Мы делаем полные сборы.

— Майкл решил, что мы немного разболтались, и назначил репетицию.

— И очень этому рад. Я обнаружил, что кое-где вкрались трюки, которых я не давал при постановке, и во многих местах актеры позволяют себе вольничать с текстом. Я очень педантичен в этих вопросах и считаю, что надо строго придерживаться авторского слова, хотя, видит бог, то, что пишут авторы в наши дни, немногого стоит.

— Если вы хотите посмотреть эту пьесу, — любезно сказала Джулия, — я уверена, Майкл даст вам билет.

— Мне бы очень хотелось пойти еще раз, — горячо сказал юноша. — Я видел спектакль уже три раза.

— Неужели? — изумленно воскликнула Джулия, хотя она прекрасно помнила, что Майкл ей об этом говорил. — Конечно, пьеска эта не так плоха, она вполне отвечает своему назначению, но я не представляю, чтобы кому-нибудь захотелось трижды смотреть ее.

— Я не столько ради пьесы, сколько ради вашей игры.

«Все-таки я вытянула из него это», — подумала Джулия и добавила вслух:

— Когда мы читали пьесу, Майкл еще сомневался. Ему не очень понравилась моя роль. Вы знаете, по сути, это — не для ведущей актрисы. Но я решила, что сумею кое-что из нее сделать. Понятно, на репетициях вторую женскую роль пришлось сильно сократить.

— Я не хочу сказать, что мы заново переписали пьесу, — добавил Майкл, — но, поверьте, то, что вы видите сейчас на сцене, сильно отличается от того, что предложил нам автор.

— Вы играете просто изумительно, — сказал юноша.

(«А в нем есть свой шарм».)

— Рада, что я вам понравилась, — ответила Джулия.

— Если вы будете очень любезны с Джулией, она, возможно, подарит вам на прощанье свою фотографию.

— Правда? Подарите?

He blushed again and his blue eyes shone. ("He's really rather sweet.") He was not particularly good- looking, but he had a frank, open face and his shyness was attractive. He had curly light brown hair, but it was plastered down and Julia thought how much better he would look if, instead of trying to smooth out the wave with brilliantine, he made the most of it. He had a fresh colour, a good skin and small well-shaped teeth. She noticed with approval that his clothes fitted and that he wore them well. He looked nice and clean.

"I suppose you've never had anything to do with the theatre from the inside before?" she said.

"Never. That's why I was so crazy to get this job. You can't think how it thrills me."

Michael and Julia smiled on him kindly. His admiration made them feel a little larger than life-size.

"I never allow outsiders to come to rehearsals, but as you're our accountant you almost belong to the theatre, and I wouldn't mind making an exception in your favour if it would amuse you to come."

"That would be terribly kind of you. I've never been to a rehearsal in my life. Are you going to act in the next play?"

Он снова вспыхнул, его голубые глаза засияли. («А он и впрямь очень-очень мил».) Красивым юношу, пожалуй, назвать было нельзя, но у него было открытое прямодушное лицо, а застенчивость казалась даже привлекательной. Волнистые светло-каштановые волосы были тщательно приглажены, и Джулия подумала, насколько больше бы ему пошло, если бы он не пользовался бриллиантином. У него был свежий цвет лица, хорошая кожа и мелкие красивые зубы. Джулия заметила с одобрением, что костюм сидит на нем хорошо и он умеет его носить. Юноша выглядел чистеньким и славным.

— Вам, верно, раньше не приходилось бывать за кулисами? — спросила она.

— Никогда. Вот почему мне до смерти хотелось получить эту работу. Вы даже не представляете, что это для меня значит!

Майкл и Джулия благожелательно ему улыбнулись. Под его восхищенными взорами они росли в собственных глазах.

— Я никогда не разрешаю посторонним присутствовать на репетиции, но, поскольку вы теперь наш бухгалтер, вы вроде бы входите в труппу, и я не прочь сделать для вас исключение, если вам захочется прийти, — сказал Майкл.

— Это чрезвычайно любезно с вашей стороны. Я еще ни разу в жизни не был на репетиции. А вы будете играть в новой пьесе, мистер Госселин?

"Oh, I don't think so. I'm not very keen about acting any more. I find it almost impossible to find a part to suit me. You see, at my time of life I can't very well play young lovers, and authors don't seem to write the parts they used to write when I was a young fellow. What the French call a raisonneur. You know the sort of thing I mean, a duke, or a cabinet minister, or an eminent K.C.* who says clever, witty things and turns people round his little finger. I don't know what's happened to authors. They don't seem able to write good lines any more. Bricks without straw; that's what we actors are expected to make nowadays. And are they grateful to us? The authors, I mean. You'd be surprised if I told you the terms some of them have the nerve to ask."

"The fact remains, we can't do without them," smiled Julia. "If the play's wrong no acting in the world will save it."

"That's because the public isn't really interested in the theatre. In the great days of the English stage people didn't go to see the plays, they went to see the players. It didn't matter what Kemble and Mrs. Siddons acted. The public went to see them. And even now, though I don't deny that if the play's wrong you're dished, I do contend that if the play's right, it's the actors the public go to see, not the play."

"I don't think anyone can deny that," said Julia.

"All an actress like Julia wants is a vehicle. Give her that and she'll do the rest."

Julia gave the young man a delightful, but slightly deprecating smile.

"You mustn't take my husband too seriously. I'm afraid we must admit that he's partial where I'm concerned."

"Unless this young man is a much bigger fool than I think him he must know that there's nothing in the way of acting that you can't do."

 — Нет, не думаю. Я теперь не очень-то стремлюсь играть. Почти невозможно найти роль на мое амплуа. Понимаете, в моем возрасте уже не станешь играть любовников, а авторы перестали писать роли, которые в моей юности были в каждой пьесе. То, что французы называют «резонер». Ну, вы знаете, что я имею в виду — герцог, или министр, или известный королевский адвокат, которые говорят остроумные вещи и обводят всех вокруг пальца. Не понимаю, что случилось с авторами. Похоже, они вообще разучились писать. От нас ожидают, что мы построим здание, но где кирпичи? И вы думаете, они нам благодарны? Авторы, я хочу сказать. Вы бы поразились, если бы услышали, какие условия у них хватает наглости ставить!

— Однако факт остается фактом: нам без них не обойтись, — улыбнулась Джулия. — Если пьеса плоха, ее никакая игра не спасет.

— Все дело в том, что и публика перестала по-настоящему интересоваться театром. В великие дни расцвета английской сцены люди не ходили смотреть пьесы, они ходили смотреть актеров. Не важно, что играли Кембл [5] или миссис Сиддонс. Публика шла, чтобы смотреть на их игру. И хотя я не отрицаю, если пьеса плоха, мы горим. Все же, когда она хороша, даже теперь зрители приходят смотреть актеров, а не пьесу.

— Я думаю, никто с этим не станет спорить, — сказала Джулия.

— Такой актрисе, как Джулия, нужно одно — произведение, где она может себя показать. Дайте ей его, и она сделает все остальное.

Джулия улыбнулась юноше очаровательной, но чуть-чуть извиняющейся улыбкой.

— Не надо принимать моего мужа слишком всерьез. Боюсь, там, где дело касается меня, он немного пристрастен.

— Если молодой человек что-нибудь в этом смыслит, он должен знать, что в области актерского искусства ты можешь все.

"Oh, that's only an idea that people have got because I take care never to do anything but what I can do."

Presently Michael looked at his watch.

"I think when you've finished your coffee, young man, we ought to be going."

The boy gulped down what was left in his cup and Julia rose from the table.

"You won't forget my photograph?"

"I think there are some in Michael's den. Come along and we'll choose one."

She took him into a fair-sized room behind the dining-room. Though it was supposed to be Michael's private sitting-room - "a fellow wants a room where he can get away by himself and smoke his pipe" - it was ch iefly used as a cloak-room when they had guests. There was a noble mahogany desk on which were signed photographs of George V and Queen Mary. Over the chimney-piece was an old copy of Lawrence's portrait of Kemble as Hamlet. On a small table was a pile of typescript plays.

The room was surrounded by bookshelves under which were cupboards, and from one of these Julia took a bundle of her latest photographs. She handed one to the young man.

"This one is not so bad."

 — Я просто остерегаюсь делать то, чего не могу. Отсюда и моя репутация.

Но тут Майкл взглянул на часы.

— Ну, юноша, нам следует ехать.

Молодой человек проглотил залпом то, что еще оставалось у него в чашке. Джулия поднялась из-за стола.

— Вы не забыли, что обещали мне фотографию?

— Думаю, у Майкла в кабинете найдется что-нибудь подходящее. Пойдемте, вместе выберем.

Джулия провела его в большую комнату позади столовой. Хотя предполагалось, что это будет кабинет Майкла — «Надо же человеку иметь место, где он может посидеть без помех и выкурить трубку», — использовали ее главным образом как гардеробную, когда у них бывали гости. Там стояло прекрасное бюро красного дерева, на нем фотографии Георга V и королевы Марии с их личными подписями. Над камином висела старая копия портрета Кембла в роли Гамлета кисти Лоренса [6] . На столике лежала груда напечатанных на машинке пьес. По стенам шли книжные полки, закрытые снизу дверцами. Открыв дверцу, Джулия вынула пачку своих последних фотографий. Протянула одну из них юноше.

— Эта, кажется, не так плоха.

"It's lovely."

"Then it can't be as like me as I thought."

"But it is. It's exactly like you."

She gave him another sort of smile, just a trifle roguish; she lowered her eyelids for a second and then raising them gazed at him for a little with that soft expression that people described as her velvet look. She had no object in doing this. She did it, if not mechanically, from an instinctive desire to please. The boy was so young, so shy, he looked as if he had such a nice nature, and she would never see him again, she wanted him to have his money's worth; she wanted him to look back on this as one of the great moments of his life. She glanced at the photograph again. She liked to think she looked like that. The photographer had so posed her, with her help, as to show her at her best. Her nose was slightly thick, but he had managed by his lighting to make it look very delicate, not a wrinkle marred the smoothness of her skin, and there was a melting look in her fine eyes.

"All right. You shall have this one. You know I'm not a beautiful woman, I'm not even a very pretty one; Coquelin always used to say I had the beaute du diable.* You understand French, don't you?"

"Enough for that."

"I'll sign it for you."

She sat at the desk and with her bold, flowing hand wrote: Yours sincerely, Julia Lambert.

 — Очаровательна.

— Значит, я здесь не настолько похожа, как думала.

— Очень похожи. В точности, как в жизни.

На этот раз улыбка ее была иной, чуть лукавой; Джулия опустила на миг ресницы, затем, подняв их, поглядела на юношу с тем мягким выражением глаз, которое поклонники называли ее бархатным взглядом. Она не преследовала этим никакой цели, сделала это просто механически, из инстинктивного желания нравиться. Мальчик был так молод, так робок, казалось, у него такой милый характер, и она никогда больше его не увидит, ей не хотелось, так сказать, остаться в долгу, хотелось, чтобы он вспоминал об этой встрече, как об одном из великих моментов своей жизни. Джулия снова взглянула на фотографию. Неплохо бы на самом деле выглядеть так. Фотограф посадил ее, не без ее помощи, самым выгодным образом. Нос у нее был слегка толстоват, но, благодаря искусному освещению, это совсем не заметно; ни одна морщинка не портила гладкой кожи, от взгляда ее прекрасных глаз невольно таяло сердце.

— Хорошо. Получайте эту. Вы сами видите, я не красивая и даже не хорошенькая. Коклен [7] всегда говорил, что у меня beaute du diable [8] . Вы ведь понимаете по-французски?

— Для этого — достаточно.

— Я надпишу ее вам.

Джулия села за бюро и своим четким плавным почерком написала: «Искренне Ваша, Джулия Лэмберт».

2

WHEN the two men had gone she looked through the photographs again before putting them back.

"Not bad for a woman of forty-six," she smiled. "They are like me, there's no denying that." She looked round the room for a mirror, but there wasn't one. "These damned decorators. Poor Michael, no wonder he never uses this room. Of course I never have photographed well."

She had an impulse to look at some of her old photographs. Michael was a tidy, business-like man, and her photographs were kept in large cardboard cases, dated and chronologically arranged. His were in other cardboard cases in the same cupboard.

"When someone comes along and wants to write the story of our careers he'll find all the material ready to his hand," he said.

With the same laudable* object he had had all their press cuttings from the very beginning pasted in a series of large books.

2

Когда мужчины ушли, Джулия снова пересмотрела фотографии перед тем, как положить их на место.

«Неплохо для сорока шести лет, — улыбнулась она. — Я тут похожа, не приходится спорить. — Она оглянулась в поисках зеркала, но не нашла. — Чертовы декораторы. Бедный Майкл. Чего удивляться, что он редко здесь сидит. Конечно, я никогда не была особенно фотогенична».

У Джулии вдруг возникло желание взглянуть на старые снимки. Майкл был человек деловой и аккуратный. Все ее фотографии хранились в больших картонных коробках, в хронологическом порядке. Его собственные, также датированные, были в других коробках в том же шкафу.

— Когда кто-нибудь захочет написать историю нашей карьеры, весь материал будет под рукой, — говорил он.

С тем же похвальным намерением он с самого первого дня на сцене наклеивал все газетные вырезки в большие конторские книги, и их накопилась уже целая полка.

There were photographs of Julia when she was a child, and photographs of her as a young girl, photographs of her in her first parts, photographs of her as a young married woman, with Michael, and then with Roger, her son, as a baby. There was one photograph of the three of them, Michael very manly and incredibly handsome, herself all tenderness looking down at Roger with maternal feeling, and Roger a little boy with a curly head, which had been an enormous success. All the illustrated papers had given it a full page and they had used it on the programmes. Reduced to picture-postcard size it had sold in the provinces for years. It was such a bore that Roger when he got to Eton refused to be photographed with her any more. It seemed so funny of him not to want to be in the papers.

"People will think you're deformed or something," she told him. "And it's not as if it weren't good form. You should just go to a first night and see the society people how they mob the photographers, cabinet ministers and judges and everyone. They may pretend they don't like it, but just see them posing when they think the camera-man's got his eye on them." But he was obstinate.

Julia came across a photograph of herself as Beatrice. It was the only Shakespearean part she had ever played. She knew that she didn't look well in costume; she could never understand why, because no one could wear modern clothes as well as she could. She had her clothes made in Paris, both for the stage and for private life, and the dressmakers said that no one brought them more orders. She had a lovely figure, everyone admitted that; she was fairly tall for a woman, and she had long legs. It was a pity she had never had a chance of playing Rosalind, she would have looked all right in boy's clothes, of course it was too late now, but perhaps it was just as well she hadn't risked it. Though you would have thought, with her brilliance, her roguishness, her sense of comedy she would have been perfect. The critics hadn't really liked her Beatrice. It was that damned blank verse. Her voice, her rather low rich voice, with that effective hoarseness, which wrung your heart in an emotional passage or gave so much humour to a comedy line, seemed to sound all wrong when she spoke it. And then her articulation; it was so distinct that, without raising her voice, she could make you hear her every word in the last row of the gallery; they said it made verse sound like prose. The fact was, she supposed, that she was much too modern.

Там были детские карточки Джулии и снимки, сделанные в ранней юности; Джулия в первых своих ролях, Джулия — молодая замужняя женщина с Майклом, а затем с Роджером, тогда еще младенцем. Одна их фотография — Майкл, мужественный и неправдоподобно красивый, она сама, воплощенная нежность, и Роджер, маленький кудрявый мальчик, — имела колоссальный успех. Все иллюстрированные газеты отдали ей по целой странице; ее печатали на программках. Уменьшенная до размеров художественной открытки, она в течение многих лет продавалась в провинции. Так досадно, что, поступив в Итон, Роджер наотрез отказался фотографироваться вместе с матерью. Удивительно — не хотеть попасть в газеты!

— Люди подумают, что ты — урод или еще что-нибудь, — сказала она. — В этом нет ничего зазорного. Пойди на премьеру, посмотри, как все эти дамы и господа из общества толпятся вокруг фотографов, все эти министры, судьи и прочие. Они делают вид, будто им это ни к чему, но надо видеть, какие позы они принимают, когда им кажется, что фотограф нацелил на них объектив.

Однако Роджер стоял на своем.

На глаза Джулии попалась ее фотография в роли Беатриче. Единственная шекспировская роль в ее жизни. Джулия знала, что плохо выглядит в костюмах той эпохи, хотя никогда не могла понять почему: никто лучше нее не умел носить современное платье. Она все шила себе в Париже — и для сцены, и для личного обихода; портнихи говорили, что ни от кого не получают столько заказов. Фигура у нее прелестная, все это признают: длинные ноги и, для женщины, довольно высокий рост. Жаль, что ей не выпало случая сыграть Розалинду, ей бы очень пошел мужской костюм. Разумеется, теперь уже поздно, а может, и хорошо, что она не стала рисковать. Хотя при ее блеске, ее лукавом кокетстве и чувстве юмора она, наверное, была бы идеальна в этой роли. Критикам не очень понравилась ее Беатриче. Все дело в этом проклятом белом стихе. Ее голос, низкий, глубокий, грудной голос с такой эффектной хрипотцой, от которой в чувствительном пассаже у вас сжималось сердце, а смешные строки казались еще смешнее, совершенно не годился для белого стиха. Опять же, ее артикуляция: она всегда была настолько четка, что Джулии не приходилось нажимать, и так каждое слово слышно в последних рядах галерки; говорили, что из-за этого стихи звучат у нее, как проза. Все дело в том, думала Джулия, что она слишком современна.

Michael had started with Shakespeare. That was before she knew him. He had played Romeo at Cambridge, and when he came down, after a year at a dramatic school, Benson had engaged him. He toured the country and played a great variety of parts. But he realized that Shakespeare would get him nowhere and that if he wanted to become a leading actor he must gain experience in modern plays. A man called James Langton was running a repertory theatre at Middlepool that was attracting a good deal of attention; and after Michael had been with Benson for three years, when the company was going to Middlepool on its annual visit, he wrote to Langton and asked whether he would see him. Jimmie Langton, a fat, bald-headed, rubicund man of forty-five, who looked like one of Rubens' prosperous burghers, had a passion for the theatre. He was an eccentric, arrogant, exuberant, vain and charming fellow. He loved acting, but his physique prevented him from playing any but a few parts, which was fortunate, for he was a bad actor. He could not subdue his natural flamboyance, and every part he played, though he studied it with care and gave it thought, he turned into a grotesque. He broadened every gesture, he exaggerated every intonation. But it was a very different matter when he rehearsed his cast; then he would suffer nothing artificial. His ear was perfect, and though he could not produce the right intonation himself he would never let a false one pass in anyone else.

"Don't be natural," he told his company. "The stage isn't the place for that. The stage is make-believe. But seem natural."

He worked his company hard. They rehearsed every morning from ten till two, when he sent them home to learn their parts and rest before the evening's performance. He bullied them, he screamed at them, he mocked them. He underpaid them. But if they played a moving scene well he cried like a child, and when they said an amusing line as he wanted it said he bellowed with laughter. He would skip about the stage on one leg if he was pleased, and if he was angry would throw the script down and stamp on it while tears of rage ran down his cheeks. The company laughed at him and abused him and did everything they could to please him. He aroused a protective instinct in them, so that one and all they felt that they couldn't let him down. Though they said he drove them like slaves, and they never had a moment to themselves, flesh and blood couldn't stand it, it gave them a sort of horrible satisfaction to comply with his outrageous demands. When he wrung an old trooper's hand, who was getting seven pounds a week, and said, by God, laddie, you're stupendous, the old trooper felt like Charles Kean.

 — Не будьте естественны, — говорил он актерам. — На сцене не место этому. Здесь все — притворство. Но извольте казаться естественными.

Джимми выжимал из актеров все соки. Утром, с десяти до двух, шли репетиции, затем он отпускал их домой учить роли и отдохнуть перед вечерним спектаклем. Он распекал их, он кричал на них, он насмехался над ними. Он недостаточно им платил. Но если они хорошо исполняли трогательную сцену, он плакал, как ребенок, и когда смешную фразу произносили так, как ему хотелось, он хватался за бока. Если он был доволен, он прыгал по сцене на одной ножке, а когда сердился, кидал пьесу на пол и топтал ее, а по его щекам катились гневные слезы. Труппа смеялась над Джимми, ругала его и делала все, чтобы ему угодить. Он возбуждал в них покровительственный инстинкт, все они, до одного, чувствовали, что просто не могут его подвести. Они говорили, что он дерет с них три шкуры, у них и минутки нет свободной, такой жизни даже скотина не выдержит, и при этом им доставляло какое-то особое удовольствие выполнять его непомерные требования. Когда он с чувством пожимал руку старого актера, получающего семь фунтов в неделю, и говорил: «Клянусь богом, старина, ты был просто сногсшибателен», — старик чувствовал себя Чарлзом Кином [10] .

It happened that when Michael kept the appointment he had asked for, Jimmie Langton was in need of a leading juvenile. He had guessed why Michael wanted to see him, and had gone the night before to see him play. Michael was playing Mercutio and he had not thought him very good, but when he came into the office he was staggered by his beauty. In a brown coat and grey flannel trousers, even without make-up, he was so handsome it took your breath away. He had an easy manner and he talked like a gentleman. While Michael explained the purpose of his visit Jimmie Langton observed him shrewdly. If he could act at all, with those looks that young man ought to go far.

"I saw your Mercutio last night," he said. "What d'you think of it yourself?"

"Rotten."

"So do I. How old are you?"

"Twenty-five."

"I suppose you've been told you're good-looking?"

"That's why I went on the stage. Otherwise I'd have gone into the army like my father."

"By gum, if I had your looks what an actor I'd have been."

Случилось так, что когда Майкл приехал в Миддлпул на встречу, о которой просил в письме, Джимми Лэнгтону как раз требовался актер на амплуа первого любовника. Он догадался, по какому поводу Майкл хочет его видеть, и пошел накануне в театр посмотреть на его игру. Майкл выступал в роли Меркуцио и не очень ему понравился, но когда тот вошел к нему в кабинет, Джимми был поражен его красотой. В коричневом сюртуке и серых брюках из легкой шерсти он, даже без грима, был так хорош, что прямо дух захватывало. У него были непринужденные манеры, и говорил он, как джентльмен. Пока Майкл излагал цель своего визита, Джимми внимательно за ним наблюдал. Если он хоть как-то может играть, с такой внешностью этот молодой человек далеко пойдет.

— Я видел вашего Меркуцио вчера, — сказал он. — Что вы сами о нем думаете?

— Отвратительный.

— Согласен. Сколько вам лет?

— Двадцать пять.

— Вам, наверное, говорили, что вы красивы?

— Потому-то я и пошел на сцену, а не в армию, как отец.

— Черт побери, мне бы вашу внешность, какой бы я был актер!

The result of the interview was that Michael got an engagement. He stayed at Middlepool for two years. He soon grew popular with the company. He was good-humoured and kindly; he would take any amount of trouble to do anyone a service. His beauty created a sensation in Middlepool and the girls used to hang about the stage door to see him go out. They wrote him love letters and sent him flowers. He took it as a natural homage, but did not allow it to turn his head. He was eager to get on and seemed determined not to let any entanglement interfere with his career. It was his beauty that saved him, for Jimmie Langton quickly came to the conclusion that, notwithstanding his perseverance and desire to excel, he would never be more than a competent actor. His voice was a trifle thin and in moments of vehemence was apt to go shrill. It gave then more the effect of hysteria than of passion. But his gravest fault as a juvenile lead was that he could not make love. He was easy enough in ordinary dialogue and could say his lines with point, but when it came to making protestations of passion something seemed to hold him back. He felt embarrassed and looked it.

"Damn you, don't hold that girl as if she was a sack of potatoes," Jimmie Langton shouted at him. "You kiss her as if you were afraid you were standing in a draught. You're in love with that girl. You must feel that you're in love with her. Feel as if your bones were melting inside you and if an earthquake were going to swallow you up next minute, to hell with the earthquake."

But it was no good. Notwithstanding his beauty, his grace and his ease of manner, Michael remained a cold lover. This did not prevent Julia from falling madly in love with him. For it was when he joined Langton's repertory company that they met.

Кончилась встреча тем, что Майкл подписал контракт. Он пробыл у Джимми Лэнгтона два года. Вскоре он сделался любимцем труппы. Он был добродушен и отзывчив, не жалел труда, чтобы оказать услугу. Его красота произвела сенсацию в Миддлпуле, и у служебного входа вечно торчала куча девиц, поджидавших, когда он выйдет. Они писали ему любовные письма и посылали цветы. Майкл принимал их поклонение как должное, но не позволял вскружить себе голову. Он стремился к успеху и твердо решил, что не свяжет себя ничем, что может этому помешать. Джимми Лэнгтон скоро пришел к заключению, что, несмотря на настойчивость Майкла и горячее желание преуспеть, из него никогда не получится хороший актер. Спасала. Майкла только красота. Голос у него был тонковат и в особо патетические моменты звучал чуть пронзительно. Это скорее было похоже на истерику, чем на бурную страсть. Но самым большим его недостатком в качестве героя-любовника было то, что он не умел изображать любовь. Он свободно вел обычный диалог, умел донести «соль» произносимых им строк, но когда доходило до признания в любви, что-то его сковывало. Он смущался, и это было видно.

— Черт вас подери, не держите девушку так, словно это мешок с картофелем! — кричал на него Джимми Лэнгтон. — Вы целуете ее с таким видом, будто боитесь заразиться простудой! Вы влюблены в нее. Вам должно казаться, будто вы таете, как воск, и если через секунду будет землетрясение и земля вас поглотит, черт с ним, с этим землетрясением!

Но все было напрасно. Несмотря на свою красоту, изящество и непринужденные манеры, Майкл оставался холодным любовником. Это не помешало Джулии страстно им увлечься. Произошло это сразу же, как только Майкл присоединился к их труппе.

When Julia was sixteen and went to the Royal Academy of Dramatic Art in Gower Street she knew already much that they could teach her there. She had to get rid of a certain number of tricks that were out of date and she had to acquire a more conversational style. But she won every prize that was open to her, and when she was finished with the school her good French got her almost immediately a small part in London as a French maid. It looked for a while as though her knowledge of French would specialize her in parts needing a foreign accent, for after this she was engaged to play an Austrian waitress. It was two years later that Jimmie Langton discovered her. She was on tour in a melodrama that had been successful in London; in the part of an Italian adventuress, whose machinations were eventually exposed, she was trying somewhat inadequately to represent a woman of forty. Since the heroine, a blonde person of mature years, was playing a young girl, the performance lacked verisimilitude. Jimmie was taking a short holiday which he spent in going every night to the theatre in one town after another. At the end of the piece he went round to see Julia. He was well enough known in the theatrical world for her to be flattered by the compliments he paid her, and when he asked her to lunch with him next day she accepted.

They had no sooner sat down to table than he went straight to the point.

"I never slept a wink all night for thinking of you," he said.

"This is very sudden. Is your proposal honourable or dishonourable?"

He took no notice of the flippant rejoinder.

"I've been at this game for twenty-five years. I've been a call-boy, a stage-hand, a stage-manager, an actor, a publicity man, damn it, I've even been a critic. I've lived in the theatre since I was a kid just out of a board school, and what I don't know about acting isn't worth knowing. I think you're a genius."

"It's sweet of you to say so."

"Shut up. Leave me to do the talking. You've got everything. You're the right height, you've got a good figure, you've got an indiarubber* face."

"Flattering, aren't you?"

Когда Джулии исполнилось шестнадцать и она пошла в Королевскую академию драматического искусства на Говер-стрит, она уже знала многое из того, чему там учили. Ей пришлось избавиться от некоторых приемов, которые выглядели старомодно, и приучиться к более разговорной манере исполнения. Но она занимала первые места на всех конкурсах, в которых участвовала, и как только окончила школу, почти сразу получила, благодаря своему превосходному французскому, небольшую роль горничной в одном из лондонских театров. Какое-то время казалось, что ее знание французского языка обречет ее только на такие роли, где требуется иностранный акцент, так как следом за французской горничной она играла австрийскую официантку. Прошло два года, прежде чем ее открыл Джимми Лэнгтон. Джулия гастролировала по провинции с мелодрамой, хорошо принятой в Лондоне, в роли итальянки-авантюристки, чьи интриги в конце концов оказываются раскрытыми; она старалась, без особого успеха, изобразить сорокалетнюю женщину. Поскольку ведущая актриса, блондинка зрелого возраста, играла молодую девушку, все представление было лишено правдоподобия. Джимми дал сам себе короткий отпуск, который он проводил, посещая театр за театром, в разных городах. После окончания спектакля он пошел за кулисы познакомиться с Джулией. Джимми был достаточно известен в театральных кругах для Того, чтобы его комплименты польстили ей, и когда он пригласил ее назавтра к ленчу, Джулия согласилась.

Не успели они сесть за столик, как он без обиняков приступил к делу.

— Я этой ночью и глаз не сомкнул, все думал о вас.

— Вот это сюрприз! И какие же у вас были мысли — честные или бесчестные?

Джимми пропустил мимо ушей легкомысленный ответ.

— Я участвую в этой игре уже двадцать пять лет. Я был мальчиком, вызывающим актеров на сцену, рабочим сцены, актером, режиссером, рекламным агентом, был даже критиком, черт побери. Я живу среди кулис с самого детства, с тех пор, как вышел из школы, и то, чего я не знаю о театре, и знать не стоит. Я думаю, что вы — огромный талант.

— Очень мило с вашей стороны.

— Заткнитесь. Говорить предоставьте мне. У вас идеальные данные. Подходящий рост, подходящая фигура, каучуковое лицо…

— Очень лестно.

"That's just what I am. That's the face an actress wants. The face that can look anything, even beautiful, the face that can show every thought that passes through the mind. That's the face Duse's got. Last night even though you weren't really thinking about what you were doing every now and then the words you were saying wrote themselves on your face."

"It's such a rotten part. How could I give it my attention? Did you hear the things I had to say?"

"Actors are rotten, not parts. You've got a wonderful voice, the voice that can wring an audience's heart, I don't know about your comedy, I'm prepared to risk that."

"What d'you mean by that?"

"Your timing is almost perfect. That couldn't have been taught, you must have that by nature. That's the far, far better way. Now let's come down to brass tacks. I've been making inquiries about you. It appears you speak French like a Frenchwoman and so they give you broken English parts. That's not going to lead you anywhere, you know."

"That's all I can get."

"Are you satisfied to go on playing those sort of parts for ever? You'll get stuck in them and the public won't take you in anything else. Seconds, that's all you'll play. Twenty pounds a week at the outside and a great talent wasted."

"I've always thought that some day or other I should get a chance of a straight part."

"When? You may have to wait ten years. How old are you now?"

"Twenty."

"What are you getting?"

"Fifteen pounds a week."

— Еще как. Такое лицо и нужно актрисе. Лицо, которое может быть любым, даже прекрасным, лицо, на котором отражается каждая мысль, проносящаяся в уме. Такое лицо было у Дузе [17] . Вчера вечером, хотя вы по-настоящему и не думали о том, что делали, время от времени слова, которые вы произносили, были просто написаны у вас на лице.

— Это ужасная роль. Там и думать-то не о чем. Вы слышали, какую ерунду я должна пороть?

— Ужасными бывают только актеры, а не роли. У вас необыкновенный голос, голос, который может перевернуть всю душу. Как вы в комических ролях — я не знаю, но готов рискнуть.

— Что вы этим хотите сказать?

— Ваше чувство ритма почти безупречно. Этому нельзя научить, должно быть, оно у вас от природы. И это куда лучше. Перехожу к сути дела. Я навел о вас справки. Вы в совершенстве говорите по-французски, поэтому вам дают роли, где нужен ломаный английский язык. На этом, знаете, далеко не уедешь.

— Это все, что я могу получить.

— Вас удовлетворит всю жизнь изображать такие персонажи? Вы застрянете на них, и публика не станет принимать вас ни в каком другом амплуа. Вы всегда будете на второстепенных ролях. Самое большое — двадцать фунтов в неделю и гибель большого таланта.

— Я всегда думала, что наступит день, и к получу настоящую роль.

— Когда? Вы можете прождать десять лет. Сколько вам сейчас?

— Двадцать.

— Сколько вы получаете?

— Пятнадцать фунтов в неделю.

"That's a lie. You're getting twelve, and it's a damned sight more than you're worth. You've got everything to learn. Your gestures are commonplace. You don't know that every gesture must mean something. You don't know how to get an audience to look at you before you speak. You make up too much. With your sort of face the less make-up the better. Wouldn't you like to be a star?"

"Who wouldn't?"

"Come to me and I'll make you the greatest actress in England. Are you a quick study? You ought to be at your age."

"I think I can be word-perfect in any part in forty-eight hours."

"It's experience you want and me to produce you. Come to me and I'll let you play twenty parts a year. Ibsen, Shaw, Barker, Sudermann, Hankin, Galsworthy. You've got magnetism and you don't seem to have an idea how to use it." He chuckled. "By God, if you had, that old hag would have had you out of the play you're in now before you could say knife.* You've got to take an audience by the throat and say, now, you dogs, you pay attention to me. You've got to dominate them. If you haven't got the gift no one can give it you, but if you have you can be taught how to use it. I tell you, you've got the makings of a great actress. I've never been so sure of anything in my life."

 — Неправда. Вы получаете двенадцать, и это куда больше того, что вы сейчас стоите. Вам еще всему надо учиться. Ваши жесты банальны. Вы даже не догадываетесь, что каждый жест должен что-то означать. Вы не умеете заставить публику смотреть на вас до того, как вы заговорите. Вы слишком грубо накладываете грим. С таким лицом, как у вас, чем меньше грима, тем лучше. Вы хотите стать звездой?

— Кто же не хочет?

— Переходите ко мне, и я сделаю вас величайшей актрисой Англии. Вы быстро запоминаете текст? Наверное, да, в вашем возрасте…

— Думаю, могу слово в слово запомнить любую роль через двое суток.

— Вам нужен опыт, и я — для того, чтобы вас сделать. Переходите ко мне, и вы будете иметь двадцать ролей в год. Ибсен, Шоу, Баркер, Зудерман, Хэнкин, Голсуорси. В вас есть огромное обаяние, но, судя по всему, вы еще не имеете ни малейшего представления как им пользоваться. — Джимми засмеялся коротким смешком. — А если бы имели, эта старая карга в два счета выжила бы вас из труппы. Вы должны брать публику за горло и говорить: «Эй вы, собаки, глядите-ка на меня». Вы должны властвовать над ней. Если у человека нет таланта, никто ему его не даст, но если талант есть, можно научить им пользоваться. Говорю вам, у вас есть все задатки великой актрисы. Я еще никогда в жизни ни в чем не был так уверен.

"I know I want experience. I'd have to think it over of course. I wouldn't mind coming to you for a season."

"Go to hell. Do you think I can make an actress of you in a season? Do you think I'm going to work my guts out to make you give a few decent performances and then have you go away to play some twopenny-halfpenny part in a commercial play in London? What sort of a bloody fool do you take me for? I'll give you a three years' contract, I'll give you eight pounds a week and you'll have to work like a horse."

"Eight pounds a week's absurd. I couldn't possibly take that."

"Oh yes, you could. It's all you're worth and it's all you're going to get."

Julia had been on the stage for three years and had learnt a good deal. Besides, Jane Taitbout, no strict moralist, had given her a lot of useful information.

"And are you under the impression by any chance, that for that I'm going to let you sleep with me as well?"

"My God, do you think I've got time to go to bed with the members of my company? I've got much more important things to do than that, my girl. And you'll find that after you've rehearsed for four hours and played a part at night to my satisfaction, besides a couple of matinees, you won't have much time or much inclination to make love to anybody. When you go to bed all you'll want to do is to sleep."

But Jimmie Langton was wrong there.

— Я знаю, что мне не хватает опыта. Конечно, мне надо подумать о вашем предложении. Я бы не прочь перейти к вам на один сезон.

— Идите к черту. Вы воображаете, я смогу за один сезон сделать из вас актрису? Стану тянуть из себя жилы, чтобы вы дали несколько приличных представлений, а потом уехали в Лондон играть какую-нибудь ничтожную роль в коммерческой пьесе? За какого же кретина вы меня принимаете! Я подпишу с вами контракт на три года, я буду платить вам восемь фунтов в неделю, и работать вам придется, как лошади.

— О восьми фунтах в неделю не может быть и речи. Это смешно. Такого предложения я принять не могу.

— Прекрасно можете. Это все, чего вы сейчас стоите, и все, что вы будете получать.

Джулия пробыла в театре три года и успела к этому времени многое узнать. К тому же Жанна Тэбу, не отличавшаяся строгой моралью, поделилась с ней массой полезных сведений.

— А не рассчитываете ли вы случайно, что за эти же деньги я стану спать с вами?

— О господи, неужели вы думаете, у меня есть время крутить романы с актрисами моей труппы? У меня куча куда более важных дел, детка. И вы увидите, что после четырех часов репетиций, не говоря уж об утренних представлениях, да после того, как вы сыграете вечером в спектакле так, что я буду вами доволен, у вас тоже не будет ни времени, ни желания заниматься любовью. Когда вы ляжете наконец в постель, вам одного захочется — спать.

Но тут Джимми Лэнгтон ошибся.

3

JULIA, taken by his enthusiasm and his fantastic exuberance, accepted his offer. He started her in modest parts which under his direction she played as she had never played before. He interested the critics in her, he flattered them by letting them think that they had discovered a remarkable actress, and allowed the suggestion to come from them that he should let the public see her as Magda. She was a great hit and then in quick succession he made her play Nora in The Doll's House, Ann in Man and Superman, and Hedda Gabler. Middle-pool was delighted to discover that it had in its midst an actress who it could boast was better than any star in London, and crowded to see her in plays that before it had gone to only from local patriotism. The London paragraphers* mentioned her now and then, and a number of enthusiastic patrons of the drama made the journey to Middlepool to see her. They went back full of praise, and two or three London managers sent representatives to report on her. They were doubtful. She was all very well in Shaw and Ibsen, but what would she do in an ordinary play? The managers had had bitter experien-ces. On the strength of an outstanding performance in one of these queer plays they had engaged an actor, only to discover that in any other sort of play he was no better than anybody else.

3

Джулия, захваченная энтузиазмом и фантастической энергией Лэнгтона, приняла предложение. Джимми начал с ней со скромных ролей, которые под его руководством она играла так, как никогда раньше. Он заинтересовал ею критиков, польстил им, сделав вид, будто это они открыли новый необыкновенный талант, и, незаметно для них самих, выудил предложение показать ее публике в роли Магды [18] . Джулия имела колоссальный успех, и тогда Джимми дал ей одну за другой Нору в «Кукольном доме» [19] , Энн в «Человек и сверхчеловек» [20] и Гедду Габлер [21] . Миддлпульцы были в восторге, обнаружив в своем театре актрису, которая могла затмить любую лондонскую звезду, и, чтобы увидеть ее, ломились на такие спектакли, на которые раньше ходили только из местного патриотизма. О Джулии стали упоминать в столичных газетах, и многие восторженные ценители драмы специально приезжали в Миддлпул на нее посмотреть. Они возвращались, превознося ее до небес, и два или три лондонских антрепренера послали своих представителей, чтобы они дали о ней свой отзыв. Те колебались. В драмах Шоу и Ибсена она была хороша, а какой она окажется в обычной пьесе? У антрепренеров уже был печальный опыт. Прельстившись выдающейся игрой какого-нибудь актера в одной из этих чудных пьес, они подчас заключали с ним контракт, а потом обнаруживалось, что во всех остальных пьесах он играет ничуть не лучше других.

When Michael joined the company Julia had been playing in Middlepool for a year. Jimmie started him with Marchbanks in Candida. It was the happy choice one would have expected him to make, for in that part his great beauty was an asset and his lack of warmth no disadvantage.

Julia reached over to take out the first of the cardboard cases in which Michael's photographs were kept. She was sitting comfortably on the floor. She turned the early photographs over quickly, looking for that which he had taken when first he came to Middlepool; but when she came upon it, it gave her a pang. For a moment she felt inclined to cry. It had been just like him then. Candida was being played by an older woman, a sound actress who was cast generally for mothers, maiden aunts or character parts, and Julia with nothing to do but act eight times a week attended the rehearsals. She fell in love with Michael at first sight. She had never seen a more beautiful young man, and she pursued him relentlessly. In due course Jimmie put on Ghosts, braving the censure of respectable Middlepool, and Michael played the boy and she played Regina. They heard one another their parts and after rehearsals lunched, very modestly, together so that they might talk of them. Soon they were inseparable. Julia had little reserve; she flattered Michael outrageously. He was not vain of his good looks, he knew he was handsome and accepted compliments, not exactly with indifference, but as he might have accepted a compliment on a fine old house that had been in his family for generations. It was a well-known fact that it was one of the best houses of its period, one was proud of it and took care of it, but it was just there, as natural to possess as the air one breathed. He was shrewd and ambitious. He knew that his beauty was at present his chief asset, but he knew it could not last for ever and was determined to become a good actor so that he should have something besides his looks to depend on. He meant to learn all he could from Jimmie Langton and then go to London.

"If I play my cards well I can get some old woman to back me and go into management. One's got to be one's own master. That's the only way to make a packet."

Когда Майкл присоединился к их труппе, Джулия играла в Миддлпуле уже целый год. Джимми выпустил его в роли Марчбенкса в «Кандиде» [22] . Это оказался правильный выбор, как того и следовало ожидать, ибо в этой роли красота Майкла была большим преимуществом, а отсутствие темперамента не являлось недостатком.

…Джулия протянула руку и взяла первую из картонных коробок, в которых лежали фотографии Майкла. С удобством расположившись на полу, она быстро просматривала его ранние фотографии в поисках той, которая была сделана, когда он впервые приехал в Миддлпул. Когда она наконец нашла снимок, сердце ее вдруг сжалось от острой боли. Несколько секунд Джулия боролась со слезами. Такой он тогда и был. Кандиду играла немолодая актриса, обычно выступавшая в характерных ролях или в ролях матерей и старых тетушек, и Джулия, которая была занята только по вечерам, посещала все репетиции. Она влюбилась в Майкла с первого взгляда. Джулия никогда в жизни не видела такого красавца и стала упорно добиваться его. Выждав время, Джимми поставил «Привидения» [23] , с риском навлечь на себя гнев респектабельного Миддлпула. Майкл играл в нем юношу, Джулия — Регину. Они читали друг другу свои роли, а после репетиции вместе перекусывали — очень скромно, — чтобы их обсудить. Вскоре они стали неразлучны. Джулия не могла совладать с собой и безудержно льстила Майклу. Он не был тщеславен: зная, что красив, он выслушивал комплименты по этому поводу не то чтобы безразлично, но так, словно речь шла о прекрасном старом доме, который переходил в их семье из поколения в поколение. Было известно, что это один из лучших образчиков архитектуры своей эпохи, им гордились, о нем заботились, но в том, что он существовал, не было ничего особенного, владеть им казалось так же естественно, как дышать. Майкл был неглуп и честолюбив; он знал, что красота — пока его главный козырь, но знал также, что она недолговечна, и твердо решил стать хорошим актером, чтобы в дальнейшем опираться на кое-что еще, кроме внешних данных. Он намеревался научиться у Джимми Лэнгтона всему, чему можно, а затем уехать в Лондон.

— Если я хорошо использую обстоятельства, может быть, я найду какую-нибудь старуху, которая субсидирует меня и поможет открыть собственный театр. Это единственный способ сколотить состояние.

Джулия скоро обнаружила, что Майкл не очень-то любит тратиться, и когда они завтракали или отправлялись по воскресеньям на небольшую прогулку, не забывала вносить свою долю в их расходы. Джулия ничего не имела против этого. Ей нравилось, что он считает пенни, и, будучи сама склонна сорить деньгами, вечно запаздывая на неделю, а то и на две с квартирной платой, она восхищалась тем, что он терпеть не может влезать в долги и даже при своем скудном жаловании умудряется регулярно кое-что откладывать. Майкл хотел скопить достаточную сумму к тому времени, как переберется в Лондон, чтобы иметь возможность не хвататься за первую предложенную роль, а подождать, пока подвернется что-нибудь стоящее. Родители его жили на небольшую пенсию и должны были лишить себя самого необходимого, чтобы послать его в Кембридж. Однако отец, которому не очень-то нравилось намерение Майкла идти на сцену, был тверд.

— Если ты решил стать актером, я, по-видимому, не смогу тебе помешать, — сказал он, — но, черт подери, я настаиваю, чтобы ты получил образование, приличествующее джентльмену.

Джулия с удовлетворением узнала, что отец Майкла был полковник в отставке, на нее произвел большое впечатление рассказ об их предке, проигравшем при регентстве в карты все свое состояние, ей нравилось кольцо с печаткой, которое носил Майкл, где была выгравирована кабанья голова и девиз: «nemo me impune lacessit».

— Мне кажется, ты больше гордишься своей семьей, чем тем, что похож на греческого бога, — нежно говорила она ему.

— Кто угодно может быть красив, — отвечал он со своей привлекательной улыбкой, — но не всякий может похвалиться добропорядочной семьей. Сказать по правде, я рад, что мой отец — джентльмен.

Джулия собралась с духом и сказала:

— А мой — ветеринар.

На секунду лицо Майкла окаменело, но он тут же справился с собой и рассмеялся.

— Конечно, это не имеет особого значения, кто у тебя отец. Я часто слышал, как мой отец вспоминал о полковом ветеринаре. Он был у них на равных с офицерами. Отец всегда говорил, что он был один из лучших людей в полку.

Джулия была рада, что Майкл окончил Кембридж. Он был в гребной команде своего колледжа, и одно время поговаривали о том, чтобы включить его в университетскую сборную.

— Я, понятно, очень этого хотел. Это бы так пригодилось в дальнейшем. Можно было бы прекрасно использовать для рекламы.

"What blasted fools they are," he said. "What the devil do they think they're going to get out of it?"

"I shouldn't have thought it very hard to guess that," said Julia dryly.

Although she knew he took these attentions so lightly she could not help feeling angry and jealous.

"I should be a damned fool if I got myself mixed up with some woman in Middlepool. After all, they're mostly flappers. Before I knew where I was I'd have some irate father coming along and saying, now you must marry the girl."

She tried to find out whether he had had any adventures while he was playing with Benson's company. She gathered that one or two of the girls had been rather inclined to make nuisances of themselves, but he thought it was a terrible mistake to get mixed up with any of the actresses a chap was playing with. It was bound to lead to trouble.

 — Вот идиотки, — говорил он. — Какого черта они хотят этим достичь?

— Мне кажется, об этом нетрудно догадаться, — сухо отвечала Джулия. Хотя ей было известно, что он ни во что не ставит эти знаки внимания, она все равно злилась и ревновала.

— Я был бы последним дураком, если бы связался с кем-нибудь здесь, в Миддлпуле. В большинстве это все желторотые девчонки. Не успею я и глазом моргнуть, как на меня накинется разгневанный родитель и скажет: а не хотите ли вы под венец?

Джулия пыталась узнать, не было ли у него интрижки, когда он играл в труппе Бенсона. Она постепенно выяснила, что некоторые из молодых актрис были склонны ему докучать, но он считал, что связываться с женщинами из своей труппы — страшная ошибка. Это никогда не доводит до добра.

"And you know how people gossip in a company. Everyone would know everything in twenty-four hours. And when you start a thing like that you don't know what you're letting yourself in for. I wasn't risking anything."

When he wanted a bit of fun he waited till they were within a reasonable distance of London and then he would race up to town and pick up a girl at the Globe Restaurant. Of course it was expensive, and when you came to think of it, it wasn't really worth the money; besides, he played a lot of cricket in Benson's company, and golf when he got the chance, and that sort of thing was rotten for the eye.

Julia told a thumping lie.

"Jimmie always says I'd be a much better actress if I had an affair."

"Don't you believe it. He's just a dirty old man. With him, I suppose. I mean, you might just as well say that I'd give a better performance of Marchbanks if I wrote poetry."

They talked so much together that it was inevitable for her at last to learn his views on marriage.

"I think an actor's a perfect fool to marry young. There are so many cases in which it absolutely ruins a chap's career. Especially if he marries an actress. He becomes a star and then she's a millstone round his neck. She insists on playing with him, and if he's in management he has to give her leading parts, and if he engages someone else there are most frightful scenes. And of course, for an actress it's insane. There's always the chance of her having a baby and she may have to refuse a damned good part. She's out of the public eye for months, and you know what the public is, unless they see you all the time they forget that you ever existed."

 — Ты же знаешь, какие актеры сплетники! Всем все будет известно через двадцать четыре часа. И когда начнешь что-нибудь в этом роде, никогда не скажешь заранее, чем все кончится. Нет, я не собирался рисковать.

Когда Майклу хотелось поразвлечься, он ждал, пока они не окажутся неподалеку от Лондона, мчался туда и подцеплял девчонку в ресторане «Глобус». Конечно, это было дорого и, по сути дела, не стоило затраченных денег; к тому же у Бенсона он много играл в крикет и, если представлялась возможность, в гольф, а всякие такие вещи вредны для глаз.

Джулия выдала ему наглую ложь:

— Джимми говорит, я куда лучше играла бы, если бы завела роман.

— Не верь ему. Он просто грязный старикашка. С кем? Наверное, с ним? Все равно что сказать, будто я лучше сыграл бы Марчбенкса, если бы писал стихи.

Они столько разговаривали друг с другом, что рано или поздно она должна была выяснить его взгляды на брак.

— Я думаю, актер — просто дурак, если он женится молодым. Я знаю кучу примеров, когда это совершенно загубило человеку карьеру. Особенно если он женится на актрисе. Он делается звездой, и тогда она камнем висит у него на шее. Она хочет играть с ним, и, если у него своя труппа, он вынужден отдавать ей первые роли, а пригласи он кого-нибудь другого, она станет устраивать ему ужасные сцены. Всегда есть опасность, что у нее родится ребенок, и ей придется отказаться от превосходной роли. Она на много месяцев исчезнет с глаз публики, а ты сама знаешь, что такое публика — с глаз долой, из сердца вон. Если она не видит тебя каждый день, она вообще забывает о твоем существовании.

Marriage? What did she care about marriage? Her heart melted within her when she looked into his deep, friendly eyes, and she shivered with delightful anguish when she considered his shining, russet hair. There was nothing that he could have asked her that she would not gladly have given him. The thought never entered his lovely head.

"Of course he likes me," she said to herself. "He likes me better than anyone, he even admires me, but I don't attract him that way."

She did everything to seduce him except slip into bed with him, and she only did not do that because there was no opportunity. She began to fear that they knew one another too well for it to seem possible that their relations should change, and she reproached herself bitterly because she had not rushed to a climax when first they came in contact with one another. He had too sincere an affection for her now ever to become her lover. She found out when his birthday was and gave him a gold cigarette case which she knew was the thing he wanted more than anything in the world. It cost a good deal more than she could afford and he smilingly reproached her for her extravagance. He never dreamt what ecstatic pleasure it gave her to spend her money on him. When her birthday came along he gave her half a dozen pairs of silk stockings. She noticed at once that they were not of very good quality, poor lamb, he had not been able to bring himself to spring to that, but she was so touched that he should give her anything that she could not help crying.

"What an emotional little thing you are," he said, but he was pleased and touched to see her tears.

Замужество! Что ей было замужество? Сердце таяло у нее в груди, когда она смотрела в его глубокие ласковые глаза, она трепетала от мучительного восторга, когда любовалась его блестящими каштановыми кудрями. Что бы она ему ни отдала, если бы он попросил? Но мысль об этом ни разу не закралась в его красивую голову.

«Конечно, я ему нравлюсь, — сказала себе Джулия. — Нравлюсь больше, чем кто-либо другой, он даже восхищается мной, но я не привлекаю его как женщина».

Джулия сделала все, чтобы его соблазнить, разве что не легла к нему в постель, и то лишь по одной причине — не представлялось удобного случая. Она стала опасаться, что они чересчур хорошо узнали Друг друга, вряд ли их отношения смогут теперь принять другой характер, и горько упрекала себя за то, что не довела дела до конца, когда они только познакомились. Майкл слишком искренне сейчас к ней привязан, чтобы стать ее любовником. Джулия разузнала, когда у него день рождения, и подарила ему золотой портсигар — вещь, которую ему хотелось иметь больше всего на свете. Он стоил куда дороже, чем она могла себе позволить, Майкл с улыбкой попенял ей за мотовство. Он и не догадывался, с каким экстатическим наслаждением тратила она на него деньги. Когда настал ее день рождения, Майкл преподнес ей полдюжины шелковых чулок. Джулия сразу увидела, что они неважного качества. Бедный ягненочек, ему трудно было заставить себя войти в большой расход, но она была очень тронута тем, что он вообще сделал ей подарок, и чуть не расплакалась. — Ну и чувствительная ты, крошка, — сказал Майкл, однако он был умилен — ему польстили ее слезы.

She found his thrift rather an engaging trait. He could not bear to throw his money about. He was not exactly mean, but he was not generous. Once or twice at restaurants she thought he undertipped the waiter, but he paid no attention to her when she ventured to remonstrate. He gave the exact ten per cent, and when he could not make the exact sum to a penny asked the waiter for change.

"Neither a borrower nor a lender be," he quoted from Polonius.

When some member of the company, momentarily hard up, tried to borrow from him it was in vain. But he refused so frankly, with so much heartiness, that he did not affront.

"My dear old boy, I'd love to lend you a quid, but I'm absolutely stony. I don't know how I'm going to pay my rent at the end of the week."

For some months Michael was so much occupied with his own parts that he failed to notice how good an actress Julia was. Of course he read the reviews, and their praise of Julia, but he read summarily, without paying much attention till he came to the remarks the critics made about him. He was pleased by their approval, but not cast down by their censure. He was too modest to resent an unfavourable criticism.

"I suppose I was rotten," he would say ingenuously.

Его бережливость казалась Джулии привлекательной чертой. Майкл просто не мог сорить деньгами. Он был не то чтобы скуп, просто расчетлив. Один или два раза в ресторане ей показалось, что он недостаточно дал на чай официанту, но когда она отважилась запротестовать, он и ухом не повел. Он давал ровно десять процентов и, если у него не было мелочи и он не мог дать точной суммы, спрашивал сдачу.

«В долг не бери и взаймы не давай», — цитировал он Полония.

Когда кто-либо из членов труппы, оказавшись временно на мели, пытался занять у Майкла деньги, это было пустой затеей. Но отказывал он так бесхитростно, с такой сердечностью, что на него не обижались.

— Дружище, я был бы счастлив одолжить тебе пару монет, но я и сам в кулак свищу. Не представляю, как заплачу за жилье в конце недели.

В течение первых месяцев Майкл так был занят собственными ролями, что не имел возможности заметить, какая Джулия прекрасная актриса. Он, конечно, читал отзывы в газетах, где полно было похвал по ее адресу, но читал бегло, пока не доходил до строк, посвященных лично ему. Он бывал доволен, когда его одобряли, и не расстраивался, когда его бранили. Майкл был слишком скромен, чтобы возмущаться нелестными отзывами.

— Наверное, я и вправду был ужасен, — говорил он.

His most engaging trait was his good humour. He bore Jimmie Langton's abuse with equanimity. When tempers grew frayed during a long rehearsal he remained serene. It was impossible to quarrel with him. One day he was sitting in front watching the rehearsal of an act in which he did not appear. It ended with a powerful and moving scene in which Julia had the opportunity to give a fine display of acting. When the stage was being set for the next act Julia came through the pass door and sat down beside Michael. He did not speak to her, but looked sternly in front of him. She threw him a surprised look. It was unlike him not to give her a smile and a friendly word. Then she saw that he was clenching his jaw to prevent its trembling and that his eyes were heavy with tears.

"What's the matter, darling?"

"Don't talk to me. You dirty little bitch, you've made me cry."

"Angel!"

The tears came to her own eyes and streamed down her face. She was so pleased, so flattered.

"Oh, damn it," he sobbed. "I can't help it."

He took a handkerchief out of his pocket and dried his eyes.

("I love him, I love him, I love him.")

Presently he blew his nose.

"I'm beginning to feel better now. But, my God, you shattered me."

"It's not a bad scene, is it?"

"The scene be damned, it was you. You just wrung my heart. The critics are right, damn it, you're an actress and no mistake."

"Have you only just discovered it?"

"I knew you were pretty good, but I never knew you were as good as all that. You make the rest of us look like a piece of cheese. You're going to be a star. Nothing can stop you."

"Well then, you shall be my leading man."

Самой приятной чертой в характере Майкла было его добродушие. Он переносил все громы и молнии Джимми Лэнгтона с полной невозмутимостью. Когда после долгой репетиции у остальных актеров начинали сдавать нервы, он оставался безмятежен. С ним было просто невозможно поссориться. Однажды Майкл сидел в зрительном зале и смотрел репетицию того акта, где сам он не играл. В конце была очень сильная и трогательная сцена, в которой Джулия имела возможность показать свой талант. Пока готовили декорации для следующего акта, Джулия прошла в зал и села рядом с Майклом. Он продолжал сидеть молча, сурово глядя прямо перед собой.

Джулия удивилась: не улыбнуться ей, не бросить дружеского слова — это было на него непохоже. И тут она увидела, что он стискивает зубы, чтобы они не стучали, и что глаза его полны слез.

— Что случилось, милый?

— Не заговаривай со мной. Маленькая чертовка, ты заставила меня плакать.

— Ангел!

На глаза Джулии тоже навернулись слезы и потекли по щекам. Она была так счастлива, так польщена!

— А, пропади оно все пропадом, — всхлипнул Майкл. — Ничего не могу с собой поделать.

Он вынул из кармана платок и вытер глаза.

(«Я люблю его, люблю, люблю!»)

Майкл высморкался.

— Стало немного лучше, но, клянусь богом, ты меня потрясла.

— Неплохая сцена, правда?

— При чем тут сцена? Все дело в тебе. Ты перевернула мне всю душу. Критики правы, черт побери, ты — настоящая актриса, ничего не скажешь.

— И ты только сейчас это увидел?

— Я знал, что ты хорошо играешь, но и понятия не имел, что так хорошо. Мы все рядом с тобой ничто. Ты будешь звездой. Что бы ни стояло у тебя на пути.

— Тогда ты будешь моим партнером.

"Fat chance I'd have of that with a London manager." Julia had an inspiration.

"Then you must go into management yourself and make me your leading lady."

He paused. He was not a quick thinker and needed a little time to let a notion sink into his mind. He smiled.

"You know that's not half a bad idea."

They talked it over at luncheon. Julia did most of the talking while he listened to her with absorbed interest.

"Of course the only way to get decent parts consistently is to run one's own theatre," he said. "I know that."

The money was the difficulty. They discussed how much was the least they could start on. Michael thought five thousand pounds was the minimum. But how in heaven's name could they raise a sum like that? Of course some of those Middlepool manufacturers were rolling in money, but you could hardly expect them to fork out five thousand pounds to start a couple of young actors who had only a local reputation. Besides, they were jealous of London.

"You'll have to find your rich old woman," said Julia gaily.

She only half believed all she had been saying, but it excited her to discuss a plan that would bring her into a close and constant relation with Michael. But he was being very serious.

"I don't believe one could hope to make a success in London unless one were pretty well known already. The thing to do would be to act there in other managements for three or four years first; one's got to know the ropes. And the advantage of that would be that one would have had time to read plays. It would be madness to start in management unless one had at least three plays. One of them out to be a winner."

"Of course if one did that, one ought to make a point of acting together so that the public got accustomed to seeing the two names on the same bill."

"I don't know that there's much in that. The great thing is to have good, strong parts. There's no doubt in my mind that it would be much easier to find backers if one had made a bit of a reputation in London."

 — Черта лысого это мне удастся у лондонских антрепренеров.

Джулию осенило:

— Значит, ты сам должен стать антрепренером и сделать меня исполнительницей главных ролей.

Майкл помолчал. Он был немного тугодум, и ему требовалось время, чтобы оценить по достоинству новую мысль.

— Знаешь, а это совсем неплохая идея.

За ленчем они обсудили ее поподробнее. Говорила в основном Джулия, Майкл слушал с глубоким интересом.

— Конечно, единственный способ постоянно иметь хорошие роли — это самому быть антрепренером труппы, — сказал он.

Все упиралось в деньги. Они прикинули, с чего можно начать. Майкл считал, что им надо минимум пять тысяч фунтов. Но как, скажите на милость, им раздобыть такую сумму? Конечно, некоторые из миддлпульских фабрикантов просто купаются в золоте, однако вряд ли можно ожидать, что они раскошелятся на пять тысяч фунтов, чтобы помочь двум молодым актерам, заслужившим только местную славу. К тому же они ревниво относились к Лондону.

— Придется тебе поискать богатую старуху, — весело сказала Джулия.

Она лишь наполовину верила всему, что говорила, но ей было приятно обсуждать проект, который еще больше сблизил бы ее с Майклом. Однако Майкл был вполне серьезен.

— Я не думаю, что в Лондоне можно добиться успеха, пока тебя как следует не узнают. Самое верное — года три-четыре поиграть в чужих труппах; нужно разведать все ходы и выходы. Это имеет еще одно преимущество — у нас будет время познакомиться с пьесами. Безумие открывать свой театр, не имея в запасе по крайней мере трех пьес. Одна из них должна стать гвоздем сезона.

— Конечно, и нам надо непременно играть вместе, чтобы публика привыкла видеть наши имена на одной и той же афише.

— Не думаю, чтобы это имело особое значение. Главное — завоевать в Лондоне хорошую репутацию, тогда нам куда легче будет найти людей, которые финансируют наше предприятие.

4

IT was getting on for Easter, and Jimmie Langton always closed his theatre for Holy Week. Julia did not quite know what to do with herself; it seemed hardly worth while to go to Jersey. She was surprised to receive a letter one morning from Mrs. Gosselyn, Michael's mother, saying that it would give the Colonel and herself so much pleasure if she would come with Michael to spend the week at Cheltenham. When she showed the letter to Michael he beamed.

"I asked her to invite you. I thought it would be more polite than if I just took you along."

"You are sweet. Of course I shall love to come."

Her heart beat with delight. The prospect of spending a whole week with Michael was enchanting. It was just like his good nature to come to the rescue when he knew she was at a loose end. But she saw there was something he wanted to say, yet did not quite like to.

4

Дело шло к пасхе, а Джимми Лэнгтон всегда закрывал театр на страстную неделю. Джулия не представляла, куда ей себя девать; вряд ли стоило ехать в Джерси на такое короткое время. Однажды утром она неожиданно получила письмо от миссис Госселин, матери Майкла, где говорилось, что она доставит им с полковником большое удовольствие, если приедет на недельку вместе с Майклом к ним в Челтнем. Когда она показала письмо Майклу, он просиял.

— Я попросил ее тебя пригласить. Я думал, это будет приличнее, чем просто взять тебя с собой.

— Ты — душка. Конечно, я буду очень рада поехать.

Сердце Джулии трепетало от счастья. Что могло быть восхитительней, чем провести целую неделю вместе с Майклом! И это так на него похоже: прийти на выручку, когда ему стало известно, что она не знает, что бы ей предпринять. Но тут она увидела, что он чем-то обеспокоен.

"What is it?"

He gave a little laugh of embarrassment.

"Well, dear, you know, my father's rather old-fashioned, and there are some things he can't be expected to understand. Of course I don't want you to tell a lie or anything like that, but I think it would seem rather funny to him if he knew your father was a vet. When I wrote and asked if I could bring you down I said he was a doctor."

"Oh, that's all right."

Julia found the Colonel a much less alarming person than she had expected. He was thin and rather small, with a lined face and close-cropped white hair. His features had a worn distinction. He reminded you of a head on an old coin that had been in circulation too long. He was civil, but reserved. He was neither peppery nor tyrannical as Julia, from her knowledge of the stage, expected a colonel to be. She could not imagine him shouting out words of command in that courteous, rather cold voice. He had in point of fact retired with honorary rank after an entirely undistinguished career, and for many years had been content to work in his garden and play bridge at his club. He read The Times, went to church on Sunday and accompanied his wife to tea-parties. 

 — В чем дело?

Майкл смущенно рассмеялся.

— Понимаешь, дорогая, мой отец немного старомоден, есть вещи, которые ему уже трудно постигнуть. Конечно, я не хочу, чтобы ты лгала, но боюсь, ему покажется странным, что твой отец был ветеринар. Когда я спросил их в письме, могу ли я тебя привезти, я написал, что он был врач.

— Ну, это не имеет значения.

Джулия сразу увидела, что полковник далеко не так страшен, как она ожидала. Он был худой, невысокого роста, с морщинистым лицом и коротко подстриженными седыми волосами. В его чертах сквозило несколько подержанное благородство. Он вызывал в памяти профиль на монете, которая слишком долго находилась в обращении. Держался он любезно, но сдержанно. Он не был ни раздражителен, ни деспотичен, как боялась Джулия, знакомая с полковниками только по сцене. Она не представляла себе, как этим учтивым, довольно холодным голосом можно выкрикивать слова команды. По правде говоря, полковник Госселин вышел в отставку с почетным званием шефа полка после ничем не выдающейся службы и уже много лет довольствовался тем, что копался у себя в саду и играл в бридж в клубе. Он читал «Тайме», по воскресеньям ходил в церковь и сопровождал жену на чаепития в гости.

Mrs. Gosselyn was a tall, stoutish, elderly woman, much taller than her husband, who gave you the impression that she was always trying to diminish her height. She had the remains of good looks, so that you said to yourself that when young she must have been beautiful. She wore her hair parted in the middle with a bun on the nape of her neck. Her classic features and her size made her at first meeting somewhat imposing, but Julia quickly discovered that she was very shy. Her movements were stiff and awkward. She was dressed fussily, with a sort of old-fashioned richness which did not suit her. Julia, who was entirely without self-consciousness, found the elder woman's deprecating attitude rather touching. She had never known an actress to speak to and did not quite know how to deal with the predicament in which she now found herself. The house was not at all grand, a small detached stucco* house in a garden with a laurel hedge, and since the Gosselyns had been for some years in India there were great trays of brass ware and brass bowls, pieces of Indian embroidery and highly-carved Indian tables. It was cheap bazaar stuff, and you wondered how anyone had thought it worth bringing home.

Julia was quick-witted. It did not take her long to discover that the Colonel, notwithstanding his reserve, and Mrs. Gosselyn, notwithstanding her shyness, were taking stock of her. The thought flashed through her mind that Michael had brought her down for his parents to inspect her. Why? There was only one possible reason, and when she thought of it her heart leaped. She saw that he was anxious for her to make a good impression. She felt instinctively that she must conceal the actress, and without effort, without deliberation, merely because she felt it would please, she played the part of the simple, modest, ingenuous girl who had lived a quiet country life. She walked round the garden with the Colonel and listened intelligently while he talked of peas and asparagus; she helped Mrs. Gosselyn with the flowers and dusted the ornaments with which the drawing-room was crowded.

She talked to her of Michael. She told her how cleverly he acted and how popular he was and she praised his looks. She saw that Mrs. Gosselyn was very proud of him, and with a flash of intuition saw that it would please her if she let her see, with the utmost delicacy, as though she would have liked to keep it a secret but betrayed herself unwittingly, that she was head over ears in love with him.

"Of course we hope he'll do well," said Mrs. Gosselyn. "We didn't much like the idea of his going on the stage; you see, on both sides of the family, we're army, but he was set on it."

"Yes, of course I see what you mean."

"I know it doesn't mean so much as when I was a girl, but after all he was born a gentleman."

"Oh, but some very nice people go on the stage nowadays, you know. It's not like in the old days."

"No, I suppose not. I'm so glad he brought you down here. I was a little nervous about it. I thought you'd be made-up and… perhaps a little loud. No one would dream you were on the stage."

("I should damn well think not. Haven't I been giving a perfect performance of the village maiden for the last forty-eight hours?")

The Colonel began to make little jokes with her and sometimes he pinched her ear playfully.

"Now you mustn't flirt with me, Colonel," she cried, giving him a roguish delicious glance. "Just because I'm an actress you think you can take liberties with me."

"George, George," smiled Mrs. Gosselyn. And then to Julia: "He always was a terrible flirt."

Джулия, прямо по уши влюблена в ее сына.

— Разумеется, мы надеемся, что он добьется успеха, — сказала миссис Госселин. — Мы не очень-то были рады, когда он задумал идти на сцену; мы по обеим линиям потомственные военные, но он ни о чем другом и слышать не хотел.

— Да, конечно, я понимаю, о чем вы говорите.

— Я знаю, сейчас все иначе, чем в дни моей молодости, но ведь он все же настоящий джентльмен.

— О, теперь, знаете, на сцену идут самые порядочные люди. Теперь не то, что в старые времена.

— Вероятно, да. Я так рада, что он привез вас к нам. Я немного волновалась. Я думала, вы будете накрашены и… возможно, несколько вульгарны. Ни одна живая душа не догадалась бы, что вы — актриса.

(«Еще бы, черт побери. Никто бы так не сыграл сельскую барышню, как я это делаю вот уже два дня».)

Полковник начал отпускать по ее адресу шуточки и даже иногда игриво дергал ее за ухо.

— Право, полковник, вы не должны со мной флиртовать! — восклицала она, кидая на него очаровательный плутовской взгляд. — Только потому, что я — актриса, вы думаете, можно позволить себе со мной вольности!

— Джордж, Джордж, — улыбалась миссис Госселин. Затем, обращаясь к Джулии, добавляла: — Он всегда был любитель поухаживать.

("Gosh, I'm going down like a barrel of oysters.")

Mrs. Gosselyn told her about India, how strange it was to have all those coloured servants, but how nice the society was, only army people and Indian civilians, but still it wasn't like home, and how glad she was to get back to England.

They were to leave on Easter Monday because they were playing that night, and on Sunday evening after supper Colonel Gosselyn said he was going to his study to write letters; a minute or two later Mrs. Gosselyn said she must go and see the cook. When they were left alone Michael, standing with his back to the fire, lit a cigarette.

"I"m afraid it's been very quiet down here; I hope you haven't had an awfully dull time." "It's been heavenly."

"You've made a tremendous success with my people. They've taken an enormous fancy to you."

"God, I've worked for it," thought Julia, but aloud said: "How d'you know?"

(«Черт возьми, все идет как по маслу!»)

Миссис Госселин рассказывала ей об Индии, о том, как странно было, что все слуги — темнокожие, но общество там было очень приличное, только правительственные чиновники и военные, однако дома все же лучше, и она была очень рада, когда приехала обратно в Англию.

Возвращаться они должны были в понедельник, на второй день пасхи, потому что уже был назначен спектакль, и накануне вечером после ужина полковник сказал, что ему надо пойти в кабинет написать несколько писем; через несколько минут миссис Госселин тоже поднялась с места — пошла поговорить с кухаркой. Когда они остались одни, Майкл закурил, стоя у камина.

— Боюсь, здесь было не очень-то весело. Надеюсь, ты не слишком скучала?

— Здесь было божественно.

— Ты имела колоссальный успех у родителей. Ты им страшно понравилась.

«Господи, я достаточно потрудилась для этого», — подумала Джулия, но вслух она сказала:

— Откуда ты знаешь?

"Oh, I can see it. Father told me you were very ladylike, and not a bit like an actress, and mother says you're so sensible."

Julia looked down as though the extravagance of these compliments was almost more than she could bear. Michael came over and stood in front of her. The thought occurred to her that he looked like a handsome young footman* applying for a situation. He was strangely nervous. Her heart thumped against her ribs.

"Julia dear, will you marry me?"

For the last week she had asked herself whether or not he was going to propose to her, and now that he had at last done so, she was strangely confused.

"Michael!"

"Not immediately, I don't mean. But when we've got our feet on the ladder. I know that you can act me, off the stage, but we get on together like a house on fire, and when we do go into management I think we'd make a pretty good team. And you know I do like you most awfully. I mean, I've never met anyone who's a patch on you."

("The blasted fool, why does he talk all that rot? Doesn't he know I'm crazy to marry him? Why doesn't he kiss me, kiss me, kiss me? I wonder if I dare tell him I'm absolutely sick with love for him.")

"Michael, you're so handsome. No one could refuse to marry you!"

"Darling!"

("I'd better get up. He wouldn't know how to sit down. God, that scene that Jimmie made him do over and over again!")

She got on her feet and put up her face to his. He took her in his arms and kissed her lips.

"I must tell mother."

He broke away from her and went to the door. "Mother, mother!"

In a moment the Colonel and Mrs. Gosselyn came in. They bore a look of happy expectancy. ("By God, it was a put-up job.")

"Mother, father, we're engaged."

ты очень благоразумна.

Джулия опустила глаза, словно похвалы эти были слишком преувеличены. Майкл пересек комнату и стал перед ней. У нее вдруг мелькнула мысль, что он сейчас похож на красивого молодого лакея, который просит взять его на службу. Он был непривычно взволнован. Сердце чуть не выскакивало у нее из груди.

— Джулия, дорогая, ты выйдешь за меня замуж?

Всю эту неделю она спрашивала себя, сделает ли он ей предложение, но теперь, когда это наконец свершилось, она почувствовала себя странно смущенной.

— Майкл!

— Я не хочу сказать: немедленно. Когда мы станем на ноги, продвинемся хотя бы на один шаг по пути к успеху. Я знаю, на сцене мне с тобой не тягаться, но вместе мы легче добьемся победы, а когда откроем собственный театр, из нас выйдет неплохая упряжка. Ты ведь знаешь, что ты мне ужасно нравишься. Я хочу сказать, ни одна девушка и в подметки тебе не годится.

(«Дурак несчастный! Ну чего он городит всю эту чепуху?! Неужели не понимает, что я до смерти хочу за него выйти? Почему он не целует меня? Ну почему? Почему? Хватит у меня духу сказать, что я просто больна от любви к нему?»)

— Майкл, ты так красив. Кто может тебе отказать?

— Дорогая!

(«Я лучше встану. Он не догадается сесть. Господи, сколько раз Джимми заставлял его репетировать эту сцену!»)

Джулия встала на ноги и подняла к нему лицо. Он заключил ее в объятия и поцеловал.

— Я должен сказать матери.

Он отстранился от Джулии и пошел к двери.

— Мама, мама!

Через секунду полковник и миссис Госселин вошли в комнату. На лицах было счастливое ожидание.

(«Черт подери, это все было подстроено!»)

— Мама, отец, мы обручились.

Mrs. Gosselyn began to cry. With her awkward, lumbering gait she came up to Julia, flung her arms round her, and sobbing, kissed her. The Colonel wrung his son's hand in a manly way and releasing Julia from his wife's embrace kissed her too. He was deeply moved. All this emotion worked on Julia and, though she smiled happily, the tears coursed down her cheeks. Michael watched the affecting scene with sympathy.

"What d'you say to a bottle of pop* to celebrate?" he said. "It looks to me as though mother and Julia were thoroughly upset."

"The ladies, God bless 'em," said the Colonel when glasses were filled.

Миссис Госселин заплакала. Своей неловкой тяжелой поступью подошла к Джулии, обняла ее и поцеловала сквозь слезы. Полковник горячо пожал сыну руку и, высвободив Джулию из объятий жены, тоже ее поцеловал. Он был глубоко растроган. Все эти изъявления чувств подействовали на Джулию, и, хотя она счастливо улыбалась, у нее по щекам заструились слезы. Майкл сочувственно наблюдал эту умилительную сцену.

— Как вы смотрите, не открыть ли нам бутылочку шампанского, чтобы отметить это событие? — спросил он. — Похоже, что мама и Джулия совсем расстроились.

— За дам, благослови их господь, — сказал полковник, когда бокалы были наполнены.

5

JULIA now was looking at the photograph of herself in her wedding-dress.

"Christ, what a sight I looked."

They decided to keep their engagement to themselves, and Julia told no one about it but Jimmie Langton, two or three girls in the company and her dresser. She vowed them to secrecy and could not understand how within forty-eight hours everyone in the theatre seemed to know all about it. Julia was divinely happy. She loved Michael more passionately than ever and would gladly have married him there and then, but his good sense prevailed. They were at present no more than a couple of provincial actors, and to start their conquest of London as a married couple would jeopardize their chances. Julia showed him as clearly as she knew how, and this was very clearly indeed, that she was quite willing to become his mistress, but this he refused. He was too honourable to take advantage of her.

"I could not love thee, dear, so much, loved I not honour more," he quoted.

He felt sure that when they were married they would bitterly regret it if they had lived together before as man and wife. Julia was proud of his principles. He was a kind and affectionate lover, but in a very short while seemed to take her a trifle for granted; by his manner, friendly but casual, you might have thought they had been married for years. But he showed great good nature in allowing Julia to make love to him. She adored to sit cuddled up to him with his arm round her waist, her face against his, and it was heaven when she could press her eager mouth against his rather thin lips. Though when they sat side by side like that he preferred to talk of the parts they were studying or make plans for the future, he made her very happy. She never tired of praising his beauty. It was heavenly, when she told him how exquisite his nose was and how lovely his russet, curly hair, to feel his hold on her tighten a little and to see the tenderness in his eyes.

"Darling, you'll make me as vain as a peacock."

"It would be so silly to pretend you weren't divinely handsome."

5

Теперь Джулия держала в руках фотографию, где она была снята в подвенечном платье.

«Господи, ну и пугало!»

Они решили сохранить помолвку в тайне, и Джулия сказала о ней только Джимми Лэнгтону, двум или трем девушкам в труппе и своей костюмерше. Она брала с них слово молчать и удивлялась, каким образом через двое суток все в театре обо всем знали. Джулия была на седьмом небе от счастья. Она любила Майкла еще более страстно, чем раньше, и с радостью выскочила бы за него немедля, но его благоразумие оказалось сильнее. Что они такое? Двое провинциальных актеров. Начинать завоевание Лондона в качестве соединенной узами брака пары — значило ставить на карту возможность достичь успеха. Джулия намекнула так прозрачно, как смогла, яснее некуда, что вполне готова стать его любовницей, но на это он не пошел. Он был слишком порядочен, чтобы воспользоваться ее любовью.

— «Ты б не была мне так мила, не будь мне честь милее!» [24] — процитировал он.

Майкл был уверен, что, когда они поженятся, они будут горько сожалеть, что стали жить как муж и жена еще до свадьбы. Джулия гордилась его принципами. Он был внимателен, ласков, нежен, но довольно скоро стал смотреть на нее как на что-то привычное, само собой разумеющееся; по его манере, дружеской, но немного небрежной, можно было подумать, будто они женаты уже много лет. Однако с присущей ему добротой он снисходительно и даже благосклонно принимал все знаки ее любви. Джулия обожала сидеть, прижавшись к Майклу — его рука обнимает ее за талию, ее щека прижата к его щеке, — а уж если она могла приникнуть алчным ртом к его довольно-таки тонким губам, это было поистине райским блаженством. И хотя Майкл, когда они сидели вот так, предпочитал обсуждать роли, которые они играли, или планы на будущее, она все равно была счастлива. Ей никогда не надоедало восхищаться его красотой. Было сладостно чувствовать, когда она говорила ему, какой точеный у него нос, как прекрасны его кудрявые каштановые волосы, что рука Майкла чуть крепче сжимает ей талию, видеть нежность в его глазах.

— Любимая, я стану тщеславен, как павлин.

— Но ведь просто глупо отрицать, что ты божественно хорош.

Julia thought he was, and she said it because she liked saying it, but she said it also because she knew he liked to hear it. He had affection and admiration for her, he felt at ease with her, and he had confidence in her, but she was well aware that he was not in love with her. She consoled herself by thinking that he loved her as much as he was capable of loving, and she thought that when they were married, when they slept together, her own passion would excite an equal passion in him. Meanwhile she exercised all her tact and all her self-control. She knew she could not afford to bore him. She knew she must never let him feel that she was a burden or a responsibility. He might desert her for a game of golf, or to lunch with a casual acquaintance, she never let him see for a moment that she was hurt. And with an inkling that her success as an actress strengthened his feeling for her she worked like a dog to play well.

When they had been engaged for rather more than a year an American manager, looking for talent and having heard of Jimmie Langton's repertory company, came to Middlepool and was greatly taken by Michael. He sent him round a note asking him to come to his hotel on the following afternoon. Michael, breathless with excitement, showed it to Julia; it could only mean that he was going to offer him a part. Her heart sank, but she pretended that she was as excited as he, and went with him next day to the hotel. She was to wait in the lobby while Michael saw the great man.

"Wish me luck," he whispered, as he turned from her to enter the lift. "It's almost too good to be true."

Julia sat in a great leather armchair willing with all her might the American manager to offer a part that Michael would refuse or a salary that he felt it would be beneath his dignity to accept. Or alternatively that he should get Michael to read the part he had in view and come to the conclusion that he could not touch it. But when she saw Michael coming towards her half an hour later, his eyes bright and his step swinging, she knew he had clicked. For a moment she thought she was going to be sick, and when she forced on her face an eager, happy smile, she felt that her muscles were stiff and hard.

"It's all right. He says it's a damned good part, a boy's part, nineteen. Eight or ten weeks in New York and then on the road. It's a safe forty weeks with John Drew. Two hundred and fifty dollars a week."

"Oh, darling, how wonderful for you."

It was quite clear that he had accepted with alacrity. The thought of refusing had never even occurred to him.

"And I - I," she thought, "if they'd offered me a thousand dollars a week I wouldn't have gone if it meant being separated from Michael."

Black despair seized her. She could do nothing. She must pretend to be as delighted as he was. He was too much excited to sit still and took her out into the crowded street to walk.

"It's a wonderful chance. Of course America's expensive, but I ought to be able to live on fifty dollars a week at the outside, they say the Americans are awfully hospitable and I shall get a lot of free meals. I don't see why I shouldn't save eight thousand dollars in the forty weeks and that's sixteen hundred pounds."

("He doesn't love me. He doesn't care a damn about me. I hate him. I'd like to kill him. Blast that American manager.")

"And if he takes me on for a second year I'm to get three hundred. That means that in two years I'd have the best part of four thousand pounds. Almost enough to start management on."

"A second year!" For a moment Julia lost control of herself and her voice was heavy with tears. "D'you mean to say you'll be gone two years?"

 — Пожелай мне удачи, — шепнул он, подходя к кабине лифта. — Это слишком хорошо, чтобы можно было поверить.

Джулия сидела в кожаном кресле и всем сердцем желала, чтобы антрепренер предложил Майклу такую роль, которую он отвергнет, или жалованье, принять которое Майкл сочтет ниже своего достоинства. Или, наоборот, попросит Майкла прочитать роль, на которую хочет его пригласить, и увидит, что она ему не по зубам. Но когда полчаса спустя Майкл спустился в холл, Джулия поняла по его сияющим глазам и легкой походке, что контракт заключен. На какой-то миг Джулии показалось, будто ей сейчас станет дурно, и, пытаясь выдавить на губах счастливую улыбку, она почувствовала, что мышцы не повинуются ей.

— Все в порядке. Он говорит, это чертовски хорошая роль — молодого парнишки, девятнадцати лет. Восемь или девять недель в Нью-Йорке, затем гастроли по стране. Сорок недель, как одна, в труппе Джона Дру [25] . Двести пятьдесят долларов в неделю.

— Любимый, я так за тебя рада.

Было ясно, что он ухватился за предложение обеими руками. Мысль о том, чтобы отказаться, даже не пришла ему в голову.

«А я… я, — думала она, — если бы мне посулили тысячу долларов в неделю, я бы не поехала, чтобы не разлучаться с ним».

Джулия была в отчаянии. Она ничем не сможет ему помешать. Надо притворяться, будто она на седьмом небе от счастья. Майкл был слишком возбужден, чтобы сидеть на месте, и они вышли на людную улицу.

— Это редкая удача. Конечно, в Америке все дорого, но я постараюсь тратить от силы пятьдесят долларов в неделю; говорят, американцы очень гостеприимны, и я смогу угощаться на даровщинку. Не вижу, почему бы мне не скопить за сорок недель восемь тысяч долларов, а это тысяча шестьсот фунтов.

(«Он не любит меня. Ему на меня плевать. Я его ненавижу. Я готова его убить. Черт побери этого американца!»)

— А если он оставит меня на второй год, я буду получать триста долларов в неделю. Это значит, что за два года я скоплю большую часть нужных нам четырех тысяч фунтов. Почти достаточно, чтобы начать дело.

 — На второй год?! — На какой-то миг Джулия перестала «владеть собой, и в голосе ее послышались слезы. — Ты хочешь сказать, что уедешь на два года?

"Oh, I should come back next summer of course. They pay my fare back and I'd go and live at home so as not to spend any money."

"I don't know how I'm going to get on without you."

She said the words very brightly, so that they sounded polite, but somewhat casual.

"Well, we can have a grand time together in the summer and you know a year, two years at the outside, well, it passes like a flash of lightning."

Michael had been walking at random, but Julia without his noticing had guided him in the direction she wished, and now they arrived in front of the theatre. She stopped.

"I'll see you later. I've got to pop up and see Jimmie."

His face fell.

"You're not going to leave me now! I must talk to somebody. I thought we might go and have a snack together before the show."

"I'm terribly sorry. Jimmie's expecting me and you know what he is."

Michael gave her his sweet, good-natured smile.

"Oh, well, go on then. I'm not going to hold it up against you because for once you've let me down."

He walked on and she went in by the stage door. Jimmie Langton had arranged himself a tiny flat under the roof to which you gained access through the balcony. She rang the bell of his front door and he opened it himself. He was surprised, but pleased, to see her.

"Hulloa, Julia, come in."

 — Ну, летом я, понятно, вернусь. Они оплачивают мне обратный проезд, и я поеду домой, чтобы поменьше тратиться.

— Не знаю, как я тут буду без тебя!

Она произнесла эти слова весело, даже небрежно, словно из одной вежливости.

— Мы с тобой великолепно проведем время летом, и, знаешь, год, даже два пролетят в мгновение ока.

Майкл шел куда глаза глядят, но Джулия все время незаметно направляла его к известной ей цели, и как раз в этот момент они оказались перед дверьми театра. Джулия остановилась.

— Пока. Мне надо заскочить повидать Джимми.

Лицо Майкла омрачилось.

— Неужели ты хочешь меня бросить? Мне же не с кем поговорить. Я думал, мы зайдем куда-нибудь, перекусим перед спектаклем.

— Мне ужасно жаль. Джимми меня ждет, а ты сам знаешь, какой он.

Майкл улыбнулся ей своей милой, добродушной улыбкой.

— Ну, тогда иди. Я не буду таить на тебя зла за то, что ты подвела меня раз в жизни.

Он направился дальше, а Джулия вошла в театр через служебный вход. Джимми Лэнгтон устроил себе в мансарде крошечную квартирку, попасть в которую можно было через балкон первого яруса. Джулия позвонила у двери. Открыл ей сам Джимми. Он был удивлен, но рад.

— Хелло, Джулия, входи.

She walked past him without a word, and when they got into his sitting-room, untidy, littered with typescript plays, books and other rubbish, the remains of his frugal luncheon still on a tray by his desk, she turned and faced him. Her jaw was set and her eyes were frowning.

"You devil!"

With a swift gesture she went up to him, seized him by his loose shirt collar with both hands and shook him. He struggled to get free of her, but she was strong and violent.

"Stop it. Stop it."

"You devil, you swine, you filthy low-down cad." He took a swing and with his open hand gave her a great smack on the face. She instinctively loosened her grip on him and put her own hand up to her cheek, for he had hurt her. She burst out crying.

"You brute. You rotten hound to hit a woman."

"You put that where the monkey put the nuts, dearie. Didn't you know that when a woman hits me I always hit back?"

"I didn't hit you."

"You damned near throttled me."

"You deserved it. Oh, my God, I'd like to kill you."

"Now sit down, duckie, and I'll give you a drop of Scotch to pull you together. And then you can tell me all about it."

Julia looked round for a big chair into which she could conveniently sink.

"Christ, the place is like a pig-sty. Why the hell don't you get a charwoman in?"

With an angry gesture she swept the books on to the floor from an armchair, threw herself in it, and began to cry in earnest. He poured her out a stiff dose of whisky, added a drop of soda, and made her drink it.

Она прошла мимо него, не говоря ни слова, и лишь когда оказалась в его захламленной, усеянной листами рукописей, книгами и просто мусором гостиной, обернулась и посмотрела ему в лицо. Зубы ее были стиснуты, брови нахмурены, глаза метали молнии.

— Дьявол!

Одним движением она подскочила к нему, схватила обеими руками за расстегнутый ворот рубахи и встряхнула. Джимми попытался высвободиться, но она была сильная, к тому же разъярена.

— Прекрати!

 — Дьявол, свинья, грязная, подлая скотина!

Джимми размахнулся и отпустил ей пощечину. Джулия инстинктивно выпустила его и прижала руку к лицу, так как ударил он больно. Джулия заплакала.

— Негодяй! Шелудивый пес! Бить женщину!

— Это ты говори кому-нибудь другому, милочка. Ты разве не знаешь, что, если меня ударят, пусть даже и женщина, я ударю в ответ?

— Я вас не трогала.

— Ты чуть не задушила меня.

— Вы это заслужили. О господи, да я готова вас убить.

— Ну-ка, сядь, цыпочка, и я дам тебе капельку виски, чтобы ты пришла в себя. А потом все мне расскажешь.

Джулия оглянулась в поисках кресла, куда бы она могла сесть.

— Господи, настоящий свинушник. Почему вы не пригласите поденщицу, чтобы она здесь убрала?

Сердитым жестом она скинула на пол книги с кресла, бросилась в него и расплакалась, теперь уже всерьез. Джимми налил ей порядочную дозу виски, добавил каплю содовой и заставил выпить.

"Now what's all this Tosca stuff about?"

"Michael's going to America."

"Is he?"

She wrenched herself away from the arm he had round her shoulder.

"How could you? How could you?"

"I had nothing to do with it."

"That's a lie. I suppose you didn't even know that filthy American manager was in Middlepool. Of course it's your doing. You did it deliberately to separate us."

"Oh, dearie, you're doing me an injustice. In point of fact I don't mind telling you that I said to him he could have anyone in the company he liked with the one exception of Michael Gosselyn."

Julia did not see the look in Jimmie's eyes when he told her this, but if she had would have wondered why he was looking as pleased as if he had pulled off a very clever little trick.

"Even me?" she said.

"I knew he didn't want women. They've got plenty of their own. It's men they want who know how to wear their clothes and don't spit in the drawing-room."

"Oh, Jimmie, don't let Michael go. I can't bear it."

"How can I prevent it? His contract's up at the end of the season. It's a wonderful chance for him."

"But I love him. I want him. Supposing he sees someone else in America. Supposing some American heiress falls in love with him."

"If he doesn't love you any more than that I should have thought you'd be well rid of him."

The remark revived Julia's fury.

"You rotten old eunuch, what do you know about love?"

"These women," Jimmie sighed. "If you try to go to bed with them they say you're a dirty old man, and if you don't they say you're a rotten old eunuch."

"Oh, you don't understand. He's so frightfully handsome, they'll fall for him like a row of ninepins,* and poor lamb, he's so susceptible to flattery. Anything can happen in two years."

"What's this about two years?"

"If he's a success he's to stay another year."

 — Ну, а теперь объясни, по какому поводу вся эта сцена из «Тоски»? [26]

— Майкл уезжает в Америку.

— Да?

Она вывернулась из-под руки, обнимавшей ее за плечи.

— Как вы могли? Как вы могли?

— Я тут совершенно ни при чем.

— Ложь. Вы, верно, не знаете даже, что этот мерзкий антрепренер в Миддлпуле? Это ваша работа, нечего и сомневаться. Вы сделали это нарочно, чтобы нас разлучить.

— Душечка, ты несправедлива ко мне. По правде говоря, я сказал, что он может забрать у меня любого члена труппы, кроме Майкла Госселина.

Джулия не видела выражения его глаз при этих словах, иначе она спросила бы себя, почему у него такой довольный вид, словно ему удалось сыграть с кем-то очень хорошую шутку.

— Даже меня? — спросила она.

— Я знал, что актрисы ему не нужны. У них и своих хватает. Им нужны актеры, которые умеют носить костюмы и не плюют в гостиной на пол.

— О, Джимми, не отпускайте Майкла. Я этого не переживу.

— Как я могу ему помешать? Его контракт со мной истекает в конце нынешнего сезона. Это приглашение — большая удача для него.

— Но я его люблю. Я хочу его. А вдруг он в Америке кого-нибудь увидит? Вдруг какая-нибудь богатая наследница увлечется им?

— Если любовь к тебе его не остановит, что ж, скатертью дорожка, сказал бы я.

Его слова вновь привели Джулию в ярость.

— Поганый евнух, что вы знаете о любви?!

— Ох уж эти мне женщины, — вздохнул Джимми. — Если пытаешься лечь с ними в постель, они называют тебя грязным старикашкой, если нет — поганым евнухом…

— Ах, вы не понимаете! Он так потрясающе красив, они станут влюбляться в него одна за другой, а он так легко поддается лести. За два года многое может случиться.

— За два года?

— Если его хорошо примут, он останется еще на год.

"Well, don't worry your head about that. He'll be back at the end of the season and back for good. That manager only saw him in Candida. It's the only part he's half-way decent in. Take my word for it, it won't be long before they find out they've been sold a pup. He's going to be a flop."

"What do you know about acting?"

"Everything."

"I'd like to scratch your eyes out."

"I warn you that if you attempt to touch me I shan't give you a little bit of a slap, I shall give you such a biff on the jaw that you won't be able to eat in comfort for a week."

"By God, I believe you'd do it. Do you call yourself a gentleman?"

"Not even when I'm drunk."

Julia giggled, and Jimmie felt the worst of the scene was over.

"Now you know just as well as I do that you can act him off his head. I tell you, you're going to be the greatest actress since Mrs. Kendal. What do you want to go and hamper yourself with a man who'll always be a millstone round your neck? You want to go into management; he'll want to play opposite you. He'll never be good enough, my dear."

"He's got looks. I can carry him."

"You've got a pretty good opinion of yourself, haven't you? But you're wrong. If you want to make a success you can't afford to have a leading man who's not up to the mark."

"I don't care. I'd rather marry him and be a failure than be a success and married to somebody else."

"Are you a virgin?" 

 — Ну, насчет этого можешь не волноваться. Он вернется в конце первого же сезона, и вернется навсегда. Этот антрепренер видел его только в «Кандиде». Единственная роль, в которой он более или менее сносен. Помяни мое слово, не пройдет и месяца, как они обнаружат, что совершили невыгодную сделку. Его ждет провал.

— Что вы понимаете в актерах!

— Все.

— Я бы с радостью выцарапала вам глаза.

— Предупреждаю, если ты попробуешь меня тронуть, на этот раз не отделаешься легким шлепком, такую получишь затрещину, что неделю сесть не сможешь.

— О господи, и не сомневаюсь. И вы называете себя джентльменом?

— Только когда я пьян.

Джулия хихикнула, и Джимми понял, что худшее осталось позади.

— Ты знаешь не хуже меня, что на сцене ему до тебя далеко. Говорю тебе: ты будешь величайшей актрисой после миссис Кендел [27] . Зачем тебе связывать себя с человеком, который всегда будет камнем у тебя на шее? Вы хотите иметь собственный театр, он будет претендовать на роль твоего партнера. Майкл никогда не станет хорошим актером.

— У него есть внешность. Я могу вытащить его.

— От скромности ты не умрешь. Но тут ты ошибаешься. Если ты хочешь добиться успеха, ты не можешь позволить себе иметь партнера, который не дотягивает до тебя.

— Мне наплевать. Я скорее выйду замуж за него и потерплю провал, чем за кого-нибудь другого, чтобы добиться успеха.

— Ты девственница?

Julia giggled again.

"I don't know that it's any business of yours, but in point of fact I am."

"I thought you were. Well, unless it means something to you, why don't you go over to Paris with him for a fortnight when we close? He won't be sailing till August. It might get him out of your system."

"Oh, he wouldn't. He's not that sort of man. You see, he's by way of being a gentleman."

"Even the upper classes propagate their species."

"You don't understand," said Julia haughtily.

"I bet you don't either."

Julia did not condescend to reply. She was really very unhappy.

"I can't live without him, I tell you. What am I to do with myself when he's away?"

"Stay on with me. I'll give you a contract for another year. I've got a lot of new parts I want to give you and I've got a juvenile in my eye who's a find. You'll be surprised how much easier you'll find it when you've got a chap opposite you who'll really give you something. You can have twelve pounds a week."

Julia went up to him and stared into his eyes searchingly.

"Have you done all this to get me to stay on for another year? Have you broken my heart and ruined my whole life just to keep me in your rotten theatre?"

"I swear I haven't. I like you and I admire you. And we've done better business the last two years than we've ever done before. But damn it, I wouldn't play you a dirty trick like that."

"You liar, you filthy liar."

"I swear it's the truth."

"Prove it then," she said violently.

"How can I prove it? You know I'm decent really."

"Give me fifteen pounds a week and I'll believe you."

"Fifteen pounds a week? You know what our takings are. How can I? Oh well, all right. But I shall have to pay three pounds out of my own pocket."

"A fat lot I care."

Джулия снова хихикнула.

— Это вас не касается, но, представьте, да.

— Так я и думал. Ну, если это тебе не так важно, почему бы вам с ним не отправиться на пару недель в Париж, когда мы закроемся? Он не отплывет в Америку раньше августа. Может, тогда утихомиришься!

— Он не хочет. Он не такой человек. Он джентльмен.

— Даже высшие классы производят себе подобных.

— Ах, вы не понимаете! — надменно проговорила Джулия.

— Спорю, что и ты — тоже.

Джулия не снизошла до ответа. Она действительно была очень несчастна.

 — Я не могу без него жить, говорю вам. Что мне с собой делать, когда он уедет?

— Оставаться у меня. Я ангажирую тебя еще на год. У меня есть для тебя куча новых ролей, и я приглядел актера на амплуа первого любовника. Не актер, а находка. Ты не поверишь, насколько легче играть с партнером, когда есть отдача. Я буду платить тебе двенадцать фунтов в неделю.

Джулия подошла к нему и испытующе посмотрела в глаза.

— И вы все это подстроили, чтобы заставить меня пробыть у вас еще сезон? Разбили мне сердце, разрушили всю мою жизнь только ради того, чтобы удержать в своем паршивом театре?!

— Клянусь, что нет. Ты мне нравишься, я восхищаюсь тобой. И за последние два года дела у нас идут как никогда. Но, черт подери, такой подлости я бы не совершил.

— Лгун, грязный лгун!

— Клянусь, это чистая правда.

— Докажите это тогда! — горячо сказала она.

— Как я могу доказать? Ты сама знаешь, я действительно порядочный человек.

— Дайте мне пятнадцать фунтов в неделю, и я вам поверю.

— Пятнадцать фунтов в неделю! Тебе известно, какие у нас сборы. Я не могу. А, ладно… Но мне придется добавлять три фунта из собственного кармана.

— Не моя печаль!

6

AFTER a fortnight of rehearsals, Michael was thrown out of the part for which he had been engaged, and for three or four weeks was left to kick his heels about till something else could be found for him. He opened in due course in a play that ran less than a month in New York. It was sent on the road; but languished and was withdrawn. After another wait he was given a part in a costume play where his good looks shone to such advantage that his indifferent acting was little noticed, and in this he finished the season. There was no talk of renewing his contract. Indeed the manager who had engaged him was caustic in his comments.

"Gee, I'd give something to get even with that fellow Langton, the son of a bitch," he said. "He knew what he was doing all right when he landed me with that stick."

Julia wrote to Michael constantly, pages and pages of love and gossip, while he answered once a week, four pages exactly in a neat, precise hand. He always ended up by sending her his best love and signing himself hers very affectionately, but the rest of his letter was more informative than passionate. Yet she awaited its coming in an agony of impatience and read it over and over again. Though he wrote cheerfully, saying little about the theatre except that the parts they gave him were rotten and the plays in which he was expected to act beneath contempt, news travels in the theatrical world, and Julia knew that he had not made good.

"I suppose it's beastly of me," she thought, "but thank God, thank God."

When he announced the date of his sailing she could not contain her joy. She got Jimmie so to arrange his programme that she might go and meet him at Liverpool.

"If the boat comes in late I shall probably stay the night," she told Jimmie.

He smiled ironically.

"I suppose you think that in the excitement of homecoming you may work the trick."

"What a beastly little man you are."

6

После двух недель репетиций Майкла сняли с роли, на которую его ангажировали, и три или четыре недели он ждал, пока ему подыщут что-нибудь еще. Начал он в пьесе, которая не продержалась в Нью-Йорке и месяца. Труппу послали в турне, но спектакль принимали все хуже и хуже, и его пришлось изъять из репертуара. После очередного перерыва Майклу предложили роль в исторической пьесе, где его красота предстала в таком выгодном свете, что никто не заметил, какой он посредственный актер; в этой роли он и закончил сезон. О возобновлении контракта не было и речи. Пригласивший его антрепренер говорил весьма язвительно:

— Я бы много отдал, чтобы сквитаться с этим типом, Лэнгтоном, сукин он сын! Он знал, что делает, когда подсовывал мне этого истукана.

Джулия регулярно писала Майклу толстые письма, полные любви и сплетен, а он отвечал раз в неделю четким, аккуратным почерком, каждый раз четыре страницы, не больше не меньше. Он неизменно подписывался «любящий тебя…», но в остальном его послания носили скорее информационный характер. При всем том Джулия ожидала каждого письма со страстным нетерпением и без конца его перечитывала. Тон у Майкла был бодрый, но хотя он почти ничего не говорил о театре, упоминал только, что роли ему предложили дрянные, а пьесы, в которых пришлось играть, ниже всякой критики, в театральном мире быстро все узнают, и Джулия слышала, что успеха он не имел.

«Конечно, это с моей стороны свинство, — думала она, — но я так рада!»

Когда Майкл сообщил день приезда, Джулия не помнила себя от счастья. Она заставила Джимми так построить программу, чтобы она смогла поехать в Ливерпуль встретить Майкла.

— Если корабль придет поздно, я, возможно, останусь на ночь, — сказала она Джимми.

Он иронически улыбнулся.

— Ты, видно, думаешь, что в суматохе возвращения домой тебе удастся его совратить?

— Ну и свинья же вы!

"Come off it, dear. My advice to you is, get him a bit tight and then lock yourself in a room with him and tell him you won't let him out till he's made a dishonest woman of you."

But when she was starting he came to the station with her. As she was getting into the carriage he took her hand and patted it.

"Feeling nervous, dear?"

"Oh, Jimmie dear, wild with happiness and sick with anxiety."

"Well, good luck to you. And don't forget you're much too good for him. You're young and pretty and you're the greatest actress in England."

When the train steamed out Jimmie went to the station bar and had a whisky and soda. "Lord, what fools these mortals be," he sighed. But Julia stood up in the empty carriage and looked at herself in the glass.

"Mouth too large, face too puddingy, nose too fleshy. Thank God, I've got good eyes and good legs. Exquisite legs. I wonder if I've got too much make-up on. He doesn't like make-up off the stage. I look bloody without rouge. My eyelashes are all right. Damn it all, I don't look so bad."

Uncertain till the last moment whether Jimmie would allow her to go, Julia had not been able to let Michael know that she was meeting him. He was surprised and frankly delighted to see her. His beautiful eyes beamed with pleasure.

"You're more lovely than ever," she said.

"Oh, don't be so silly," he laughed, squeezing her arm affectionately. "You haven't got to go back till after dinner, have you?"

"I haven't got to go back till tomorrow. I've taken a couple of rooms at the Adelphi, so that we can have a real talk."

 — Брось, душенька. Мой тебе совет: подпои его, запрись с ним в комнате и скажи, что не выпустишь, пока он тебя не обесчестит.

Но когда Джулия собралась ехать, Джимми проводил ее до станции. Подсаживая в вагон, похлопал по руке:

— Волнуешься, дорогая?

— Ах, Джимми, милый, я безумно счастлива и до смерти боюсь.

— Ну, желаю тебе удачи. И не забывай: он тебя не стоит. Ты молода, хороша собой, и ты — лучшая актриса Англии.

После отхода поезда Джимми направился в станционный буфет и заказал виски с содовой. «Как безумен род людской» [28] — вздохнул он. А Джулия в это время стояла в пустом купе и глядела в зеркало.

«Рот слишком велик, лицо слишком тяжелое, нос слишком толстый. Слава богу, у меня красивые глаза и красивые ноги. Не чересчур ли я накрашена? Майкл не любит грима вне сцены. Но я жутко выгляжу без румян и помады. Ресницы у меня что надо. А, черт побери, не такая уж я уродина».

Не зная до последнего момента, отпустит ли ее Джимми, Джулия не предупредила Майкла, что встретит его. Он был удивлен и откровенно рад. Его прекрасные глаза сияли.

— Ты стал еще красивее, — сказала Джулия.

— Ах, не болтай глупостей, — засмеялся он, обнимая ее. — Ты ведь можешь задержаться до вечера?

— Я могу задержаться до завтрашнего утра. Я заказала две комнаты в «Адельфи», чтобы мы могли вволю поболтать.

"The Adelphi's a bit grand, isn't it?"

"Oh, well, you don't come back from America every day. Damn the expense."

"Extravagant little thing, aren't you? I didn't know when we'd dock, so I told my people I'd wire when I was getting down to Cheltenham. I'll tell them I'll be coming along tomorrow."

When they got to the hotel Michael came to Julia's room, at her suggestion, so that they could talk in peace and quiet. She sat on his knees, with her arm round his neck, her cheek against his.

"Oh, it's so good to be home again," she sighed.

"You don't have to tell me that," he said, not understanding that she referred to his arms and not to his arrival.

"D'you still like me?"

"Rather."

She kissed him fondly.

"Oh, you don't know how I've missed you."

"I was an awful flop in America," he said. "I didn't tell you in my letters, because I thought it would only worry you. They thought me rotten."

"Michael," she cried, as though she could not believe him.

 — А не слишком «Адельфи» роскошно для нас?

— Ну, не каждый же день ты возвращаешься из Америки. Плевать на расходы.

— Мотовочка, вот ты кто. Я не знал, когда мы войдем в док, поэтому написал домой, что сообщу телеграммой время приезда. Телеграфирую, что приеду завтра.

Когда они оказались в отеле, Майкл по приглашению Джулии пришел в ее комнату, чтобы поговорить без помех. Она села к нему на колени, обвила его шею рукой, прижалась щекой к щеке.

— Ах, как приятно снова быть дома, — вздохнула она.

— Можешь мне этого не говорить, — отозвался он, не догадавшись, что она имеет в виду его объятия, а не Англию.

— Я тебе все еще нравлюсь?

— Еще как!

Она горячо поцеловала его.

— Ты не представляешь, как я по тебе скучала!

— Я полностью провалился в Америке, — сказал Майкл. — Не хотел тебе об этом писать, чтобы зря не расстраивать. Они считали, что я никуда не гожусь.

— Майкл! — вскричала она, словно не могла этому поверить.

"The fact is, I suppose, I'm too English. They don't want me another year. I didn't think they did, but just as a matter of form I asked them if they were going to exercise their option and they said no, not at any price."

Julia was silent. She looked deeply concerned, but her heart was beating with exultation.

"I honestly don't care, you know. I didn't like America. It's a smack in the eye of course, it's no good denying that, but the only thing is to grin and bear it. If you only knew the people one has to deal with! Why, compared with some of them, Jimmie Langton's a great gentleman. Even if they had wanted me to stay I should have refused."

Though he put a brave face on it, Julia felt that he was deeply mortified. He must have had to put up with a good deal of unpleasantness. She hated him to have been made unhappy, but, oh, she was so relieved.

"What are you going to do now?" she asked quietly.

"Well, I shall go home for a bit and think things over. Then I shall go to London and see if I can't get a part."

She knew that it was no good suggesting that he should come back to Middlepool. Jimmie Langton would not have him.

"You wouldn't like to come with me, I suppose?"

Julia could hardly believe her ears.

"Me? Darling, you know I'd go anywhere in the world with you."

"Your contract's up at the end of this season, and if you want to get anywhere you've got to make a stab at London soon. I saved every bob* I could in America, they all called me a tight-wad but I just let them talk, I've brought back between twelve and fifteen hundred pounds."

"Michael, how on earth can you have done that?"

"I didn't give much away, you know," he smiled happily. "Of course it's not enough to start management on, but it's enough to get married on, I mean we'd have something to fall back on if we didn't get parts right away or happened to be out of a job for a few months."

 — Думаю, я для них слишком типичный англичанин. Я им больше не нужен. Я так и предполагал, но все же для проформы спросил, собираются ли они продлить контракт, и они ответили: нет, ни за какие деньги.

Джулия молчала. Вид у нее был озабоченный, но сердце громко билось от радости.

— Но мне все равно, честно. Мне не понравилась Америка. Конечно, спорить не приходится, это удар по самолюбию, но что мне остается? Улыбнуться, и все. Как-нибудь переживем. Если бы ты знала, с какими типами там приходилось якшаться! Да по сравнению с некоторыми из них Джимми Лэнгтон — настоящий джентльмен. Даже если бы они попросили меня остаться, я бы отказался.

Хотя Майкл делал хорошую мину при плохой игре, Джулия видела, что он глубоко уязвлен. С чем только, должно быть, ему не приходилось мириться! Ей было ужасно его жаль, но, ах, какое она испытывала колоссальное облегчение.

— Какие у тебя теперь планы? — спокойно спросила она.

— Ну, побуду какое-то время дома и все как следует обдумаю. А потом поеду в Лондон, посмотрю, не удастся ли получить роль.

Она знала, что предлагать ему вернуться в Миддлпул было бесполезно. Джимми Лэнгтон его не возьмет.

— Ты, вероятно, не захочешь поехать со мной?

Джулия не верила собственным ушам.

— Я? Любимый, ты же знаешь, что я с тобой — хоть на край света.

— Твой контракт кончается в конце этого сезона, и, если ты намерена чего-то достичь, пора уже завоевывать Лондон. Я экономил в Америке каждый шиллинг. Они называли меня скупердяем, но я и ухом не вел. Привез домой около полутора тысяч фунтов.

— Как это тебе удалось, ради всего святого?

— Ну, я не очень-то раскошеливался, — радостно улыбнулся он. — Конечно, театр на это не откроешь, но на то, чтобы жениться, хватит; я хочу сказать, нам будет на что опереться, если мы не получим сразу ангажемента или потом окажемся временно без работы.

It took Julia a second or two to understand what he meant.

"D'you mean to say, get married now?"

"Of course it's a risk, without anything in prospect, but one has to take a risk sometimes."

Julia took his head in both her hands and pressed his iips with hers. Then she gave a sigh.

"Darling, you're wonderful and you're as beautiful as a Greek god, but you're the biggest damned fool I've ever known in my life."

They went to a theatre that night and at supper drank champagne to celebrate their reunion and toast their future. When Michael accompanied her to her room she held up her face to his.

"D'you want me to say good night to you in the passage? I'll just come in for a minute."

"Better not, darling," she said with quiet dignity.

She felt like a high-born damsel, with all the traditions of a great and ancient family to keep up; her purity was a pearl of great price; she also felt that she was making a wonderfully good impression: of course he was a great gentleman, and "damn it all" it behoved her to be a great lady. She was so pleased with her performance that when she had got into her room and somewhat noisily locked the door, she paraded up and down bowing right and left graciously to her obsequious retainers. She stretched out her lily white hand for the trembling old steward to kiss (as a baby he had often dandled her on his knee), and when he pressed it with his pallid lips she felt something fall upon it. A tear.

Джулии понадобилось несколько секунд, чтобы осознать его слова.

— Ты хочешь сказать — пожениться сейчас?

— Конечно, это рискованно, когда у нас нет ничего в перспективе, но иногда стоит пойти и на риск.

Джулия взяла его лицо в ладони и прижалась губами к его губам. Затем от всего сердца вздохнула.

— Любимый, ты замечательный, и ты красив, как греческий бог, но ты — самый большой глупец, какого я знала в жизни.

Вечером они пошли в театр, а за ужином заказали бутылку шампанского, чтобы отпраздновать их воссоединение и поднять тост за счастливое будущее. Когда Майкл проводил Джулию до дверей ее комнаты, она подставила ему щеку.

— Ты хочешь, чтобы я пожелал тебе доброй ночи в коридоре? Может, я зайду к тебе на минуту?

— Лучше нет, любимый, — ответила она со спокойным достоинством.

Джулия ощущала себя высокородной девицей, которая должна блюсти все традиции своей знатной и древней фамилии; ее чистота была бесценной жемчужиной. Она также видела, что производит на редкость хорошее впечатление. Майкл был настоящий джентльмен, и, черт подери, ей приличествовало вести себя настоящей леди. Джулия была так довольна разыгранной ею мизансценой, что, войдя в комнату и, пожалуй, излишне громко защелкнув дверь, она гордо прошлась взад-вперед, милостиво кивая направо и налево своим раболепным вассалам. Она протянула лилейную руку для поцелуя трепещущему старому мажордому (в детстве он часто качал ее на колене), и, когда он прижался к ней бледными губами, она почувствовала, как на нее что-то капнуло. Слеза.

7

THE first year of their marriage would have been stormy except for Michael's placidity. It needed the excitement of getting a part or a first night, the gaiety of a party where he had drunk several glasses of champagne, to turn his practical mind to thoughts of love. No flattery, no allurements, could tempt him when he had an engagement next day for which he had to keep his brain clear or a round of golf for which he needed a steady eye. Julia made him frantic scenes. She was jealous of his friends at the Green Room Club, jealous of the games that took him away from her, and jealous of the men's luncheons he went to under the pretext that he must cultivate people who might be useful to them. It infuriated her that when she worked herself up into a passion of tears he should sit there quite calmly, with his hands crossed and a good-humoured smile on his handsome face, as though she were merely making herself ridiculous.

"You don't think I'm running after any other woman, do you?" he asked.

"How do I know? It's quite obvious that you don't care two straws* for me."

"You know you're the only woman in the world for me."

"My God!"

"I don't know what you want."

"I want love. I thought I'd married the handsomest man in England and I've married a tailor's dummy."

"Don't be so silly. I'm just the ordinary normal Englishman. I'm not an Italian organ-grinder."*

She swept up and down the room. They had a small flat at Buckingham Gate and there was not much space, but she did her best. She threw up her hands to heaven.

"I might be squint-eyed and hump-backed. I might be fifty. Am I so unattractive as all that? It's so humiliating to have to beg for love. Misery, misery."

"That was a good movement, dear. As if you were throwing a cricket ball. Remember that."

She gave him a look of scorn.

"That's all you can think of. My heart is breaking, and you can talk of a movement that I made quite accidentally."

7

Первый год их брака был бы очень бурным, если бы не ровный характер Майкла. Лишь радость, когда он получал хорошую роль, лихорадка во время премьеры или возбуждение после вечеринки, на которой он выпил несколько бокалов шампанского, были способны обратить практический ум Майкла к любви. Никакая лесть, никакие соблазны не могли его совратить, если на следующий день его ждала деловая встреча, для которой требовалась свежая голова, или предстоял раунд в гольф, для которого был нужен верный глаз. Джулия закатывала ему безумные сцены. Она ревновала его к приятелям по артистическому клубу, к играм, которые уводили его от нее, к официальным завтракам, которые он не пропускал под тем предлогом, что необходимо заводить знакомства среди людей, которые могут им пригодиться. Ее приводило в ярость, что, когда она доходила до истерического припадка, он сидел совершенно спокойно, скрестив на коленях руки, с добродушной улыбкой на красивом лице, словно все это просто забавно.

— Ты же не думаешь, что я бегаю за другими женщинами? — спрашивал он.

— Почем я знаю? Слепому видно, что на меня тебе наплевать.

— Тебе прекрасно известно, что ты для меня единственная женщина на свете.

— О боже!

 — Я не понимаю, чего ты хочешь.

— Я хочу любви. Я думала, что вышла за самого красивого мужчину в Англии, а я вышла за портновский манекен.

— Не говори глупостей. Я — обыкновенный нормальный англичанин, а не итальянский шарманщик.

Джулия величаво расхаживала взад-вперед по комнате. У них была небольшая квартирка на Бэкингем-гейт, и развернуться там было негде, но Джулия старалась как могла. Она вздымала руки к небесам.

— Я могла бы быть кривой и горбатой. Мне могло бы быть пятьдесят. Неужели я настолько непривлекательна? Так унизительно вымаливать твою любовь. Ах, как я несчастна!

— А это был удачный жест, дорогая. Словно ты посылаешь вперед крикетный мяч. Запомни его.

Она бросала на него презрительный взгляд.

— Единственное, о чем ты способен думать. У меня разрывается сердце, а ты говоришь о каком-то случайном жесте.

But he saw by the expression of her face that she was registering it in her memory, and he knew that when the occasion arose she would make effective use of it.

"After all love isn't everything. It's all very well at its proper time and in its proper place. We had a lot of fun on our honeymoon, that's what a honeymoon's for, but now we've got to get down to work."

They had been lucky. They had managed to get fairly good parts together in a play that had proved a success. Julia had one good acting scene in which she had brought down the house, and Michael's astonishing beauty had made a sensation. Michael with his gentlemanly push, with his breezy good-nature, had got them both a lot of publicity and their photographs appeared in the illustrated papers. They were asked to a number of parties and Michael, notwithstanding his thriftiness, did not hesitate to spend money on entertaining people who might be of service. Julia was impressed by his lavish-ness on these occasions. An actor-manager offered Julia the leading part in his next play, and though there was no part for Michael and she was anxious to refuse it, he would not let her. He said they could not afford to let sentiment stand in the way of business. He eventually got a part in a costume play.

They were both acting when the war broke out. To Julia's pride and anguish Michael enlisted at once, but with the help of his father, one of whose old brother officers was an important personage at the War Office, he very soon got a commission. When he went out to France Julia bitterly regretted the reproaches she had so often heaped upon him, and made up her mind that if he were killed she would commit suicide. She wanted to become a nurse so that she could go out to France too and at least be on the same soil as he, but he made her understand that patriotism demanded that she should go on acting, and she could not resist what might very well be his dying request. Michael thoroughly enjoyed the war. He was popular in the regimental mess, and the officers of the old army accepted him almost at once, even though he was an actor, as one of themselves. It was as though the family of soldiers from which he was born had set a seal on him so that he fell instinctively into the manner and way of thinking of the professional soldier. He had tact and a pleasant manner, and he knew how to pull strings adroitly; it was inevitable that he should get on the staff of some general. He showed himself possessed of considerable organizing capacity and the last three years of the war he passed at G.H.Q.* He ended it as a major, with the Military Cross and the Legion of Honour.

Но он видел по выражению ее лица, что она откладывала его в памяти, и знал: когда представится случай, она воспользуется им.

— В конце концов любовь еще не все. Она хороша в положенное время и в положенном месте. Мы неплохо развлекались во время медового месяца, на то он и предназначен, а теперь пора браться за работу.

Им повезло. Оба они умудрились получить вполне приличные роли в пьесе, которая имела успех. У Джулии была одна сильная сцена, всегда вызывавшая бурные аплодисменты; удивительная красота Майкла произвела своего рода сенсацию. Майкл с его корректной предприимчивостью, с его веселым добродушием создал им прекрасную рекламу, фотографии их обоих стали появляться в иллюстрированных газетах. Их часто приглашали на званые вечера, и Майкл, несмотря на свою бережливость, не колеблясь, тратил деньги на прием людей, которые могли оказаться им полезны. Джулию прямо поражала его щедрость в этих случаях. Антрепренер театра, в котором они играли, предложил Джулии главную роль в следующей пьесе, и, хотя там не было ничего подходящего для Майкла и ей очень хотелось отказаться, он ей этого не разрешил. Он сказал, что они не могут позволить чувствам мешать делу. А вскоре и Майкл получил роль в исторической пьесе.

Они оба играли, когда разразилась война. К гордости и отчаянию Джулии Майкл тут же записался в добровольцы, но с помощью одного из старых отцовских сослуживцев, который был важной персоной в Военном министерстве, ему очень скоро присвоили офицерское звание. Когда Майкл отправился во Францию, Джулия горько сожалела о всех тех упреках, которыми она так часто осыпала его, и решила, если он будет убит, покончить с собой. Она хотела стать сестрой милосердия и тоже поехать на фронт — по крайней мере станет ходить по одной земле с ним; но Майкл объяснил, что ее патриотический долг — продолжать выступления, и она была не в силах отказать ему в просьбе, которая могла оказаться последней. Майкл от души наслаждался войной. Он пользовался большой популярностью в полковом клубе, и старые кадровые офицеры приняли его как своего, несмотря на то, что он был актером. Казалось, будто семья потомственных военных, из которой он вышел, поставила на нем свою печать, так что он инстинктивно стал держаться и даже думать, как профессиональный офицер. Майкл был тактичен, умел себя вести и искусно пускал в ход свои связи, он просто неминуемо должен был попасть в свиту какого-нибудь генерала. Он проявил себя хорошим организатором и последние три года войны провел в ставке главнокомандующего. Вернулся Майкл майором с крестом и орденом Почетного легиона.

Meanwhile Julia had been playing a succession of important parts and was recognized as the best of the younger actresses. Throughout the war the theatre was very prosperous, and she profited by being seen in plays that had long runs. Salaries went up, and with Michael to advise her she was able to extort eighty pounds a week from reluctant managers. Michael came over to England on his leaves and Julia was divinely happy. Though he was in no more danger than if he had been sheep-farming in New Zealand, she acted as though the brief periods he spent with her were the last days the doomed man would ever enjoy on earth. She treated him as though he had just come from the horror of the trenches and was tender, considerate, and unexacting.

It was just before the end of the war that she fell out of love with him.

She was pregnant at the time. Michael had judged it imprudent to have a baby just then, but she was nearly thirty and thought that if they were going to have one at all they ought to delay no longer; she was so well established on the stage that she could afford not to appear for a few months, and with the possibility that Michael might be killed at any moment - it was true he said he was as safe as a house, he only said that to reassure her, and even generals were killed sometimes - if she was to go on living she must have a child by him. The baby was expected at the end of the year. She looked forward to Michael's next leave as she had never done before. She was feeling very well, but she had a great yearning to feel his arms around her, she felt a little lost, a little helpless, and she wanted his protective strength. He came, looking wonderfully handsome in his well-cut uniform, with the red tabs and the crown on his shoulder-straps. He had filled out a good deal as the result of the hardships of G.H.Q. and his skin was tanned. With his close-cropped hair, breezy manner and military carriage he looked every inch a soldier. He was in great spirits, not only because he was home for a few days, but because the end of the war was in sight. He meant to get out of the army as quickly as possible. What was the good of having a bit of influence if you didn't use it? So many young men had left the stage, either from patriotism or because life was made intolerable for them by the patriotic who stayed at home, and finally owing to conscription, that leading parts had been in the hands either of people who were inapt for military service or those who had been so badly wounded that they had got their discharge. There was a wonderful opening, and Michael saw that if he were available quickly he could get his choice of parts. When he had recalled himself to the recollection of the public they could look about for a theatre, and with the reputation Julia had now acquired it would be safe to start in management.

Тем временем Джулия сыграла ряд крупных ролей и была признана лучшей актрисой младшего поколения. Театр во время войны процветал, и Джулия немало выгадывала тем, что играла в спектаклях, которые долго не сходили со сцены. Жалованье возросло, и с помощью разумных советов Майкла она умудрилась, хотя и с трудом, выжимать из антрепренеров по восемьдесят фунтов в неделю. Майкл приезжал в Англию в отпуск, и Джулия бывала безумно счастлива. Хотя он не был бы в большей безопасности, занимайся он разведением овец в Новой Зеландии, Джулия вела себя так, будто те коротенькие периоды, что он с ней проводил, — последние дни, которыми ему суждено наслаждаться в этом мире, будто он только что вырвался из кошмара окопной жизни. Она была с ним нежна, заботлива и нетребовательна.

А незадолго до конца войны Джулия его разлюбила.

Она была в то время беременна. По мнению Майкла, заводить тогда ребенка было довольно опрометчиво, но Джулии было уже под тридцать, и она решила, что если они вообще хотят иметь детей, то откладывать больше нельзя. Ее положение в театре настолько упрочилось, что она могла позволить себе исчезнуть со сцены на несколько месяцев, и притом, что Майкла могли в любой момент убить, — конечно, он говорил, что ему абсолютно ничего не грозит, но он просто успокаивал ее, даже генералов и тех убивали, — удержать ее в жизни мог только его ребенок. Роды предстояли в конце года. Джулия ждала следующего отпуска Майкла как никогда раньше. Чувствовала она себя прекрасно, но немного растерянно и беспомощно, страшно тосковала по его объятиям, ей так нужны были его защита и покровительство. Майкл приехал. Он был удивительно красив в своей хорошо скроенной форме с нашивками штабиста и короной на погонах. Он загорел и в результате лишений, которые испытывал в ставке, довольно сильно пополнел. 

Коротко стриженный, с бравой выправкой и беспечным видом, он выглядел военным до кончиков ногтей. Настроение у него было великолепное, и не только потому, что он выбрался на несколько дней домой, — уже был виден конец войны. Майкл намеревался уйти из армии как можно скорее. Что толку иметь хоть какие-то связи, если не использовать их? Так много молодых актеров покинули сцену — кто из патриотизма, кто потому, что оставшиеся дома патриоты сделали их жизнь невыносимой, кто по призыву, — что главные роли попали в руки людей или непригодных для военной службы, или уволенных из армии по ранению. Обстановка была на редкость благоприятная, и Майкл понимал, что если не будет терять времени, он сможет выбирать роли по своему усмотрению. А когда он вновь напомнит о себе публике, они начнут присматривать театр и при той репутации, которой добилась Джулия, без риска начнут собственное дело.

They talked late into the night and then they went to bed. She cuddled up to him voluptuously and he put his arms round her. After three months of abstinence he was amorous.

"You're the most wonderful little wife," he whispered.

He pressed his mouth to hers. She was filled on a sudden with a faint disgust. She had to resist an inclination to push him away. Before, to her passionate nostrils his body, his young beautiful body, had seemed to have a perfume of flowers and honey, and this had been one of the things that had most enchained her to him, but now in some strange way it had left him. She realized that he no longer smelt like a youth, he smelt like a man. She felt a little sick. She could not respond to his ardour, she was eager that he should get his desire satisfied quickly, turn over on his side, and go to sleep. For long she lay awake. She was dismayed. Her heart sank because she knew she had lost something that was infinitely precious to her, and pitying herself she was inclined to cry; but at the same time she was filled with a sense of triumph, it seemed a revenge that she enjoyed for the un-happiness he had caused her; she was free of the bondage in which her senses had held her to him and she exulted. Now she could deal with him on equal terms. She stretched her legs out in bed and sighed with relief.

"By God, it's grand to be one's own mistress."

They had breakfast in their room, Julia in bed and Michael seated at a little table by her side. She looked at him while he read the paper. Was it possible that three months had made so much difference in him, or was it merely that for years she had still seen him with the eyes that had seen him when he came on the stage to rehearse at Middlepool in the glorious beauty of his youth and she had been stricken as with a mortal sickness? He was wonderfully handsome still, after all he was only thirty-six, but he was not a boy any more; with his close-cropped hair and weather-beaten skin, little lines beginning to mark the smoothness of his forehead and to show under his eyes, he was definitely a man. He had lost his coltish grace and his movements were set. Each difference was very small, but taken altogether they amounted, in her shrewd, calculating eyes, to all the difference in the world. He was a middle-aged man.

Они проговорили обо всем этом за полночь, а потом легли в постель. Джулия страстно прильнула к нему, он ее обнял. После трех месяцев воздержания Майкл был настроен на любовный лад.

— Ты моя милая женушка, — прошептал он.

Он прижался губами к ее губам. И вдруг Джулию охватило смутное отвращение. Она еле удержалась, чтобы его не оттолкнуть. Раньше ей казалось, что его тело, его юное прекрасное тело пахнет цветами и медом, она жадно вдыхала этот сладостный аромат, такие вот ощущения и приковывали ее к Майклу, но теперь каким-то таинственным образом Майкл утратил свое очарование. Джулия осознала, что он потерял аромат юности и стал просто мужчиной. Она почувствовала легкую тошноту. Она не могла ответить на его пыл, больше всего ей хотелось, чтобы он поскорее удовлетворил желание, перевернулся на другой бок и уснул. Джулия долго лежала без сна. Она была в смятении. Сердце ее щемило, она знала, что лишилась чего-то очень дорогого, ей было себя жаль, она готова была заплакать, но в то же время ее переполняло торжество; казалось, она мстит ему за свои прошлые, такие горькие муки. Она была свободна от уз, которые привязывали ее к Майклу, и ликовала. Теперь она будет с ним на равных. Джулия вытянула ноги и облегченно вздохнула: «Господи, как прекрасно быть самой себе хозяйкой».

Они позавтракали в спальне, Джулия — в постели, Майкл — за маленьким столиком рядом. Она всматривалась в него, в то время как он читал газету, острым, оценивающим взглядом. Неужели каких-то три месяца могли так его изменить? А может быть, все годы она смотрела на Майкла глазами, которые впервые увидели его, когда он вышел в Миддлпуле на сцену во всем великолепии юности и красоты и поразил ее любовью, как смертельной болезнью? Майкл все еще был удивительно хорош собой. В конце концов ему всего тридцать шесть, но юность осталась позади; с коротко стриженной головой, обветренной кожей, легкими морщинками, уже начинающими бороздить его гладкий лоб и появляться у уголков глаз, он был — решительно и бесповоротно — мужчиной.

Он утратил свою щенячью грацию, жесты его стали однообразны. Взятые в отдельности, это были мелочи, но, собранные вместе, они абсолютно все меняли. Майкл постарел.

They still lived in the small flat that they had taken when first they came to London. Though Julia had been for some time earning a good income it had not seemed worthwhile to move while Michael was on active service, but now that a baby was coming the flat was obviously too small. Julia had found a house in Regent's Park that she liked very much. She wanted to be settled down in good time for her confinement.

The house faced the gardens. Above the drawing-room floor were two bedrooms and above these, two rooms that could be made into a day and a night nursery. Michael was pleased with everything; even the price seemed to him reasonable. Julia had, during the last four years, been earning so much more money than he that she had offered to furnish the house herself. They stood ne of the bedrooms.

"I can make do with a good deal of what we've got for my bedroom," she said. "I'll get you a nice suite at Maple's."

"I wouldn't go to much expense," he smiled. "I don't suppose I shall use it much, you know."

He liked to share a bed with her. Though not passionate he was affectionate, and he had an animal desire to feel her body against his. For long it had been her greatest comfort. The thought now filled her with irritation.

"Oh, I don't think there should be any more nonsense till after the baby's born. Until all that's over and done with I'm going to make you sleep by yourself."

"I hadn't thought of that. If you think it's better for the kid…"

Они по-прежнему жили в квартирке, снятой, когда они только приехали в Лондон. Хотя последнее время Джулия очень неплохо зарабатывала, казалось, нет смысла переезжать, пока Майкл находится в действующей армии. Однако теперь, когда они ожидали ребенка, квартира, безусловно, была слишком мала. Джулия присмотрела дом в Риджентс-парке, который очень ей понравился. Она хотела заблаговременно там обосноваться и ждать родов.

Дом выходил окнами в сад. Над бельэтажем, где помещались гостиная и столовая, были две спальни, а на втором этаже еще две комнаты, которые можно было использовать как дневную и ночную детские. Майклу все очень понравилось, даже цена показалась ему умеренной. Джулия за последние четыре года зарабатывала настолько больше него, что предложила меблировать дом за свой счет. Они стояли в одной из двух спален.

— Я могу перевезти для своей спальни то, что у нас есть, — сказала она. — А для тебя куплю хороший гарнитур у Мейпла.

— Я бы не стал входить в большие расходы на мою комнату, — улыбнулся он, — вряд ли я часто стану ею пользоваться.

Майкл любил спать с ней в одной постели. Не будучи страстным, он был нежен, и ему доставляло животное наслаждение чувствовать ее рядом с собой. Много лет это было ее величайшей радостью. Сейчас мысль об этом привела ее в раздражение.

— О, я не уверена, что мы сможем позволить себе эти глупости, пока не родится ребенок. До тех пор тебе придется спать одному.

— Я об этом не подумал. Если ты считаешь, что для малыша так лучше…

8

MICHAEL got himself demobbed the moment the war was finished and stepped straight into a part. He returned to the stage a much better actor than he left it. The breeziness he had acquired in the army was effective. He was a well set-up, normal, high-spirited fellow, with a ready smile and a hearty laugh. He was well suited to drawing-room comedy. His light voice gave a peculiar effect to a flippant line, and though he never managed to make love convincingly he could carry off a chaffing love scene, making a proposal as if it were rather a joke, or a declaration as though he were laughing at himself, in a manner that the audience found engaging. He never attempted to play anyone but himself. He specialized in men about town, gentlemanly gamblers, guardsmen and young scamps with a good side to them.

Managers liked him. He worked hard and was amenable to direction. So long as he could get work he didn't mind much what sort of part it was. He stuck out for the salary he thought he was worth, but if he couldn't get it was prepared to take less rather than be idle.

He was making his plans carefully. During the winter that followed the end of the war there was an epidemic of influenza. His father and mother died. He inherited nearly four thousand pounds, and this with his own savings and Julia's brought up their joint capital to seven thousand. But the rent of theatres had gone up enormously, the salaries of actors and the wages of stagehands had increased, so that the expense of running a theatre was very much greater than it had been before the war. A sum that would then have been amply sufficient to start management on was now inadequate. The only thing was to find some rich man to go in with them so that a failure or two to begin with would not drive them from the field. It was said that you could always find a mug in the city to write a fat cheque for the production of a play, but when you came down to business you discovered that the main condition was that the leading part should be played by some pretty lady in whom he was interested. Years before, Michael and Julia had often joked about the rich old woman who would fall in love with him and set him up in management. He had long since learnt that no rich old woman was to be found to set up in management a young actor whose wife was an actress to whom he was perfectly faithful. In the end the money was found by a rich woman, and not an old one either, but who was interested not in him but in Julia.

8

Майкл демобилизовался буквально в тот же день, как кончилась война, и сразу получил ангажемент. Он вернулся на сцену куда лучшим актером, чем раньше. Беспечные замашки, приобретенные им в армии, были на сцене весьма эффектны. Непринужденный, спортивный, всегда веселый малый, с легкой улыбкой и сердечным смехом, он хорошо подходил для салонных пьес. Его высокий голос придавал особую пикантность фривольной реплике, и, хотя серьезная страсть по-прежнему выглядела у него неубедительно, он мог предложить руку и сердце словно в шутку, объясниться с таким видом, будто сам над собой смеется, и так провести задорную любовную сцену, что публика была в восторге. Майкл никогда и не пытался играть никого, кроме самого себя. Он специализировался на ролях жуиров, богатых повес, джентльменов-игроков, гвардейцев и славных молодых бездельников. Антрепренеры любили его. Майкл усердно работал и подчинялся указаниям. Главное для него было получить роль, а какую — не имело особого значения. Он упорно добивался жалованья, которого, считал, заслуживает, но, если ему это не удавалось, предпочитал согласиться на меньшее, чем сидеть без работы.

Майкл тщательно продумал свои планы. Зимой, сразу после конца войны, разразилась эпидемия инфлюэнцы. Родители Майкла умерли. Он получил в наследство около четырех тысяч фунтов, что вместе с его сбережениями и деньгами Джулии составило почти семь тысяч. Однако плата за театральное помещение чудовищно подскочила, жалованье актерам и рабочим сцены также возросло, и для того, чтобы открыть собственный театр, требовалось теперь куда больше денег. Суммы, которой до войны с избытком могло хватить, теперь было далеко не достаточно. Оставалось одно — заинтересовать богатого человека, который вошел бы с ними в пай, чтобы один или два неудачных спектакля не выбили их из седла. Говорили, что всегда можно найти простофилю, который выпишет чек на кругленькую сумму для постановки новой пьесы, но когда вы переходили от слов к делу, обнаруживалось, что главную роль в этой пьесе должна играть какая-нибудь красотка, которой он покровительствует, и деньги будут даны только при этом условии. Много лет назад Майкл и Джулия часто шутили насчет того, что какая-нибудь богатая старуха влюбится в Майкла и поможет ему открыть свой театр, но они уже давно поняли, что молодому актеру, у которого жена — актриса и он ей верен, никакой такой богатой старухи не отыскать. И все же они нашли женщину с деньгами, причем отнюдь не старуху, но интересовалась она не Майклом, а Джулией.

Mrs. de Vries was a widow. She was a short stout woman with a fine Jewish nose and fine Jewish eyes, a great deal of energy, a manner at once effusive and timid, and a somewhat virile air. She had a passion for the stage. When Julia and Michael had decided to try their luck in London Jimmie Langton, to whose rescue she had sometimes come when it looked as though he would be forced to close his repertory theatre, had written to her asking her to do what she could for them. She had seen Julia act in Middlepool. She gave parties so that the young actors might get to know managers, and asked them to stay at her grand house near Guildford, where they enjoyed a luxury they had never dreamt of. She did not much like Michael. Julia accepted the flowers with which Dolly de Vries filled her flat and her dressing-room, she was properly delighted with the presents she gave her, bags, vanity cases, strings of beads in semiprecious stones, brooches; but appeared to be unconscious that Dolly's generosity was due to anything but admiration for her talent. When Michael went away to the war Dolly pressed her to come and live in her house in Montagu Square, but Julia, with protestations of extravagant gratitude, refused in such a way that Dolly, with a sigh and a tear, could only admire her the more. When Roger was born Julia asked her to be his godmother.

For some time Michael had been turning over in his mind the possibility that Dolly de Vries might put up the money they needed, but he was shrewd enough to know that while she might do it for Julia she would not do it for him. Julia refused to approach her.

"She's already been so kind to us I really couldn't ask her, and it would be so humiliating if she refused."

"It's a good gamble, and even if she lost the money she wouldn't feel it. I'm quite sure you could get round her if you tried."

Julia was pretty sure she could too. Michael was very simple-minded in some ways; she did not feel called upon to point out to him the obvious facts.

But he was not a man who let a thing drop when he had set his mind to it. They were going to Guildford to spend the week-end with Dol ly, and were driving down after the Saturday night's performance in the new car that Julia had given Michael for his birthday. It was a warm beautiful night. Michael had bought options, though it wrung his heart to write the cheques, on three plays that they both liked, and he had heard of a theatre that they could get on reasonable terms. Everything was ready for the venture except the capital. He urged Julia to seize the opportunity that the week-end presented.

Долли де Фриз была вдова. Эта низенькая, тучная, несколько мужеподобная женщина с красивым орлиным носом, красивыми темными глазами, неуемной энергией, экспансивная и вместе с тем неуверенная в себе обожала театр. Когда Джулия и Майкл решили попытать счастья в Лондоне, Джимми Лэнгтон, к которому она порой приходила на выручку, когда казалось, что ему придется закрыть театр, дал к ней рекомендательное письмо с просьбой по возможности им помочь. Миссис де Фриз уже видела Джулию в Миддлпуле. Она устроила несколько званых вечеров, чтобы познакомить молодых актеров с антрепренерами, и пригласила их в свой великолепный дом возле Гилдфорда, где они окунулись в роскошь, которая никогда им не снилась. Майкл ей совсем не понравился. Джулия восхищалась цветами, которые Долли де Фриз присылала к ней на квартиру и в уборную театра, была в восторге от ее подарков: сумочек, несессеров, бус из полудрагоценных камней, брошей, но никак не показывала, что догадывается, чем вызвана щедрость Долли, и принимала ее исключительно как дань своему таланту. Когда Майкл ушел на войну, Долли настаивала на том, чтобы Джулия переехала к ней, в ее дом на Монтегью-сквер, но Джулия, пылко поблагодарив, отказалась, причем в такой тактичной форме, что Долли, вздохнув и уронив слезу, не могла не восхищаться ею еще сильней. Когда родился Роджер, Джулия пригласила Долли быть его крестной матерью.

Некоторое время Майкл подумывал, не обратиться ли к Долли. Но он был достаточно проницателен и понимал, что даже если бы она и сделала что-то для Джулии, она ничего не сделает для него. А Джулия наотрез отказалась прибегать к ее помощи.

— Она и так была к нам очень добра, право, я не могу еще что-то у нее клянчить, и будет так неприятно, если она откажет.

— Игра стоит свеч, а она, если и потеряет на этом кое-что, даже не почувствует. Я уверен, что ты могла бы ее уломать, если бы захотела.

Джулия ничуть в этом не сомневалась. Майкл так наивен в некоторых вещах; она не считала нужным указывать ему на очевидные факты.

Но Майкл был не из тех, кто легко отступается от того, что задумал. Госселины ехали в Гилдфорд, чтобы провести субботу и воскресенье у Долли, в новой машине, которую Джулия подарила Майклу ко дню рождения. Был прекрасный, теплый вечер, Майкл только недавно купил преимущественное право на постановку трех пьес, которые им обоим понравились, и слышал о здании театра, которое можно было снять на приемлемых условиях. Все было готово, чтобы начать дело, не хватало одного — денег. Майкл уговаривал Джулию воспользоваться предстоящим визитом.

"Ask her yourself then," said Julia impatiently. "I tell you, I'm not going to."

"She wouldn't do it for me. You can twist her round your little finger."

"We know a thing or two about financing plays now. People finance plays for two reasons, either because they want notoriety,* or because they're in love with someone. A lot of people talk about art, but you don't often find them paying out hard cash unless they're going to get something out of it for themselves."

"Well, we'll give Dolly all the notoriety she wants."

"That doesn't happen to be what she's after."

"What do you mean?"

"Can't you guess?"

Light dawned on him, and he was so surprised that he slowed down. Was it possible that what Julia suspected was true? He had never even thought that Dolly liked him much, and as for supposing she was in love with him - why, the notion had never crossed his mind. Of course Julia had sharp eyes, not much got by her, but she was a jealous little thing, she was always thinking women were making a dead set at him. It was true that Dolly had given him a pair of cufflinks at Christmas, but he thought that was only so that he shouldn't feel left out in the cold because she had given Julia a brooch that must have cost at least two hundred pounds. That might be only her cunning. Well, he could honestly say he'd never done a thing to make her think there was anything doing. Julia giggled.

"No, darling, it's not you she's in love with."

It was disconcerting the way Julia knew what he was thinking. You couldn't hide a thing from that woman.

"Then why did you put the idea into my head? I wish to goodness you'd express yourself so that a fellow can understand."

Julia did.

"I never heard such nonsense," he cried. "What a filthy mind you've got, Julia!"

 — Сам попроси, если тебе так хочется, — нетерпеливо сказала Джулия. — Говорю тебе: я просить не стану.

— Мне она не даст. А ты можешь из нее веревки вить.

— Мы с тобой уже хорошо знаем, при каких условиях финансируют пьесы. Или человек хочет получить славу, пусть даже плохую, или он в кого-нибудь влюблен. Куча людей болтает об искусстве, но редко увидишь, чтобы они платили за него чистоганом, если не надеются извлечь из этого что-нибудь для самих себя.

— Что ж, предоставим Долли всю славу, какую она захочет.

— Ей нужно совсем другое.

— Что ты имеешь в виду?

— А ты не догадываешься?

Только тут его осенило. Майкл был так изумлен, что сбавил скорость. Неужели Джулия права? Он всегда считал, что не нравится Долли, а уж предполагать, что она в него влюблена, — это ему и в голову не могло прийти. Конечно, Джулия — женщина проницательная, ничего не пропустит, но она так ревнива, крошка, ей вечно кажется, будто женщины вешаются ему на шею. Спору нет, Долли подарила ему к рождеству запонки, но он-то полагал, она просто не хочет, чтобы он был в обиде, — ведь Джулии она подарила брошь, которая стоит не меньше двухсот фунтов. Должно быть, это было сделано для отвода глаз. Ну, он может, положа руку на сердце, сказать, что никогда не подавал ей надежд. Джулия хихикнула:

— Нет, милый, она влюблена, но не в тебя.

Майкл смутился. И как это Джулия всегда угадывает, о чем он думает? Да, от нее ничего не скроешь.

— Тогда зачем ты навела меня на эту мысль? Выражайся, ради всего святого, так, чтобы тебя можно было понять.

Это Джулия и сделала.

— В жизни не слышал такой чепухи! — воскликнул Майкл. — У тебя просто грязное воображение, Джулия.

"Come off it, dear."

"I don't believe there's a word of truth in it. After all I've got eyes in my head. Do you mean to say I shouldn't have noticed it?" He was more irritable than she had ever known him. "And even if it were true I suppose you can take care of yourself. It's a chance in a thousand, and I think it would be madness not to take it."

"Claudio and Isabella in Measure for Measurer

"That's a rotten thing to say, Julia. God damn it, I am a gentleman."

"Nemo me impune lacessit."*

They drove the rest of the journey in stormy silence. Mrs. de Vries was waiting up for them.

"I didn't want to go to bed till I'd seen you," she said as she folded Julia in her arms and kissed her on both cheeks. She gave Michael a brisk handshake.

Julia spent a happy morning in bed reading the Sunday papers. She read first the theatrical news, then the gossip columns, after that the woman's pages, and finally cast an eye over the headlines of the world's news. The book reviews she ignored; she could never understand why so much space was wasted on them. Michael, who had the room next hers, had come in to say good morning, and then gone out into the garden. Presently there was a timid little knock at her door and Dolly came in. Her great black eyes were shining.

 — Брось, милый.

— Нет, я не верю ни единому твоему слову. В конце концов у меня тоже есть глаза. Неужели я бы ничего не заметил?

Джулия еще никогда не видела его таким рассерженным.

— И даже если это правда, я думаю, ты сумеешь за себя постоять. Это один шанс на тысячу, просто безумие его пропустить.

— Клавдио и Изабелла в «Мера за меру» [29] .

— Подло так говорить, Джулия. Я все же джентльмен.

«Nemo me impune lacessit».

Остаток пути прошел в грозовом молчании.

Миссис де Фриз не спала и поджидала их.

— Я не хотела ложиться, пока не увижу вас, — сказала она, заключая Джулию в объятия и целуя в обе щеки. Майклу она едва пожала руку.

Джулия с удовольствием провалялась все утро в постели, просматривая воскресные газеты. Она начинала с театральных новостей, затем переходила к светской хронике, затем к женской странице и, наконец, скользила взглядом по заголовкам остальных статей. Рецензии на книги она не удостаивала вниманием, ей было вообще непонятно, зачем на них тратят так много места. Майкл, спавший в соседней комнате, заглянул пожелать ей доброго утра и вышел в сад. Вскоре раздался негромкий стук в дверь, вошла Долли. Ее большие черные глаза сияли. 

She sat on the bed and took Julia's hand.

"Darling, I've been talking to Michael. I'm going to put up the money to start you in management."

Julia's heart gave a sudden beat.

"Oh, you mustn't. Michael shouldn't have asked you. I won't have it. You've been far, far too kind to us already."

Dolly leant over and kissed Julia on the lips. Her voice was lower than usual and there was a little tremor in it.

"Oh, my love, don't you know there isn't anything in the world I wouldn't do for you? It'll be so wonderful; it'll bring us so close together and I shall be so proud of you."

They heard Michael come whistling along the passage, and when he came into the room Dolly turned to him with her great eyes misty with tears.

"I've just told her."

He was brimming over with excitement.

"What a grand woman!" He sat down on the other side of the bed and took Julia's disengaged hand. "What d'you say, Julia?"

She gave him a little reflective look.

"Vous l'avez voulu, Georges Dandin."*

"What's that?"

"Moliere."

As soon as the deed of partnership had been signed and Michael had got his theatre booked for the autumn he engaged a publicity agent. Paragraphs were sent to the papers announcing the new venture and Michael and the publicity agent prepared interviews for him and Julia to give to the Press. Photographs of them, singly and together, with and without Roger, appeared in the weeklies. The domestic note was worked for all it was worth. They could not quite make up their minds which of the three plays they had it would be best to start with. Then one afternoon when Julia was sitting in her bedroom reading a novel, Michael came in with a manuscript in his hand.

Она села на край кровати и взяла Джулию за руку.

— Дорогая, я разговаривала с Майклом. Я хочу финансировать ваш театр.

У Джулии громко забилось сердце.

— О, Майкл не должен был вас просить. Я не хочу. Вы и так уже столько для нас сделали.

Долли наклонилась и поцеловала Джулию в губы. Голос ее был ниже, чем обычно, и слегка дрожал.

— Ах, моя любовь, разве вы не знаете, что я сделала бы для вас все на свете! Это будет так замечательно, это так сблизит нас, и я буду так вами горда!

Они услышали, что по коридору, насвистывая, идет Майкл; когда он вошел в комнату и Долли обернулась к нему, ее глаза были полны слез.

— Я ей рассказала.

Майкл не мог сдержать радости.

— Вот это женщина! — Он присел на кровать с другой стороны и взял Джулию за руку, которую только что отпустила Долли. — Ну, что скажешь, Джулия?

Она задумчиво взглянула не него.

— Vous l'avez voulu, Georges Dandin» [30] .

— Что это?

— Мольер.

Как только был подписан договор товарищества и Майкл снял помещение на осенний сезон, он нанял агента по рекламе. В газеты были посланы краткие извещения об открытии нового театра. Майкл вместе с агентом приготовил интервью для Джулии и для себя самого, которые они дадут прессе. В еженедельных газетах появились их фотографии — поодиночке, вдвоем и вместе с Роджером, — они взяли семейный тон и старались выжать из него все что можно. Они еще не решили, которой из трех пьес лучше начать. И вот как-то днем, когда Джулия сидела у себя в спальне и читала роман, вошел Майкл с рукописью в руке.

"Look here, I want you to read this play at once. It's just come in from an agent. I think it's a knockout. Only we've got to give an answer right away."

Julia put down her novel.

"I'll read it now."

"I shall be downstairs. Let me know when you've finished and I'll come up and talk it over with you. It's got a wonderful part for you."

Julia read quickly, skimming over the scenes in which she was not concerned, but the principal woman's part, the part of course she would play, with concentration. When she had turned the last page she rang the bell and asked her maid (who was also her dresser) to tell Michael she was ready for him.

"Well, what d'you think?"

"The play's all right. I don't see how it can fail to be a success."

He caught something doubtful in her tone.

"What's wrong then? The part's wonderful. I mean, it's the sort of thing that you can do better than anyone in the world. There's a lot of comedy and all the emotion you want."

"It's a wonderful part, I know that; it's the man's part."

"Well, that's a damned good part too."

"I know; but he's fifty, and if you make him younger you take all the point out of the play. You don't want to take the part of a middle-aged man."

"But I wasn't thinking of playing that. There's only one man for that. Monte Vernon. And we can get him. I'll play George."

 — Послушай, я хочу, чтобы ты просмотрела эту пьесу. Агент только что прислал ее. По-моему, ее ждет сногсшибательный успех. Но ответ надо дать сразу.

Джулия отложила роман.

— Я сейчас за нее возьмусь.

— Я буду внизу. Передай, когда кончишь, я приду, и мы с тобой ее обсудим. Там для тебя изумительная роль.

Джулия читала быстро, лишь проглядывая те сцены, которые ее не интересовали, уделяя все внимание роли героини, — ведь ее, естественно, будет играть она. Окончив, она дернула колокольчик и попросила служанку (которая была также ее костюмершей) сказать Майклу, что она его ждет.

— Ну, что ты думаешь?

— Пьеса хорошая. Она должна иметь успех.

Он услышал в ее голосе некоторое сомнение.

— В чем же тогда вопрос? Твоя роль замечательная. Такие вещи ты умеешь делать лучше всех. Много комедийных сцен, и чувств хоть отбавляй.

— Роль чудесная, я не спорю; меня смущает мужская роль.

— Она тоже совсем неплоха.

— Да, но ему пятьдесят, и если ты сыграешь его моложе, пропадет самая соль. А роль пожилого человека тебе ни к чему.

— Да я и не собирался его играть. На нее годится только один актер, Монт Верной. И мы заполучим его. А я буду играть Джорджа.

"But it's a tiny part. You can't play that."

"Why not?"

"But I thought the point of going into management was that we should both play leads."

"Oh, I don't care a hang about that. As long as we can find plays with star parts for you I don't matter. Perhaps in the next play there'll be a good part for me too."

Julia leant back in her chair, and the ready tears filled her eyes and ran down her cheeks.

"Oh, what a beast I am."

He smiled, and his smile was as charming as ever. He came over to her and kneeling by her side put his arms round her.

"Lor lumme,* what's the matter with the old lady now?"

When she looked at him now she wondered what there was in him that had ever aroused in her such a frenzy of passion. The thought of having sexual relations with him nauseated her. Fortunately he found himself very comfortable in the bedroom she had furnish for him. He was not a man to whom sex was important, and he was relieved when he discovered that Julia no longer made any demands on him. He thought with satisfaction that the birth of the baby had calmed her down, he was bound to say that he had thought it might, and he was only sorry they had not had one before. When he had two or three times, more out of amiability than out of desire, suggested that they should resume marital relations and she had made excuses, either that she was tired, not very well, or had two performances next day, to say nothing of a fitting in the morning, he accepted the situation with equanimity. Julia was much easier to get on with, she never made scenes any more, and he was happier than he had ever been before. It was a damned satisfactory marriage he had made, and when he looked at other people's marriages he couldn't help seeing he was one of the lucky ones. Julia was a damned good sort and clever, as clever as a bagful* of monkeys; you could talk to her about anything in the world. The best companion a chap ever had, my boy. He didn't mind saying this, he'd rather spend a day alone with her than play a round of golf.

 — Но это такая крошечная роль. Зачем она тебе?

— А почему нет?

— Я думала, мы откроем собственный театр для того, чтобы оба могли выступать в главных ролях.

— Ну, мне на это наплевать. Если в пьесе есть стоящая роль для тебя, меня нечего принимать в расчет. Может быть, в следующей пьесе больше повезет.

Джулия откинулась в кресле, и слезы потекли у нее по щекам.

— Ах, какая я свинья!

Майкл улыбнулся. Его улыбка была так же обаятельна, как прежде. Он подошел и опустился рядом с ней на колени, обнял.

— Что с тобой сегодня, старушка?

Глядя на него теперь, Джулия никак не могла понять, что вызывало в ней раньше такую безумную страсть. Теперь мысль об интимных отношениях с ним возбуждала в ней тошноту. К счастью, Майклу очень понравилась спальня, которую она для него обставила. Постель никогда не была для него на первом месте, и он испытал даже облегчение, увидев, что Джулия больше не предъявляет к нему никаких претензий. Он удовлетворенно думал, что рождение ребенка успокоило ее, он на это и надеялся, и лишь сожалел, что они не завели его гораздо раньше. Раза два он пытался, больше из любезности, чем по иной причине, возобновить их супружеские отношения, но Джулия выдвигала тот или иной предлог: она устала, не очень хорошо себя чувствует, у нее завтра два выступления, не считая утренней примерки костюмов. Майкл принял это с полнейшим спокойствием. С Джулией теперь было куда легче ладить, она не устраивала больше сцен, и он чувствовал себя счастливее, чем прежде. У него на редкость удачный брак; когда он глядел на другие пары, он не мог не видеть, как ему повезло. «Джулия славная женщина и умна, как сто чертей, с ней можно поговорить обо всем на свете. Лучший товарищ, какой у меня был, клянусь вам. Да, я не стыжусь признаться, что скорее проведу с ней день наедине, чем сыграю раунд в гольф».

9

THEY put on the play, and it was a success. After that they continued to produce plays year after year. Because Michael ran the theatre with the method and thrift with which he ran his home they lost little over the failures, which of course they sometimes had, and made every possible penny out of their successes. Michael flattered himself that there was not a management in London where less money was spent on the productions. He exercised great ingenuity in disguising old sets so that they looked new, and by ringing the changes on the furniture that he gradually collected in the store-room saved the expense of hiring. They gained the reputation of being an enterprising management because Michael in order not to pay the high royalties of well-known authors was always willing to give an unknown one a trial. He sought out actors who had never been given a chance and whose salaries were small. He thus made some very profitable discoveries.

When they had been in management for three years they were sufficiently well established for Michael to be able to borrow from the bank enough money to buy the lease of a theatre that had just been built. After much discussion they decided to call it the Siddons Theatre. They opened with a failure and this was succeeded by another. Julia was frightened and discouraged. She thought that the theatre was unlucky and that the public were getting sick of her. It was then that Michael showed himself at his best. He was unperturbed.

Они поставили эту пьесу, и она имела успех. После того они ставили новые пьесы год за годом. Майкл вел театр тем же методом и с той же бережливостью, что и дом, извлекая каждое пенни из тех спектаклей, которые имели успех, когда же спектакль проваливался, что, естественно, порой случалось, потери их бывали сравнительно невелики. Майкл льстил себя мыслью, что во всем Лондоне не найдется театра, где бы так мало тратили на постановки. Он проявлял великую изобретательность, преображая старые декорации в новые, а используя на все лады мебель, которую он постепенно собрал на складе, не должен был тратиться на прокат. Они завоевали репутацию смелого и инициативного театра, так как Майкл был готов пойти на риск и поставить пьесу неизвестного автора, чтобы иметь возможность платить высокие отчисления известным. Он выискивал актеров, которые не имели случая создать себе имя и не претендовали поэтому на высокую оплату. И сделал несколько очень удачных находок.

Когда прошло три года, положение их настолько упрочилось, что Майкл смог взять в банке ссуду, чтобы арендовать только что построенное театральное помещение. После длительных дебатов они решили назвать его «Сиддонс-театр». Пьеса, которой они открыли тот сезон, потерпела фиаско, то же произошло и со следующей. Джулия испугалась и пришла в уныние. Она решила, что новый театр неудачливый, что она надоела публике. Вот тогда-то Майкл оказался на высоте. Он был невозмутим.

"In this business you have to take the rough with the smooth. You're the best actress in England. There are only three people who bring money into the theatre regardless of the play, and you're one of them. We've had a couple of duds.* The next play's bound to be all right and then we shall get back all we've lost and a packet into the bargain."*

As soon as Michael had felt himself safe he had tried to buy Dolly de Vries out, but she would not listen to his persuasion and was indifferent to his coldness. For once his cunning found its match. Dolly saw no reason to sell out an investment that seemed sound, and her half share in the partnership kept her in close touch with Julia. But now with great courage he made another effort to get rid of her. Dolly indignantly refused to desert them when they were in difficulties, and he-gave it up as a bad job. He consoled himself by thinking that Dolly might leave Roger, her godson, a great deal of money. She had no one belonging to her but nephews in South Africa, and you could not look at her without suspecting that she had a high blood pressure. Meanwhile it was convenient to have the house near Guildford to go to whenever they wished. It saved the expense of having a country house of their own. The third play was a winner, and Michael did not hesitate to point out how right he had been. He spoke as though he was directly responsible for its success. Julia could almost have wished that it had failed like the others in order to take him down a peg or two.* For his conceit was outrageous. Of course you had to admit that he had a sort of cleverness, shrewdness rather, but he was not nearly so clever as he thought himself. There was nothing in which he did not think that he knew better than anybody else.

 — В нашем деле всякое бывает, сегодня хорошо, а завтра плохо. Ты — лучшая актриса в Англии. В труппе есть всего три человека, которые приносят деньги в кассу независимо от пьесы, и ты — одна из них. Ну, было у нас два провала. А следующая пьеса пойдет на ура, и мы с лихвой возместим все убытки.

Как только Майкл твердо почувствовал себя на ногах, он попробовал откупиться от Долли де Фриз, но она и слушать его не хотела, а его холодность ничуть не трогала ее. Наконец-то Майкл встретил достойного противника. Долли не видела никаких оснований вынимать свой вклад из предприятия, которое, судя по всему, процветает и участие в котором позволяет ей быть в тесном контакте с Джулией. И вот теперь, набравшись мужества, он снова попытался избавиться от нее. Долли с негодованием отказалась покинуть их в беде, и Майкл в результате махнул рукой. Он утешался тем, что Долли, наверное, оставит своему крестнику Роджеру кругленькую сумму. У нее не было никого, кроме племянников в Южной Африке, а при взгляде на Долли сразу было видно, что у нее высокое кровяное давление. А пока что Майкла вполне устраивало иметь загородный дом возле Гилдфорда, куда можно было приехать в любое время. Это избавляло от расходов на собственную дачу. Третья пьеса имела большой успех, и Майкл, естественно, напомнил Джулии свои слова — теперь она видит, что он был прав. Майкл говорил так, будто вся заслуга принадлежит ему одному. Джулия чуть было не пожелала, чтобы эта пьеса тоже провалилась, как и две предыдущие, — так ей хотелось хоть немного сбить с него спесь. Майкл чересчур высокого мнения о себе. Конечно, нельзя отрицать, что он в своем роде умен, нет, скорее, хитер и практичен, но далеко не так умен, как он воображает. Не было такой вещи на свете, в которой бы он не разбирался лучше других — по его собственному мнению.

As time went on he began to act less frequently. He found himself much more interested in management.

"I want to run my theatre in as business-like way as a city office," he said.

And he felt that he could more profitably spend his evenings, when Julia was acting, by going to outlying theatres and trying to find talent. He kept a little book in which he made a note of every actor who seemed to show promise. Then he had taken to directing. It had always grizzled him that directors should ask so much money for rehearsing a play, and of late some of them had even insisted on a percentage on the gross. At last an occasion came when the two directors Julia liked best were engaged and the only other one she trusted was acting and thus could not give them all his time.

"I've got a good mind to have a shot at it myself," said Michael.

Julia was doubtful. He had no fantasy and his ideas were commonplace. She was not sure that he would have authority over the cast. But the only available director demanded a fee that they both thought exorbitant and there was nothing left but to let Michael try. He made a much better job of it than Julia expected. He was thorough; he worked hard. Julia, strangely enough, felt that he was getting more out of her than any other director had done. He knew what she was capable of, and, familiar with her every inflection, every glance of her wonderful eyes, every graceful movement of her body, he was able to give her suggestions out of which she managed to build up the best performance of her career. With the cast he was at once conciliatory and exacting. When tempers were frayed his good humour, his real kindliness, smoothed things over. After that there was no question but that he should continue to direct their plays. Authors liked him because, being unimaginative, he was forced to let the plays speak for themselves and often not being quite sure what they meant he was obliged to listen to them.

Мало-помалу Майкл все реже стал появляться на сцене. Его куда больше привлекала административная деятельность.

— Я хочу поставить наш театр на такие же деловые рельсы, на каких стоит любая фирма в Сити, — говорил он.

Майкл считал, что с большей пользой потратит вечер, если, в то время как Джулия выступает, будет посещать периферийные театры в поисках талантов. У него была записная книжка, куда он вносил имена всех актеров, которые, как ему казалось, подавали надежды. Затем Майкл взялся за режиссуру. Его всегда возмущало, что режиссеры требуют такие большие деньги за постановку спектакля, а в последнее время кое-кто из них даже претендовал на долю со сборов. Наконец выпал случай, когда два режиссера, которые больше всего» нравились Джулии, были заняты, а единственный оставшийся из тех, кому она доверяла, не мог уделить им все свое время.

— Я бы не прочь сам попытать счастья, — сказал Майкл.

Джулия колебалась. Майкл не отличался фантазией, идеи его были банальны. Она не была уверена, что актеры станут слушать его указания. Но режиссер, которого они могли заполучить, потребовал такой несусветный гонорар, что им оставалось одно — дать Майклу попробовать свои силы. Он справился куда лучше, чем она ожидала. Он был добросовестен, внимателен, скрупулезен. Он не жалел труда. И, к своему изумлению, Джулия увидела, что он извлекает из нее больше, чем любой другой режиссер. Он знал, на что она способна, и, знакомый с каждой ее интонацией, каждым выражением ее чудесных глаз, каждым движением ее грациозного тела, мог преподать ей советы, которые помогли ей создать одну из своих лучших ролей. С актерами труппы он был взыскателен, но дружелюбен. Когда у них начинали сдавать нервы, его добродушие, его искренняя доброжелательность сглаживали все острые углы. После этого спектакля у них уже не возникал вопрос о том, кто будет ставить их пьесы. Авторы любили Майкла, так как, не обладая творческим воображением, он был вынужден предоставлять пьесам говорить самим за себя, и часто, не вполне уверенный в том, что именно хотел сказать автор, он должен был выслушивать их указания.

Julia was now a rich woman. She could not but admit that Michael was as careful of her money as of his own. He watched her investments and was as pleased when he could sell stocks at a profit on her account as if he had made the money for himself. He put her down-for a very large salary, and was proud to be able to say that she was the most highly paid actress in London, but when he himself acted he never put himself down for a higher salary than he thought the part was worth. When he directed a play he put down on the expense account the fee that a director of the second rank would have received. They shared the expenses of the house and the cost of Roger's education. Roger had been entered for Eton within a week of his birth. It was impossible to deny that Michael was scrupulously fair and honest. When Julia realized how much richer she was than he she wanted to pay all these expenses herself.

"There's no reason why you should," said Michael. "As long as I can pay my whack* I'll pay it. You earn more than I do because you're worth more. I put you down for a good salary because you draw it."

No one could do other than admire the self-abnegation with which he sacrificed himself for her sake. Any ambition he may have had for himself he had abandoned in order to foster her career. Even Dolly, who did not like him, acknowledged his unselfishness. A sort of modesty had always prevented Julia from discussing him with Dolly, but Dolly, with her shrewdness, had long seen how intensely Michael exasperated his wife, and now and then took the trouble to point out how useful he was to her. Everybody praised him. A perfect husband. It seemed to her that none but she knew what it was like to live with a man who was such a monster of vanity. His complacency when he had beaten an opponent at golf or got the better of someone in a business deal was infuriating. He gloried in his artfulness. He was a bore, a crashing bore. He liked to tell Julia everything he did and every scheme that passed through his head; it had been charming when merely to have him with her was a delight, but for years she had found his prosiness intolerable. He could describe nothing without circumstantial detail. Nor was he only vain of his business acumen; with advancing years he had become outrageously vain of his person. As a youth he had taken his beauty for granted: now he began to pay more attention to it and spared no pains to keep what was left of it. It became an obsession. He devoted anxious care to his figure. He never ate a fattening thing and never forgot his exercises. 

Джулия стала богатой женщиной. Она не могла не признать, что Майкл так же осмотрителен с ее деньгами, как со своими собственными. Он следил за ее вложениями и, когда ему удавалось выгодно продать ее акции, был доволен не меньше, чем если бы они принадлежали ему самому. Он положил ей очень большой оклад и с гордостью заявлял, что она — самая высокооплачиваемая актриса в Лондоне, но, когда играл сам, никогда не назначал себе больше того, что, по его мнению, стоила его роль, а ставя пьесу, записывал в статью расхода гонорар, который они дали бы второразрядному режиссеру. За дом и образование Роджера они платили пополам. Роджера записали в Итон через неделю после рождения. Нельзя было отрицать, что Майкл щепетильно честен и справедлив. Когда Джулия осознала, насколько она богаче его, она захотела взять все издержки на себя.

— Не вижу для этого никаких оснований, — сказал Майкл. — До тех пор, пока я смогу вносить свою долю, я буду это делать. Ты получаешь больше меня потому, что стоишь дороже. Я назначаю тебе такую плату потому, что ты зарабатываешь ее.

Можно было только восхищаться его самоотречением, тем, как он жертвовал собой ради нее. Если у него и были раньше честолюбивые планы относительно себя самого, он отказался от них, чтобы способствовать ее карьере. Даже Долли, не любившая его, признавала его бескорыстие. Какая-то непонятная стыдливость мешала Джулии худо говорить о нем с Долли, но Долли, при ее проницательном уме, уже давно разглядела, как невероятно Майкл раздражает свою жену, и считала

долгом время от времени напоминать, насколько он ей полезен. Все его хвалили. Идеальный муж. Джулии казалось, что никто, кроме нее, не представляет, каково жить с мужем, который так чудовищно тщеславен. Его самодовольный вид, когда он выигрывал у своего противника в гольф или брал над кем-нибудь верх при сделке, совершенно выводил ее из себя. Майкл упивался своей ловкостью. Он был зануда, жуткий зануда! Он всегда все рассказывал Джулии, делился замыслами, возникавшими у него. Это было очень приятно в те времена, когда находиться рядом с ним доставляло ей наслаждение, но уже многие годы его прозаичность была ей невыносима. Что бы Майкл ни описывал, он входил в мельчайшие подробности. И он кичился не только своей деловой хваткой — с возрастом он стал невероятно кичиться своей внешностью. В молодости его красота казалась Майклу чем-то само собой разумеющимся, теперь же он начал обращать на нее большое внимание и не жалел никаких трудов, чтобы уберечь то, что от нее осталось. Это превратилось у него в навязчивую идею. Он чрезвычайно заботился о своей фигуре; не брал в рот ничего, что грозило бы ему прибавкой веса, и не забывал про моцион. 

He consulted hair specialists when he thought his hair was thinning, and Julia was convinced that had it been possible to get the operation done secretly he would have had his face lifted. He had got into the way of sitting with his chin slightly thrust out so that the wrinkles in his neck should not show and he held himself with an arched back to keep his belly from sagging. He could not pass a mirror without looking into it. He hankered for compliments and beamed with delight when he had managed to extract one. They were food and drink to him. Julia laughed bitterly when she remembered that it was she who had accustomed him to them. For years she had told him how beautiful he was and now he could not live without flattery. It was the only chink in his armour. An actress out of a job had only to tell him to his face that he was too handsome to be true for him to think that she might do for a part he had in mind. For years, so far as Julia knew, Michael had not bothered with women, but when he reached the middle forties he began to have little flirtations. Julia suspected that nothing much came of them. He was prudent, and all he wanted was admiration. She had heard that when women became pressing he used her as a pretext to get rid of them. Either he couldn't risk doing anything to hurt her, or she was jealous or suspicious and it seemed better that the friendship should cease.

"God knows what they see in him," Julia exclaimed to the empty room.

She took up half a dozen of his photographs at random and looked at them carefully one by one. She shrugged her shoulders.

"Well, I suppose I can't blame them. I fell in love with him too. Of course he was better-looking in those days."

It made Julia a little sad to think how much she had loved him. Because her love had died she felt that life had cheated her. She sighed.

"And my back's aching," she said.

или устраивала сцены ревности — не одно, так другое, — но, «пожалуй, будет лучше, если их дружба кончится».

— И что они находят в нем? — воскликнула Джулия, обращаясь к пустой комнате.

Она взяла наугад десяток его последних фотографий и пересмотрела их одну за другой. Пожала плечами.

— Что ж, не мне их винить. Я тоже влюбилась в него. Конечно, тогда он был красивее.

Джулии взгрустнулось при мысли, как сильно она любила его. Ей казалось, что жизнь обманула ее, потому что ее любовь умерла. Она вздохнула.

— И у меня так болит спина, — сказала она.

10

THERE was a knock at the door.

"Come in," said Julia.

Evie entered.

"Aren't you going to bed today, Miss Lambert?" She saw Julia sitting on the floor surrounded by masses of photographs. "Whatever are you doing?"

"Dreaming." She took up two of the photographs. "Look here upon this picture, and on this."

One was of Michael as Mercutio in all the radiant beauty of his youth and the other of Michael in the last part he had played, in a white topper and a morning coat, with a pair of field-glasses slung over his shoulder. He looked unbelievably self-satisfied.

Evie sniffed.

"Oh, well, it's no good crying over spilt milk."

"I've been thinking of the past and I'm as blue as the devil."*

"I don't wonder. When you start thinking of the past it means you ain't got no future, don't it?"

"You shut your trap, you old cow," said Julia, who could be very vulgar when she chose.

"Come on now, or you'll be fit for nothing tonight. I'll clear up all this mess."

Evie was Julia's dresser and maid. She had come to her first at Middlepool and had accompanied her to London. She was a cockney, a thin, raddled, angular woman, with red hair which was always untidy and looked as if it much needed washing, two of her front teeth were missing but, notwithstanding Julia's offer, repeated for years, to provide her with new ones she would not have them replaced.

"For the little I eat I've got all the teeth I want. It'd only fidget me to 'ave a lot of elephant's tusks in me mouth."

10

В дверь постучали.

— Войдите, — сказала Джулия.

Вошла Эви.

— Вы не собираетесь лечь отдохнуть, мисс Лэмберт? — Она увидела, что Джулия сидит на полу, окруженная кучей фотографий. — Что это вы такое делаете?

— Смотрю сны. — Джулия подняла две фотографии. — «Взгляни сюда — вот два изображенья» [31] .

На одной Майкл был снят в роли Меркуцио, во всей сияющей красе своей юности, на другой — в своей последней роли: белый цилиндр, визитка, полевой бинокль через плечо. У него был невероятно самодовольный вид.

Эви шмыгнула носом.

— Потерянного не воротишь.

— Я думала о прошлом, и у меня теперь страшная хандра.

— Нечего удивляться. Коли начинаешь думать о прошлом, значит, у тебя уже нет будущего.

— Заткнись, старая корова, — сказала Джулия: она могла быть очень вульгарной.

— Ну хватит, пошли, не то вечером вы ни на что не будете годны. Я приберу весь этот разгром.

Эви была горничная и костюмерша Джулии. Она появилась у нее в Миддлпуле и приехала вместе с ней в родной Лондон — она была кокни [32] . Тощая, угловатая, немолодая, с испитым лицом и рыжими, вечно растрепанными волосами, которые не мешало помыть; у нее не хватало спереди двух зубов, но, несмотря на неоднократное предложение Джулии дать ей деньги на новые зубы, Эви не желала их вставлять.

— Сколько я ем, для того и моих зубов много. Только мешать будет, коли напихаешь себе полон рот слоновьих клыков.

Michael had long wanted Julia at least to get a maid whose appearance was more suitable to their position, and he had tried to persuade Evie that the work was too much for her, but Evie would not hear of it.

"You can say what you like, Mr. Gosselyn, but no one's going to maid Miss Lambert as long as I've got me 'ealth and strength."

"We're all getting on, you know, Evie. We're not so young as we were."

Evie drew her forefinger across the base of her nostrils and sniffed.

"As long as Miss Lambert's young enough to play women of twenty-five, I'm young enough to dress 'er. And maid 'er." Evie gave him a sharp look. "An' what d'you want to pay two lots of wages for, when you can get the work done for one?"

Michael chuckled in his good-humoured way.

"There's something in that, Evie dear."

She bustled Julia upstairs. When she had no matinee Julia went to bed for a couple of hours in the afternoon and then had a light massage. She undressed now and slipped between the sheets.

"Damn, my hot water bottle's nearly stone cold."

She looked at the clock on the chimney-piece. It was no wonder. It must have been there an hour. She had no notion that she had stayed so long in Michael's room, looking at those photographs and idly thinking of the past.

Майкл уже давно хотел, чтобы Джулия завела себе горничную, чья внешность больше соответствовала бы их положению, и пытался убедить Эви, что две должности слишком трудны для нее, но Эви и слышать ничего не желала.

— Говорите что хотите, мистер Госселин, а только пока у меня есть здоровье да силы, никто другой не будет прислуживать мисс Лэмберт.

— Мы все стареем. Эви, мы все уже немолоды.

Эви, шмыгнув носом, утерла его пальцем.

— Пока мисс Лэмберт достаточно молода, чтобы играть женщин двадцати пяти лет, я тоже достаточно молода, чтобы одевать ее в театре и прислуживать ей дома, — Эви кинула на него проницательный взгляд. — И зачем это вам надо платить два жалованья — такую кучу денег! — когда вы имеете всю работу заодно?

Майкл добродушно рассмеялся:

— В этом что-то есть, Эви, милочка.

…Эви выпроводила Джулию из комнаты и погнала ее наверх. Когда не было дневного спектакля, Джулия обычно ложилась поспать часа на два перед вечерним, а затем делала легкий массаж. Она разделась и скользнула в постель.

— Черт подери, грелка совершенно остыла.

Джулия взглянула на стоявшие на камине часы. Ничего удивительного, грелка прождала ее чуть не час. Вот уж не думала, что так долго пробыла в комнате Майкла, разглядывая фотографии и перебирая в памяти прошлое.

"Forty-six. Forty-six. Forty-six. I shall retire when I'm sixty. At fifty-eight South Africa and Australia. Michael says we can clean up there. Twenty thousand pounds. I can play all my old parts. Of course even at sixty I could play women of forty-five. But what about parts? Those bloody dramatists."

Trying to remember any plays in which there was a first-rate part for a woman of five-and-forty she fell asleep. She slept soundly till Evie came to awake her because the masseuse was there. Evie brought her the evening paper, and Julia, stripped, while the masseuse rubbed her long slim legs and her belly, putting on her spectacles, read the same theatrical intelligence she had read that morning, the gossip column and the woman's page. Presently Michael came in and sat on her bed. He often came at that hour to have a little chat with her.

"Well, what was his name?" asked Julia.

"Whose name?"

"The boy who came to lunch?"

"I haven't a notion. I drove him back to the theatre. I never gave him another thought."

Miss Phillips, the masseuse, liked Michael. You knew where you were with him. He always said the same things and you knew exactly what to answer. No side to him. And terribly good-looking. My word.

"Well, Miss Phillips, fat coming off nicely?"

"Oh, Mr. Gosselyn, there's not an ounce of fat on Miss Lambert. I think it's wonderful the way she keeps her figure."

"Pity I can't have you to massage me, Miss Phillips. You might be able to do something about mine."

"How you talk, Mr. Gosselyn. Why, you've got the figure of a boy of twenty. I dont' know how you do it, upon my word I don't."

"Plain living and high thinking, Miss Phillips."

Julia was paying no attention to what they said but Miss Phillips's reply reached her.

"Of course there's nothing like massage, I always say that, but you've got to be careful of your diet. That there's no doubt about at all."

«Сорок шесть. Сорок шесть. Сорок шесть. Я уйду со сцены в шестьдесят. В пятьдесят восемь — турне по Южной Африке и Австралии. Майкл говорит, там можно изрядно набить карман. Сыграю все свои старые роли. Конечно, даже в шестьдесят я смогу играть сорокапятилетних. Но откуда их взять? Проклятые драматурги!»

Стараясь припомнить пьесу, в которой была бы хорошая роль для женщины сорока пяти лет, Джулия уснула. Спала она крепко и проснулась только, когда пришла массажистка. Эви принесла вечернюю газету, и, пока Джулии массировали длинные стройные ноги и плоский живот, она, надев очки, читала те самые театральные новости, что и утром, ту же светскую хронику и страничку для женщин. Вскоре в комнату вошел Майкл и присел к ней на кровать.

— Ну, как его зовут? — спросила Джулия.

— Кого?

— Мальчика, которого мы пригласили к ленчу.

— Понятия не имею. Я отвез его в театр и думать о нем забыл.

Мисс Филиппе, массажистке, нравился Майкл. С ним тебя не ждут никакие неожиданности. Он всегда говорит одно и то же, и знаешь, что отвечать. И нисколько не задается. А красив!.. Даже трудно поверить!

— Ну, мисс Филиппе, сгоняем жирок?

 — Ах, мистер Госселин, да на мисс Лэмберт нет и унции жира. Просто чудо, как она сохраняет фигуру.

— Жаль, что вы не можете массировать меня, мисс Филиппе. Может быть, согнали бы и с меня лишек.

— Что вы такое говорите, мистер Госселин! Да у вас фигура двадцатилетнего юноши. Не представляю, как вы этого добиваетесь, честное слово, не представляю.

— «Скромный образ жизни, высокий образ мыслей» [33] .

Джулия не обращала внимания на их болтовню, но ответ мисс Филиппе достиг ее слуха:

— Конечно, нет ничего лучше массажа, я всегда это говорю, но нужно следить и за диетой, с этим не приходится спорить.

"Diet!" she thought. "When I'm sixty I shall let myself go. I shall eat all the bread and butter I like. I'll have hot rolls for breakfast, I'll have potatoes for lunch and potatoes for dinner. And beer. God, how I like beer. Pea soup and tomato soup; treacle pudding and cherry tart. Cream, cream, cream. And so help me God, I'll never eat spinach again as long as I live."

When the massage was finished Evie brought her a cup of tea, a slice of ham from which the fat had been cut, and some dry toast. Julia got up, dressed, and went down with Michael to the theatre. She liked to be there an hour before the curtain rang up. Michael went on to dine at his club. Evie had preceded her in a cab and when she got into her dressing-room everything was ready for her. She undressed once more and put on a dressing-gown. As she sat down at her dressing-table to make up she noticed some fresh flowers in a vase.

"Hulloa, who sent them? Mrs. de Vries?" Dolly always sent her a huge basket on her first nights, and on the hundredth night, and the two hundredth if there was one, and in between, whenever she ordered flowers for her own house, had some sent to Julia.

"No, miss."

"Lord Charles?"

Lord Charles Tamerley was the oldest and the most constant of Julia's admirers, and when he passed a florist's he was very apt to drop in and order some roses for her.

"Here's the card," said Evie.

Julia looked at it. Mr. Thomas Fennell. Tavistock Square.

"What a place to live. Who the hell d'you suppose he is, Evie?"

"Some feller knocked all of a heap by your fatal beauty, I expect."

"They must have cost all of a pound. Tavistock Square doesn't look very prosperous to me. For all you know he may have gone without his dinner for a week to buy them."

"I don't think."

«Диета, — подумала Джулия. — Когда мне стукнет шестьдесят, я дам себе волю. Буду есть столько хлеба с маслом, сколько захочу, буду есть горячие булочки на завтрак, картофель на ленч и картофель на обед. И пиво. Господи, как я люблю пиво! Гороховый суп, суп с томатом, пудинг с патокой и вишневый пирог. Сливки, сливки, сливки. И, да поможет мне бог, никогда в жизни больше не прикоснусь к шпинату».

Когда массаж был окончен, Эви принесла Джулии чашку чаю, ломтик ветчины, с которого было срезано сало, и кусочек поджаренного хлеба. Джулия встала с постели, оделась и поехала с Майклом в театр. Она любила приезжать туда за час до начала спектакля. Майкл пошел обедать в клуб. Эви еще раньше приехала в кэбе, и, когда Джулия вошла в свою уборную, там уже все было готово. Джулия снова разделась и надела халат. Садясь перед туалетным столиком, чтобы наложить грим, Джулия заметила в вазе свежие цветы.

— Цветы? От кого? От миссис де Фриз?

Долли всегда присылала ей огромные букеты к премьере, к сотому спектаклю и к двухсотому, если он бывал, а в промежутках, всякий раз, когда заказывала цветы для своего дома, отправляла часть их Джулии.

— Нет, мисс.

— Лорд Чарлз?

Лорд Чарлз Тэмерли был самый давний и самый верный поклонник Джулии; проходя мимо цветочного магазина, он обычно заходил туда и выбирал для Джулии розы.

— Там есть карточка, — сказала Эви.

Джулия взглянула не нее. Мистер Томас Феннел. Тэвисток-сквер.

— Ну и название. Кто бы это мог быть, как ты думаешь, Эви?

— Верно, какой-нибудь бедняга, которого ваша роковая красота стукнула обухом по голове.

— Стоят не меньше фунта. Тэвисток-сквер звучит не очень-то роскошно. Чего доброго, неделю сидел без обеда, чтобы их купить.

— Вот уж не думаю.

Julia plastered her face with grease paint.

"You're so damned unromantic, Evie. Just because I'm not a chorus girl you can't understand why anyone should send me flowers. And God knows, I've got better legs than most of them."

"You and your legs," said Evie.

"Well, I don't mind telling you I think it's a bit of all right having an unknown young man sending me flowers at my time of life. I mean it just shows you."

"If he saw you now 'e wouldn't, not if I know anything about men."

"Go to hell," said Julia.

But when she was made up to her satisfaction, and Evie had put on her stockings and her shoes, having a few minutes still to spare she sat down at her desk and in her straggling bold hand wrote to Mr. Thomas Fennell a gushing note of thanks for his beautiful flowers. She was naturally polite and it was, besides, a principle with her to answer all fan letters. That was how she kept in touch with her public. Having addressed the envelope she threw the card in the wastepaper basket and was ready to slip into her first act dress. The call-boy came round knocking at the dressing-room doors.

"Beginners, please."

Those words, though heaven only knew how often she had heard them, still gave her a thrill. They braced her like a tonic. Life acquired significance. She was about to step from the world of make-believe into the world of reality.

Джулия наложила на лицо грим.

— Ты чертовски не романтична, Эви. Раз я не хористка, ты не понимаешь, почему мне присылают цветы. А ноги у меня, видит бог, получше, чем у большинства этих дев.

— Идите вы со своими ногами, — сказала Эви.

— А я тебе скажу, очень даже недурно, когда мне в мои годы присылают цветы. Значит, я еще ничего.

— Ну, посмотрел бы он на вас сейчас, ни в жисть бы не прислал, я их брата знаю, — сказала Эви.

— Иди к черту!

Но когда Джулия кончила гримироваться и Эви надела ей чулки и туфли, Джулия воспользовалась теми несколькими минутами, что у нее оставались, чтобы присесть к бюро и написать своим четким почерком благодарственную записку мистеру Томасу Феннелу за его великолепные цветы. Джулия была вежлива от природы, а кроме того взяла себе за правило отвечать на все письма поклонников ее таланта. Таким образом она поддерживала контакт со зрителями. Надписав конверт, Джулия кинула карточку в мусорную корзину и стала надевать костюм, который требовался для первого акта. Мальчик, вызывающий актеров на сцену, постучал в дверь уборной:

— На выход, пожалуйста.

Эти слова все еще вызывали у Джулии глубокое волнение, хотя один бог знает, сколько раз она их слышала. Они подбадривали ее, как тонизирующий напиток. Жизнь получала смысл. Джулии предстояло перейти из мира притворства в мир реальности.

11

NEXT day Julia had luncheon with Charles Tamerley. His father, the Marquess of Dennorant, had married an heiress and he had inherited a considerable fortune. Julia often went to the luncheon parties he was fond of giving at his house in Hill Street. At the bottom of her heart she had a profound contempt for the great ladies and the noble lords she met there, because she was a working woman and an artist, but she knew the connexion was useful. It enabled them to have first nights at the Siddons which the papers described as brilliant, and when she was photographed at week-end parties among a number of aristocratic persons she knew that it was good publicity. There were one or two leading ladies, younger than she, who did not like her any better because she called at least two duchesses by their first names. This caused her no regret. Julia was not a brilliant conversationalist, but her eyes were so bright, her manner so intelligent, that once she had learnt the language of society she passed for a very amusing woman. She had a great gift of mimicry, which ordinarily she kept in check thinking it was bad for her acting, but in these circles she turned it to good accout and by means of it acquired the reputation of a wit. She was pleased that they liked her, these smart, idle women, but she laughed at them up her sleeve because they were dazzled by her glamour. She wondered what they would think if they really knew how unromantic the life of a successful actress was, the hard work it entailed, the constant care one had to take of oneself and the regular, monotonous habits which were essential. But she good-naturedly offered them advice on make-up and let them copy her clothes. She was always beautifully dressed. Even Michael, fondly thinking she got her clothes for nothing, did not know how much she really spent on them.

Morally she had the best of both worlds. Everyone knew that her marriage with Michael was exemplary. She was a pattern of conjugal fidelity. At the same time many people in that particular set were convinced that she was Charles Tamerley's mistress. It was an affair that was supposed to have been going on so long that it had acquired respectability, and tolerant hostesses when they were asked to the same house for a week-end gave them adjoining rooms. This belief had been started by Lady Charles, from whom Charles Tamerley had been long separated, and in point of fact there was not a word of truth in it. The only foundation for it was that Charles had been madly in love with her for twenty years, and it was certainly on Julia's account that the Tamerleys, who had never got on very well, agreed to separate. It was indeed Lady Charles who had first brought Julia and Charles together. They happened, all three, to be lunching at Dolly de Vries's when Julia, a young actress, had made her first great success in London. It was a large party and she was being made much of Lady Charles, a woman of over thirty then, who had the reputation of being a beauty, though except for her eyes she had not a good feature, but by a sort of brazen audacity managed to produce an effective appearance, leant across the table with a gracious smile.

"Oh, Miss Lambert, I think I used to know your father in Jersey. He was a doctor, wasn't he? He used to come to our house quite often."

Джулия имела репутацию добропорядочной женщины в обоих своих мирах. Никто не сомневался, что ее брак с Майклом — примерный брак. Она считалась образцом супружеской верности. В то же время многие люди в кругу Чарлза Тэмерли были убеждены, что она — его любовница. Но эта связь, полагали они, тянется так долго, что стала вполне респектабельной, и когда их обоих приглашали на конец недели в один и тот же загородный дом, многие снисходительные хозяйки помещали их в соседних комнатах. Слухи об их связи распустила в свое время леди Чарлз Тэмерли, с которой Чарлз Тэмерли давно уже не жил, но в действительности в этом не было ни слова правды. Единственным основанием для этого служило то, что Чарлз вот уже двадцать лет был безумно влюблен в Джулию и, бесспорно, разошлись супруги Тэмерли, и так не очень между собой ладившие, из-за нее. Забавно, что свела Джулию и Чарлза сама леди Чарлз. Они трое случайно оказались на вилле Долли де Фриз, когда Джулия, в то время молоденькая актриса, имела в Лондоне свой первый успех. Был большой прием, и ей все уделяли усиленное внимание. Леди Чарлз, тогда женщина лет за тридцать, с репутацией красавицы, хотя, кроме глаз, у нее не было ни одной красивой черты, и она умудрялась производить эффектное впечатление лишь благодаря дерзкой оригинальности своей внешности, перегнулась через стол с милостивой улыбкой:

— О мисс Лэмберт, я, кажется, знала вашего батюшку, я тоже с Джерси. Он был врач, не правда ли? Он часто приходил в наш дом.

Julia felt a slight sickness in the pit of her stomach; she remembered now who Lady Charles was before she married, and she saw the trap that was being set for her. She gave a rippling laugh.

"Not at all," she answered. "He was a vet. He used to go to your house to deliver the bitches. The house was full of them."

Lady Charles for a moment did not quite know what to say.

"My mother was very fond of dogs," she answered.

Julia was glad that Michael was not there. Poor lamb, he would have been terribly mortified. He always referred to her father as Dr. Lambert, pronouncing it as though it were a French name, and when soon after the war he died and her mother went to live with her widowed sister at St. Malo he began to speak of her as Madame de Lambert. At the beginning of her career Julia had been somewhat sensitive on the point, but when once she was established as a great actress she changed her mind. She was inclined, especially among the great, to insist on the fact that her father had been a vet. She could not quite have explained why, but she felt that by so doing she put them in their place.

But Charles Tamerley knew that his wife had deliberately tried to humiliate the young woman, and angered, went out of his way to be nice to her. He asked her if he might be allowed to call and brought her some beautiful flowers.

He was then a man of nearly forty, with a small head on an elegant body, not very good-looking but of distinguished appearance. He looked very well-bred, which indeed he was, and he had exquisite manners. He was an amateur of the arts. He bought modern pictures and collected old furniture. He was a lover of music and exceedingly well read. At first it amused him to go to the tiny flat off the Buckingham Palace Road in which these two young actors lived. He saw that they were poor and it excited him to get into touch with what he fondly thought was Bohemia. He came several times and he thought it quite an adventure when they asked him to have a luncheon with them which was cooked and served by a scarecrow of a woman whom they called Evie. This was life. He did not pay much attention to Michael who seemed to him, notwithstanding his too obvious beauty, a somewhat ordinary young man, but he was taken by Julia. She had a warmth, a force of character, and a bubbling vitality which were outside his experience. He went to see her act several times and compared her performance with his recollections of the great foreign actresses. It seemed to him that she had in her something quite individual. Her magnetism was incontestable. It gave him quite a thrill to realize on a sudden that she had genius.

У Джулии засосало под ложечкой. Теперь она вспомнила, кто была леди Чарлз до замужества, и увидела приготовленную ей ловушку. Она залилась смехом.

— Вовсе нет, — ответила она. — Он был ветеринар. Он ходил к вам принимать роды у сук. В доме ими кишмя кишело.

Леди Чарлз не нашлась сразу, что сказать.

— Моя мать очень любила собак, — ответила она наконец.

Джулия радовалась, что на приеме не было Майкла. Бедный ягненочек, это страшно задело бы его гордость. Он всегда называл ее отца «доктор Ламбер», произнося имя на французский лад, и когда, вскоре после войны, он умер и мать Джулии переехала к сестре на Сен-Мало, стал называть тещу «мадам де Ламбер». В начале ее карьеры все это еще как-то трогало Джулию, но теперь, когда она твердо стала на ноги и утвердила свою репутацию большой актрисы, она по-иному смотрела на вещи. Она была склонна, особенно среди «сильных мира сего», подчеркивать, что ее отец — всего-навсего ветеринар. Она сама не могла бы объяснить почему, но чувствовала, что ставит их этим на место.

Чарлз Тэмерли догадался, что его жена хотела намеренно унизить молодую актрису, и рассердившись, лез из кожи вон, чтобы быть с ней любезным. Он попросил разрешения нанести ей визит и преподнес чудесные цветы.

Ему было тогда около сорока. Изящное тело венчала маленькая головка, с не очень красивыми, но весьма аристократическими чертами лица. Он казался чрезвычайно хорошо воспитанным, что соответствовало действительности, и отличался утонченными манерами. Лорд Чарлз был ценителем всех видов искусства. Он покупал современную живопись и собирал старинную мебель. Он очень любил музыку и был на редкость хорошо начитан. Сперва ему было просто забавно приходить в крошечную квартирку на Бэкингем-плейс-роуд, где жили двое молодых актеров. Он видел, что они бедны, и ему приятно щекотало нервы знакомство с — как он наивно полагал — настоящей богемой. Он приходил к ним несколько раз, и для него было настоящим приключением, когда его пригласили на ленч, который им подавало форменное пугало по имени Эви, служившее у них горничной. Лорд Чарлз не обращал особого внимания на Майкла, который, несмотря на свою бьющую в глаза красоту, казался ему довольно заурядным молодым человеком, но Джулия покорила его. У нее были темперамент, характер и кипучая энергия, с которыми ему еще не приходилось сталкиваться. Несколько раз лорд Чарлз ходил в театр смотреть Джулию и сравнивал ее исполнение с игрой великих актрис мира, которых он видел в свое время. Ему казалось, что у нее очень яркая индивидуальность. Ее обаяние было бесспорно. Его сердце затрепетало от восторга, когда он внезапно понял, как она талантлива.

"Another Siddons perhaps. A greater Ellen Terry."

In those days Julia did not think it necessary to go to bed in the afternoons, she was as strong as a horse and never tired, so he used often to take her for walks in the Park. She felt that he wanted her to be a child of nature. That suited her very well. It was no effort for her to be ingenuous, frank and girlishly delighted with everything. He took her to the National Gallery, and the Tate, and the British Museum, and she really enjoyed it almost as much as she said. He liked to impart information and she was glad to receive it. She had a retentive memory and learnt a great deal from him. If later she was able to talk about Proust and Cezanne with the best of them, so that you were surprised and pleased to find so much culture in an actress, it was to him she owed it. She knew that he had fallen in love with her some time before he knew it himself. She found it rather comic. From her standpoint he was a middle-aged man, and she thought of him as a nice old thing. She was madly in love with Michael. When Charles realized that he loved her his manner changed a little, he seemed struck with shyness and when they were together was often silent.

"Poor lamb," she said to herself, "he's such a hell of a gentleman he doesn't know what to do about it."

But she had already prepared her course of conduct for the declaration which she felt he would sooner or later bring himself to make. One thing she was going to make quite clear to him. She wasn't going to let him think that because he was a lord and she was an actress he had only to beckon and she would hop into bed with him. If he tried that sort of thing she'd play the outraged tieroine on him, with the outflung arm and the index extended in the same line, as Jane Taitbout had taught tier to make the gesture, pointed at the door. On the other hand if he was shattered and tongue-tied, she'd be ill tremulous herself, sobs in the voice and all that, and she'd say it had never dawned on her that he felt like that about her, and no, no, it would break Michael's leart. They'd have a good cry together and then everything would be all right. With his beautiful manners she could count upon him not making a nuisance of himself when she had once got it into his head that there was nothing doing. But when it happened it did not turn out in the least as she had expected. Charles Tamerley and Julia had been for a walk in St. James's Park, they had looked at the pelicans, and the scene suggesting it, they had discussed the possibility of her playing Millamant on a Sunday evening. They went back to Julia's flat to have a cup of tea. They shared a crumpet.* Then Charles got up to go. He took a miniature out of his pocket and gave it to her.

"It's a portrait of Clairon. She was an eighteenth-century actress and she had many of your gifts."

Julia looked at the pretty, clever face, with the powdered hair, and wondered whether the stones that framed the little picture were diamonds or only paste.

«Вторая Сиддонс, возможно, больше, чем Эллен Терри» [34] .

В те дни Джулия не считала нужным ложиться днем в постель, она была сильна, как лошадь, и никогда не уставала, и они часто гуляли вместе с лордом Чарлзом в парке. Она чувствовала, что ему хочется видеть в ней дитя природы. Джулии это вполне подходило. Ей не надо было прилагать усилий, чтобы казаться искренней, открытой и девически восторженной. Чарлз водил ее в Национальную галерею, в музей Тейта [35] и Британский музей, и она испытывала от этого почти такое удовольствие, какое выказывала. Лорд Тэмерли любил делиться сведениями, Джулия была рада их получать. У нее была цепкая память, и она очень много от него узнала. Если впоследствии она могла рассуждать о Прусте [36] и Сезанне [37] в самом избранном обществе так, что все поражались ее высокой культуре, обязана этим она была лорду Чарлзу. Джулия поняла, что он влюбился в нее, еще до того как он сам это осознал. Ей казалось это довольно забавным. С ее точки зрения, лорд Чарлз был пожилой мужчина, и она думала о нем, как о добром старом дядюшке. В то время Джулия еще была без ума от Майкла. Когда Чарлз догадался, что любит ее, его манера обращения с ней немного изменилась, он стал стеснительным и часто, оставаясь с ней наедине, молчал.

«Бедный ягненочек, — сказала она себе, — он такой большой джентльмен, что просто не знает, как ему себя вести».

Сама-то она уже давно решила, какой ей держаться линии поведения, когда он откроется ей в любви, что рано или поздно обязательно должно было произойти. Одно она даст ему понять без обиняков: пусть не воображает, раз он лорд, а она — актриса, что ему стоит только поманить и она прыгнет к нему в постель. Если он попробует с ней такие штучки, она разыграет оскорбленную добродетель и, вытянув вперед руку — роскошный жест, которому ее научила Жанна Тэбу, — укажет ему пальцем на дверь. С другой стороны, если он будет скован, не сможет выдавить из себя путного слова от смущения и расстройства чувств, она и сама будет робка и трепетна, слезы в голосе и все в этом духе; она скажет, что ей и в голову не приходило, какие он испытывает к ней чувства, и — нет, нет, это невозможно, это разобьет Майклу сердце. Они хорошо выплачутся вместе, и потом все будет как надо. Чарлз прекрасно воспитан и не станет ей надоедать, если она раз и навсегда вобьет ему в голову, что дело не выгорит.

Но когда объяснение наконец произошло, все было совсем не так, как ожидала Джулия. Они с Чарлзом гуляли в Сент-Джеймс-парке, любовались пеликанами и обсуждали — по ассоциации, — будет ли она в воскресенье вечером играть Милламант [38] . Затем они вернулись домой к Джулии выпить по чашечке чаю. Съели пополам сдобную лепешку. Вскоре лорд Чарлз поднялся, чтобы уйти. Он вынул из кармана миниатюру и протянул Джулии.

 — Портрет Клэрон. Это актриса восемнадцатого века, у нее было много ваших достоинств.

Джулия взглянула на хорошенькое умное личико, окаймленное пудреными буклями, и подумала, настоящие ли бриллианты на рамке или стразы.