|
Пять зернышек апельсина Когда я просматриваю мои заметки о Шерлоке Холмсе за годы от 1882 до 1890, я нахожу так много удивительно интересных дел, что просто не знаю, какие выбрать. Однако одни из них уже известны публике из газет, а другие не дают возможности показать во всем блеске те своеобразные качества, которыми мой друг обладал в такой высокой степени. Все же одно из этих дел было так замечательно по своим подробностям и так неожиданно по результатам, что мне хотелось бы рассказать о нем, хотя с ним связаны такие обстоятельства, которые, по всей вероятности, никогда не будут полностью выяснены.1887 год принес длинный ряд более или менее интересных дел. Все они записаны мною.
|
| Among my headings under this one twelve months I find an account of the adventure of the Paradol Chamber, of the Amateur Mendicant Society, who held a luxurious club in the lower vault of a furniture warehouse, of the facts connected with the loss of the British barque “Sophy Anderson”, of the singular adventures of the Grice Patersons in the island of Uffa, and finally of the Camberwell poisoning case. In the latter, as may be remembered, Sherlock Holmes was able, by winding up the dead man’s watch, to prove that it had been wound up two hours before, and that therefore the deceased had gone to bed within that time—a deduction which was of the greatest importance in clearing up the case. All these I may sketch out at some future date, but none of them present such singular features as the strange train of circumstances which I have now taken up my pen to describe. It was in the latter days of September, and the equinoctial gales had set in with exceptional violence. All day the wind had screamed and the rain had beaten against the windows, so that even here in the heart of great, hand-made London we were forced to raise our minds for the instant from the routine of life and to recognise the presence of those great elemental forces which shriek at mankind through the bars of his civilisation, like untamed beasts in a cage. As evening drew in, the storm grew higher and louder, and the wind cried and sobbed like a child in the chimney. | Среди них — рассказ о «Парадол-чэмбер», Обществе Нищих-любителей, которое имело роскошный клуб в подвальном этаже большого мебельного магазина; отчет о фактах, связанных с гибелью британского судна «Софи Эндерсон»; рассказ о странных приключениях Грайса Петерсона на острове Юффа и, наконец, записки, относящиеся к Кемберуэльскому делу об отравлении. В последнем деле Шерлоку Холмсу удалось путем исследования механизма часов, найденных на убитом, доказать, что часы были заведены за два часа до смерти и поэтому покойный лег спать в пределах этого времени, — вывод, который помог обнаружить преступника. Все эти дела я, может быть, опишу когда-нибудь позже, но ни одно из них не обладает такими своеобразными чертами, как те необычайные события, которые я намерен сейчас изложить. Был конец сентября, и осенние бури свирепствовали с неслыханной яростью. Целый день завывал ветер, и дождь барабанил в окна так, что даже здесь, в самом сердце огромного Лондона, мы невольно отрывались на миг от привычного течения жизни и ощущали присутствие грозных сил разбушевавшейся стихии. К вечеру буря разыгралась сильнее; ветер в трубе плакал и всхлипывал, как ребенок. |
|
Sherlock Holmes sat moodily at one side of the fire place cross-indexing his records of crime, while I at the other was deep in one of Clark Russell’s fine sea stories until the howl of the gale from without seemed to blend with the text, and the splash of the rain to lengthen out into the long swash of the sea waves. My wife was on a visit to her mother’s, and for a few days I was a dweller once more in my old quarters at Baker Street. “Why,” said I, glancing up at my companion, “that was surely the bell. Who could come tonight? Some friend of yours, perhaps?” “Except yourself I have none,” he answered. “I do not encourage visitors.” “A client, then?” “If so, it is a serious case. Nothing less would bring a man out on such a day and at such an hour. But I take it that it is more likely to be some crony of the landlady’s.” Sherlock Holmes was wrong in his conjecture, however, for there came a step in the passage and a tapping at the door. He stretched out his long arm to turn the lamp away from himself and towards the vacant chair upon which a newcomer must sit. “Come in!” said he. The man who entered was young, some two and twenty at the outside, well-groomed and trimly clad, with something of refinement and delicacy in his bearing. The streaming umbrella which he held in his hand, and his long shining water proof told of the fierce weather through which he had come. |
Шерлок Холмс был мрачен. Он расположился у камина и приводил в порядок свою картотеку преступлений, а я, сидя против него, так углубился в чтение прелестных морских рассказов Кларка Рассела, что завывание бури слилось в моем сознании с текстом, а шум дождя стал казаться мне рокотом морских волн.Моя жена гостила у тетки, и я на несколько дней устроился в нашей старой квартире на Бейкер-стрит.— Послушайте, — сказал я, взглянув на Холмса, — это звонок. Кто же может прийти сегодня? Кто-нибудь из ваших друзей?— Кроме вас, у меня нет друзей, — ответил Холмс. — А гости ко мне не ходят.— Может быть, клиент?— Если так, то дело должно быть очень серьезное. Что другое заставит человека выйти на улицу в такой день и в такой час? Но скорее всего это какая-нибудь кумушка, приятельница нашей квартирной хозяйки.Однако Холмс ошибся, потому что послышались шаги в прихожей и стук в нашу дверь. Холмс протянул свою длинную руку и повернул лампу от себя так, чтобы осветить пустое кресло, предназначенное для посетителя.— Войдите! — сказал он.Вошел молодой человек лет двадцати двух, изящно одетый, с некоторой изысканностью в манерах. Зонт, с которого бежала вода, и блестевший от дождя длинный непромокаемый плащ свидетельствовали об ужасной погоде. |
| He looked about him anxiously in the glare of the lamp, and I could see that his face was pale and his eyes heavy, like those of a man who is weighed down with some great anxiety. “I owe you an apology,” he said, raising his golden pince-nez to his eyes. “I trust that I am not intruding. I fear that I have brought some traces of the storm and rain into your snug chamber.” “Give me your coat and umbrella,”said Holmes. “They may rest here on the hook and will be dry presently. You have come up from the south-west, I see.” “Yes, from Horsham.” “That clay and chalk mixture which I see upon your toe caps is quite distinctive.” “I have come for advice.” “That is easily got.” “And help.” “That is not always so easy.” “I have heard of you, Mr. Holmes. I heard from Major Prendergast how you saved him in the Tankerville Club scandal.” “Ah, of course. He was wrongfully accused of cheating at cards.” “He said that you could solve anything.” “He said too much.” “That you are never beaten.” “I have been beaten four times—three times by men, and once by a woman.” “But what is that compared with the number of your successes?” “It is true that I have been generally successful.” “Then you may be so with me.” “I beg that you will draw your chair up to the fire and favour me with some details as to your case.” “It is no ordinary one.” “None of those which come to me are. | Вошедший тревожно огляделся, и при свете лампы я увидел, что лицо его бледно, а глаза полны беспокойства, как у человека, внезапно охваченного большой тревогой. Он огляделся вокруг себя взволнованно.— Я должен перед вами извиниться, — произнес он, поднося к глазам золотой лорнет. — Надеюсь, вы не сочтете меня навязчивым… Боюсь, что я принес в вашу уютную комнату некоторые следы бури и дождя.— Дайте мне ваш плащ и зонт, — сказал Холмс. — Они могут повисеть здесь, на крючке, и быстро высохнут. Я вижу, вы приехали с юго-запада.
|
| I am the last court of appeal.” “And yet I question, sir, whether, in all your experience, you have ever listened to a more mysterious and inexplicable chain of events than those which have happened in my own family.” “You fill me with interest,” said Holmes. “Pray give us the essential facts from the commencement, and I can afterwards question you as to those details which seem to me to be most important.” The young man pulled his chair up and pushed his wet feet out towards the blaze. “My name,” said he, “is John Openshaw, but my own affairs have, as far as I can understand, little to do with this awful business. It is a hereditary matter; so in order to give you an idea of the facts, I must go back to the commencement of the affair. “You must know that my grandfather had two sons—my uncle Elias and my father Joseph. My father had a small factory at Coventry, which he enlarged at the time of the invention of bicycling. He was a patentee of the Openshaw unbreakable tire, and his business met with such success that he was able to sell it and to retire upon a handsome competence. “My uncle Elias emigrated to America when he was a young man and became a planter in Florida, where he was reported to have done very well. At the time of the war he fought in Jackson’s army, and afterwards under Hood, where he rose to be a colonel. When Lee laid down his arms my uncle returned to his plantation, where he remained for three or four years.
|
Я высшая апелляционная инстанция.— И все же, сэр, я сомневаюсь, чтобы вам приходилось за все время вашей деятельности слышать о таких непостижимых и таинственных происшествиях, как те, которые произошли в моей семье.— Вы меня очень заинтересовали, — сказал Холмс. — Пожалуйста, сообщите нам для начала основные факты, а потом я расспрошу вас о тех деталях, которые покажутся мне наиболее существенными. Молодой человек придвинул кресло и протянул мокрые ноги к пылающему камину.— Меня зовут Джон Опеншоу, — сказал он. — Но, насколько я понимаю, мои личные дела мало связаны с этими ужасными событиями. Это какое-то наследственное дело, и поэтому, чтобы дать вам представление о фактах, я должен вернуться к самому началу всей истории…У моего деда было два сына: мой дядя, Элиас, и мой отец, Джозеф. Мой отец владел небольшой фабрикой в Ковентри. Ему удалось расширить ее, когда началось производство велосипедов. Отец изобрел особо прочные шины «Опеншоу», и его предприятие пошло очень успешно, так что когда отец в конце концов продал свою фирму, он удалился на покой вполне обеспеченным человеком. Мой дядя Элиас в молодые годы эмигрировал в Америку и стал плантатором во Флориде, где, как говорили, дела его шли очень хорошо. Во времена войны он сражался в армии Джексона, а затем под командованием Гуда и достиг чина полковника. Когда Ли сложил оружие, мой дядя возвратился на свою плантацию, где прожил три или четыре года. |
| About 1869 or 1870 he came back to Europe and took a small estate in Sussex, near Horsham. He had made a very considerable fortune in the States, and his reason for leaving them was his aversion to the negroes, and his dislike of the Republican policy in extending the franchise to them. He was a singular man, fierce and quick-tempered, very foul-mouthed when he was angry, and of a most retiring disposition. During all the years that he lived at Horsham, I doubt if ever he set foot in the town. He had a garden and two or three fields round his house, and there he would take his exercise, though very often for weeks on end he would never leave his room. He drank a great deal of brandy and smoked very heavily, but he would see no society and did not want any friends, not even his own brother. “He didn’t mind me; in fact, he took a fancy to me, for at the time when he saw me first I was a youngster of twelve or so. This would be in the year 1878, after he had been eight or nine years in England. He begged my father to let me live with him and he was very kind to me in his way. When he was sober he used to be fond of playing backgammon and draughts with me, and he would make me his representative both with the servants and with the tradespeople, so that by the time that I was sixteen I was quite master of the house. I kept all the keys and could go where I liked and do what I liked, so long as I did not disturb him in his privacy. There was one singular exception, however, for he had a single room, a lumber-room up among the attics, which was invariably locked, and which he would never permit either me or anyone else to enter. With a boy’s curiosity I have peeped through the keyhole, but I was never able to see more than such a collection of old trunks and bundles as would be expected in such a room. | В 1869 или 1870 году он вернулся в Европу и арендовал небольшое поместье в Сассексе, вблизи Хоршема. В Соединенных Штатах он нажил большой капитал и покинул Америку, так как питал отвращение к неграм и был недоволен республиканским правительством, освободившим их от рабства. Дядя был странный человек — жестокий и вспыльчивый. При всякой вспышке гнева он изрыгал страшные ругательства. Жил он одиноко и чуждался людей. Сомневаюсь, чтобы в течение всех лет, прожитых под Хоршемом, он хоть раз побывал в городе. У него был сад, лужайки вокруг дома, и там он прогуливался, хотя часто неделями не покидал своей комнаты. Он много пил и много курил, но избегал общения с людьми и не знался даже с собственным братом. А ко мне он, пожалуй, даже привязался, хотя впервые мы увиделись, когда мне было около двенадцати лет. Это произошло в 1878 году. К тому времени дядя уже восемь или девять лет прожил в Англии. Он уговорил моего отца, чтобы я переселился к нему, и был ко мне по-своему очень добр. В трезвом виде он любил играть со мной в кости и в шашки. Он доверил мне все дела с прислугой, с торговцами, так что к шестнадцати годам я стал полным хозяином в доме. У меня хранились все ключи, мне позволялось ходить куда угодно и делать все что вздумается при одном условии: не нарушать уединения дяди. Но было все же одно странное исключение: на чердаке находилась комната, постоянно запертая, куда дядя не разрешал заходить ни мне, ни кому-либо другому. Из мальчишеского любопытства я заглядывал в замочную скважину, но ни разу не увидел ничего, кроме старых сундуков и узлов. |
| “One day—it was in March, 1883—a letter with a foreign stamp lay upon the table in front of the colonel’s plate. It was not a common thing for him to receive letters, for his bills were all paid in ready money, and he had no friends of any sort. ‘From India!’ said he as he took it up, ‘Pondicherry postmark! What can this be?’ Opening it hurriedly, out there jumped five little dried orange pips, which pattered down upon his plate. I began to laugh at this, but the laugh was struck from my lips at the sight of his face. His lip had fallen, his eyes were protruding, his skin the colour of putty, and he glared at the envelope which he still held in his trembling hand, ‘K. K. K.!’ he shrieked, and then, ‘My God, my God, my sins have overtaken me!’ “‘What is it, uncle?’ I cried. “‘Death,’ said he, and rising from the table he retired to his room, leaving me palpitating with horror. I took up the envelope and saw scrawled in red ink upon the inner flap, just above the gum, the letter K three times repeated. There was nothing else save the five dried pips. What could be the reason of his overpowering terror? I left the breakfast-table, and as I ascended the stair I met him coming down with an old rusty key, which must have belonged to the attic, in one hand, and a small brass box, like a cashbox, in the other. “‘They may do what they like, but I’ll checkmate them still,’ said he with an oath. ‘Tell Mary that I shall want a fire in my room today, and send down to Fordham, the Horsham lawyer.’ “I did as he ordered, and when the lawyer arrived I was asked to step up to the room. The fire was burning brightly, and in the grate there was a mass of black, fluffy ashes, as of burned paper, while the brass box stood open and empty beside it.
|
Однажды — это было в марте 1883 года — на столе перед прибором дяди оказалось письмо с иностранной маркой. Дядя почти никогда не получал писем, потому что покупки он всегда оплачивал наличными, а друзей у него не было.«Из Индии, — сказал он, беря письмо. — Почтовая марка Пондишерри! Что это может быть?» Дядя поспешно разорвал конверт; из него выпало пять сухих зернышек апельсина, которые выкатились на его тарелку. Я было рассмеялся, но улыбка застыла у меня на губах, когда я взглянул на дядю. Его нижняя губа отвисла, глаза выкатились из орбит, лицо стало серым; он смотрел на конверт, который продолжал держать в дрожащей руке.«К.К.К.»! — воскликнул он. — Боже мой, боже мой! Вот расплата за мои грехи!»«Что это, дядя?» — спросил я.«Смерть», — сказал он, встал из-за стола и ушел в свою комнату, оставив меня в недоумении и ужасе. Я взял конверт и увидел, что на внутренней его стороне красными чернилами была три раза написана буква «К». В конверте не было ничего, кроме пяти сухих зернышек апельсина. Почему дядю охватил такой ужас? Я вышел из-за стола и взбежал по лестнице наверх. Навстречу мне спускался дядя. В одной руке у него был старый, заржавевший ключ, по-видимому, от чердачного помещения, а в другой — небольшая шкатулка из латуни.«Пусть они делают что хотят, я все-таки им не сдамся! — проговорил он с проклятием. — Скажи Мэри, чтобы затопила камин в моей комнате и пошла за Фордхэмом, хоршемским юристом». Я сделал все, как он велел. Когда приехал юрист, меня позвали в комнату дяди. Пламя ярко пылало, а на решетке камина толстым слоем лежал пепел, по-видимому, от сожженной бумаги. Рядом стояла открытая пустая шкатулка. |
| As I glanced at the box I noticed, with a start, that upon the lid was printed the treble K which I had read in the morning upon the envelope. “‘I wish you, John,’ said my uncle, ‘to witness my will. I leave my estate, with all its advantages and all its disadvantages, tomybrother, yourfather, whence it will, no doubt, descend to you. If you can enjoy it in peace, well and good! If you find you cannot, take my advice, my boy, and leave it to your deadliest enemy. I am sorry to give you such a two-edged thing, but I can’t say what turn things are going to take. Kindly sign the paper where Mr. Fordham shows you.’ “I signed the paper as directed, and the lawyer took it away with him. The singular incident made, as you may think, the deepest impression upon me, and I pondered over it and turned it every way in my mind without being able to make anything of it. Yet I could not shake off the vague feeling of dread which it left behind, though the sensation grew less keen as the weeks passed and nothing happened to disturb the usual routine of our lives. I could see a change in my uncle, however. He drank more than ever, and he was less inclined for any sort of society. Most of his time he would spend in his room, with the door locked upon the inside, but sometimes he would emerge in a sort of drunken frenzy and would burst out of the house and tear about the garden with a revolver in his hand, screaming out that he was afraid of no man, and that he was not to be cooped up, like a sheep in a pen, by man or devil. When these hot fits were over, however, he would rush tumultuously in at the door and lock and bar it behind him, like a man who can brazen it out no longer against the terror which lies at the roots of his soul. At such times I have seen his face, even on a cold day, glisten with moisture, as though it were new raised from a basin. | Взглянув на нее, я невольно вздрогнул, так как заметил на внутренней стороне крышки тройное «К» — точно такое же, какое я сегодня утром видел на конверте. «Я хочу, Джон, — сказал дядя, — чтобы ты был свидетелем при составлении завещания. Я оставляю свое поместье моему брату, твоему отцу, от которого оно, несомненно, перейдет к тебе. Если ты сможешь мирно пользоваться им, тем лучше. Если же ты убедишься, что это невозможно, то последуй моему совету, мой мальчик, и отдай поместье своему злейшему врагу. Мне очень грустно, что приходится оставлять тебе такое наследство, но я не знаю, какой оборот примут дела. Будь любезен, подпиши бумагу в том месте, какое тебе укажет мистер Фордхэм». Я подписал бумагу, как мне было указано, и юрист взял ее с собой. Этот странный случай произвел на меня, как вы понимаете, очень глубокое впечатление, и я все время думал о нем, не находи объяснений. Я не мог отделаться от смутного чувства страха, хотя оно притуплялось по мере того, как шли недели и ничто не нарушало привычного течения жизни. Правда, я заметил перемену в моем дяде. Он пил больше прежнего и стал еще более нелюдимым. Большую часть времени он проводил, запершись в своей комнате. Но иногда в каком-то пьяном бреду он выбегал из дому, слонялся по саду с револьвером в руке и кричал, что никого не боится, и не даст ни человеку, ни дьяволу зарезать себя, как овцу. Однако когда эти горячечные припадки проходили, он сразу бежал домой и запирался в комнате на ключ и на засовы, как человек, охваченный непреодолимым страхом. Во время таких припадков его лицо даже в холодные дни блестело от пота, как будто он только что вышел из бани. |
| “Well, to come to an end of the matter, Mr. Holmes, and not to abuse your patience, there came a night when he made one of those drunken sallies from which he never came back. We found him, when we went to search for him, face downward in a little green-scummed pool, which lay at the foot of the garden. There was no sign of any violence, and the water was but two feet deep, so that the jury, having regard to his known eccentricity, brought in a verdict of ‘suicide.’ But I, who knew how he winced from the very thought of death, had much ado to persuade myself that he had gone out of his way to meet it. The matter passed, however, and my father entered into possession of the estate, and of some £14,000, which lay to his credit at the bank.” “One moment,” Holmes interposed, “your statement is, I foresee, one of the most remarkable to which I have ever listened. Let me have the date of the reception by your uncle of the letter, and the date of his supposed suicide.” “The letter arrived on March 10, 1883. His death was seven weeks later, upon the night of May 2nd.” “Thank you. Pray proceed.” “When my father took over the Horsham property, he, at my request, made a careful examination of the attic, which had been always locked up. We found the brass box there, although its contents had been destroyed. On the inside of the cover was a paper label, with the initials of K. K. K. repeated upon it, and ‘Letters, memoranda, receipts, and a register’ written beneath. These, we presume, indicated the nature of the papers which had been destroyed by Colonel Openshaw.
|
Чтобы покончить с этим, мистер Холмс, и не злоупотреблять вашим терпением, скажу только, что однажды настала ночь, когда он совершил одну из своих пьяных вылазок, после которой уже не вернулся. Мы отправились на розыски. Он лежал ничком в маленьком, заросшем тиной пруду, расположенном в глубине нашего сада. На теле не было никаких признаков насилия, а воды в пруду было не больше двух футов. Поэтому суд присяжных, принимая во внимание чудачества дяди, признал причиной смерти самоубийство. Но я, знавший, как его пугала самая мысль о смерти, не мог убедить себя, что он добровольно расстался с жизнью. Как бы то ни было, дело на этом и кончилось, и мой отец вступил во владение поместьем и четырнадцатью тысячами фунтов, которые лежат на его текущем счете в банке…Мы обнаружили его лицом вниз в маленьком покрытом тиной пруду.— Позвольте, — прервал его Холмс. — Ваше сообщение, как я вижу, одно из самых интересных, какие я когда-либо слышал. Укажите мне дату получения вашим дядей письма и дату его предполагаемого самоубийства.— Письмо пришло десятого марта 1883 года. Он погиб через семь недель, в ночь на второе мая.— Благодарю вас. Пожалуйста, продолжайте.— Когда отец вступил во владения хоршемской усадьбой, он по моему настоянию произвел тщательный осмотр чердачного помещения, которое всегда было заперто. Мы нашли там латунную шкатулку. Все ее содержимое было уничтожено. Ко внутренней стороне крышки была приклеена бумажная этикетка с тремя буквами «К» и подписью внизу; «Письма, записи, расписки и реестр». Как мы полагаем, эти слова указывали на характер бумаг, уничтоженных полковником Опеншоу. |
| For the rest, there was nothing of much importance in the attic save a great many scattered papers and note-books bearing upon my uncle’s life in America. Some of them were of the war time and showed that he had done his duty well and had borne the repute of a brave soldier. Others were of a date during the reconstruction of the Southern states, and were mostly concerned with politics, for he had evidently taken a strong part in opposing the carpet-bag politicians who had been sent down from the North. “Well, it was the beginning of ’84 when my father came to live at Horsham, and all went as well as possible with us until the January of ’85. On the fourth day after the new year I heard my father give a sharp cry of surprise as we sat together at the breakfast-table. There he was, sitting with a newly opened envelope in one hand and five dried orange pips in the outstretched palm of the other one. He had always laughed at what he called my cock-and-bull story about the colonel, but he looked very scared and puzzled now that the same thing had come upon himself. “‘Why, what on earth does this mean, John?’ he stammered. “My heart had turned to lead. ‘It is K. K. K.,’ said I. “He looked inside the envelope. ‘So it is,’ he cried. ‘Here are the very letters. But what is this written above them?’ “‘Put the papers on the sundial,’ Iread, peeping over his shoulder. “‘What papers? What sundial?’ he asked. “‘The sundial in the garden. There is no other,’ said I; ‘but the papers must be those that are destroyed.’ “‘Pooh!’ said he, gripping hard at his courage. ‘We are in a civilised land here, and we can’t have tomfoolery of this kind. Where does the thing come from?’ “‘From Dundee,’ I answered, glancing at the postmark. “‘Some preposterous practical joke,’ said he.
|
Кроме этого, на чердаке не было ничего существенного, если не считать огромного количества разбросанных бумаг и записных книжек, касавшихся жизни дяди в Америке. Некоторые из них относились ко времени войны и свидетельствовали о том, что дядя хорошо выполнял свой долг и заслужил репутацию храброго солдата. Другие бумаги относились к эпохе преобразования Южных штатов и по большей части касались политических вопросов, так как дядя, очевидно, играл большую роль в оппозиции.Так вот, в начале 84 года отец поселился в Хоршеме, и все шло у нас как нельзя лучше до 85 года. Четвертого января, когда мы все сидели за завтраком, отец внезапно вскрикнул от изумления. В одной руке он держал только что вскрытый конверт, а на протянутой ладони другой руки — пять сухих зернышек апельсина. Он всегда смеялся над тем, что он называл «небылицами насчет полковника», а теперь и сам испугался, когда получил такое же послание. «Что бы это могло значить, Джон?» — пробормотал он. Мое сердце окаменело.«Это К.К.К.», — ответил я. Отец заглянул внутрь конверта.«Да, здесь те же буквы. Но что это написано под ними?»«Положите бумаги на солнечные часы», — прочитал я, взглянув ему через плечо.«Какие бумаги? Какие солнечные часы?» — спросил он.«Солнечные часы в саду, других здесь нет. Но бумаги, должно быть, те, которые уничтожены».«Черт возьми! — сказал он. — Мы живем в цивилизованной стране и не можем принимать всерьез такую чушь. Откуда это письмо?»«Из Данди», — ответил я, взглянув на почтовый штемпель.«Чья-нибудь нелепая шутка, — сказал он. |
| ‘What have I to do with sundials and papers? I shall take no notice of such nonsense.’ “‘I should certainly speak to the police,’ I said. “‘And be laughed at for my pains. Nothing of the sort.’ “‘Then let me do so?’ “‘No, I forbid you. I won’t have a fuss made about such nonsense.’ “It was in vain to argue with him, for he was a very obstinate man. I went about, however, with a heart which was full of forebodings. “On the third day after the coming of the letter my father went from home to visit an old friend of his, Major Freebody, who is in command of one of the forts upon Portsdown Hill. I was glad that he should go, for it seemed to me that he was farther from danger when he was away from home. In that, however, I was in error. Upon the second day of his absence I received a telegram from the major, imploring me to come at once. My father had fallen over one of the deep chalk-pits which abound in the neighbourhood, and was lying senseless, with a shattered skull. I hurried to him, but he passed away without having ever recovered his consciousness. He had, as it appears, been returning from Fareham in the twilight, and as the country was unknown to him, and the chalk-pit unfenced, the jury had no hesitation in bringing in a verdict of ‘death from accidental causes.’ Carefully as I examined every fact connected with his death, I was unable to find anything which could suggest the idea of murder. There were no signs of violence, no footmarks, no robbery, no record of strangers having been seen upon the roads. And yet I need not tell you that my mind was far from at ease, and that I was well-nigh certain that some foul plot had been woven round him. “In this sinister way I came into my inheritance. You will ask me why I did not dispose of it? I answer, because I was well convinced that our troubles were in some way dependent upon an incident in my uncle’s life, and that the danger would be as pressing in one house as in another. “It was in January, ’85, that my poor father met his end, and two years and eight months have elapsed since then. | — Какое мне дело до солнечных часов и бумаг? Нечего и обращать внимания на этакий вздор!»«Я бы сообщил полиции», — сказал я.«Чтобы меня высмеяли? И не подумаю».«Тогда позвольте мне это сделать».«Ни в коем случае. Я не хочу поднимать шум из-за таких пустяков».Уговаривать отца было бы напрасным трудом, потому что он был очень упрям. А меня охватили тяжелые предчувствия. На третий день после получения письма отец поехал навестить своего старого друга, майора Фрибоди, который командует одним из фортов Портсдаун-Хилла. Я был рад, что он уехал, так как мне казалось, что вне дома он дальше от опасности. Однако я ошибся. На второй день после его отъезда я получил от майора телеграмму, в которой он умолял меня немедленно приехать. Отец упал в один из глубоких меловых карьеров, которыми изобилует местность, и лежал без чувств, с раздробленным черепом. Я поспешил к нему, но он умер, не приходя в сознание. По-видимому, он возвращался из Фэрхема в сумерки. А так как местность ему незнакома и меловые шахты не огорожены, суд присяжных, не колеблясь, вынес решение: «Смерть от несчастного случая».Я тщательно изучил все факты, связанные с его смертью, но не мог обнаружить ничего, что наводило бы на мысль об убийстве. Не было признаков насилия, не было никаких следов на земле, не было ограбления, не было посторонних лиц на дорогах. И все же излишне говорить вам, что я не находил покоя и был почти уверен, что отец мой попал в расставленные кем-то сети.При таких трагических обстоятельствах я вступил в права наследства. Вы спросите меня, почему я не отказался от него? Отвечу вам: я был убежден, что наши несчастья каким-то образом связаны с давними событиями в жизни моего дяди и что опасность будет мне угрожать одинаково в любом доме.Мой бедный отец скончался в январе 85 года; с тех пор прошло два года и восемь месяцев. |
| During that time I have lived happily at Horsham, and I had begun to hope that this curse had passed away from the family, and that it had ended with the last generation. I had begun to take comfort too soon, however; yesterday morning the blow fell in the very shape in which it had come upon my father.” The young man took from his waistcoat a crumpled envelope, and turning to the table he shook out upon it five little dried orange pips. “This is the envelope,” he continued. “The postmark is London—eastern division. Within are the very words which were upon my father’s last message: ‘K. K. K.’; and then ‘Put the papers on the sundial.’” “What have you done?” asked Holmes. “Nothing.” “Nothing?” “To tell the truth”—he sank his face into his thin, white hands—“I have felt helpless. I have felt like one of those poor rabbits when the snake is writhing towards it. I seem to be in the grasp of some resistless, inexorable evil, which no foresight and no precautions can guard against.” “Tut! tut!” cried Sherlock Holmes. “You must act, man, or you are lost. Nothing but energy can save you. This is no time for despair.” “I have seen the police.” “Ah!” “But they listened to my story with a smile. Iam convinced that the inspector has formed the opinion that the letters are all practical jokes, and that the deaths of my relations were really accidents, as the jury stated, and were not to be connected with the warnings.” Holmes shook his clenched hands in the air. “Incredible imbecility!” he cried. “They have, however, allowed me a policeman, who may remain in the house with me.” “Has he come with you tonight?” “No. His orders were to stay in the house.” |
Все это время я мирно прожил в Хоршеме и начал уже надеяться, что это проклятье не тяготеет больше над нашей семьей, что оно рассеялось после гибели старшего поколения. Однако я слишком рано успокоился. Вчера утром меня постиг удар в той же самой форме, в какой он постиг моего отца… Молодой человек достал из кармана смятый конверт и, повернувшись к столу, высыпал на скатерть пять маленьких сухих зернышек апельсина. — Вот конверт, — продолжал он. — Почтовый штемпель — Лондон, Восточный район. Внутри те же самые слова, которые были в письме, полученном моим отцом; «К. К. К.», а затем: «Положите бумаги на солнечные часы».— Что вы сделали? — спросил Холмс.— Ничего.— Ничего?— По правде говоря, — он опустил лицо на тонкие белые руки, — я почувствовал себя беспомощным, как жалкий кролик, к которому приближается змея. По-видимому, я во власти какой-то непреодолимой и неумолимой силы, от которой не могут спасти никакие предосторожности. — Что вы! Что вы! — воскликнул Шерлок Холмс. — Вы должны действовать, иначе вы погибнете. Только энергия может спасти вас. Теперь не время предаваться отчаянию.— Я был в полиции.— Ну, и?..— Но там с улыбкой выслушали мой рассказ. Я убежден, что инспектор считает эти письма чьей-то шуткой, а смерть моих родных, как и установил суд присяжных, — несчастным случаем, никак не связанным с этими предупреждениями.Холмс потряс в воздухе сжатыми кулаками.— Невероятная тупость! — воскликнул он.— Все же ко мне прикомандировали полицейского, который все время дежурит в моем доме.— Он пришел с вами сейчас?— Нет, ему приказано находиться при доме. |
| Again Holmes raved in the air. “Why did you come to me,” he cried, “and, above all, why did you not come at once?” “I did not know. It was only to-day that I spoke to Major Prendergast about my troubles and was advised by him to come to you.” “It is really two days since you had the letter. We should have acted before this. You have no further evidence, I suppose, than that which you have placed before us—no suggestive detail which might help us?” “There is one thing,” said John Openshaw. He rummaged in his coat pocket,and, drawing out a piece of discoloured, blue-tinted paper, he laid it out upon the table. “I have some remembrance,” said he, “that on the day when my uncle burned the papers I observed that the small, unburned margins which lay amid the ashes were of this particular colour. I found this single sheet upon the floor of his room, and I am inclined to think that it may be one of the papers which has, perhaps, fluttered out from among the others, and in that way has escaped destruction. Beyond the mention of pips, I do not see that it helps us much. I think myself that it is a page from some private diary. The writing is undoubtedly my uncle’s.” Holmes moved the lamp, and we both bent over the sheet of paper, which showed by its ragged edge that it had indeed been torn from a book. It was headed, “March, 1869,” and beneath were the following enigmatical notices: 4th. Hudson came. Same old platform. 7th. Set the pips on McCauley, Paramore, and John Swain, of St. Augustine. 9th. McCauley cleared. 10th. John Swain cleared. 12th. Visited Paramore. All well. “Thank you!” said Holmes, folding up the paper and returning it to our visitor. “And now you must on no account lose another instant. We cannot spare time even to discuss what you have told me. You must get home instantly and act.” “What shall I do?” “There is but one thing to do.
|
Холмс снова потряс в воздухе кулаками.— Зачем вы пришли ко мне? — спросил он. — И главное, почему вы не пришли ко мне сразу?— Я не знал. Только сегодня я говорил о моих опасениях с майором Прендергастом, и он посоветовал мне обратиться к вам.— Ведь уже два дня, как вы получили письмо. Вам следовало начать действовать раньше. У вас нет, я полагаю, других данных, кроме тех, которые вы мне сообщили? Нет каких-либо наводящих подробностей, которые могли бы вам помочь?— Есть одна вещь, — сказал Джон Опеншоу. Он пошарил в кармане пальто и, вынув кусок выцветшей синей бумаги, положил его на стол. — Мне помнится, — сказал он, — что в день, когда дядя жег бумаги, маленькие несгоревшие полоски, лежавшие среди пепла, были такого же цвета. Этот лист я нашел на полу дядиной комнаты и склонен думать, что это одна из бумаг, которая случайно отлетела от остальных и таким образом избежала уничтожения. Кроме упоминания зернышек, я не вижу в этой бумаге ничего, что могло бы нам помочь. Я думаю, что это страница дневника. Почерк, несомненно, дядин. Холмс повернул лампу, и мы оба нагнулись над листом бумаги, неровные края которого свидетельствовали о том, что лист был вырван из книги. Наверху была надпись: «Март 1869 года», а внизу следующие загадочные заметки: 4-го. Гудзон явился. Прежняя платформа.7-го. Посланы зернышки Мак-Коули, Парамору и Джону Свейну из Сент-Августина.9-го. Мак-Коули убрался.10-го. Джон Свейн убрался.12-го. Посетили Парамора. Все в порядке.— Благодарю вас, — сказал Холмс, складывая бумагу и возвращая ее нашему посетителю. — Теперь вы не должны терять ни минуты. Мы даже не можем тратить время на обсуждение того, что вы мне сообщили. Вы должны немедленно вернуться домой и действовать.— Что я должен делать?— Есть только одно дело, и оно должно быть выполнено немедленно. |
| It must be done at once. You must put this piece of paper which you have shown us into the brass box which you have described. You must also put in a note to say that all the other papers were burned by your uncle, and that this is the only one which remains. You must assert that in such words as will carry conviction with them. Having done this, you must at once put the box out upon the sundial, as directed. Do you understand?” “Entirely.” “Do not think of revenge,or any thing of the sort, at present. I think that we may gain that by means of the law; but we have our web to weave, while theirs is already woven. The first consideration is to remove the pressing danger which threatens you. The second is to clear up the mystery and to punish the guilty parties.” “I thank you,” said the young man, rising and pulling on his overcoat. “You have given me fresh life and hope. I shall certainly do as you advise.” “Do not lose an instant. And, above all, take care of yourself in the meanwhile, for I do not think that there can be a doubt that you are threatened by a very real and imminent danger. How do you go back?” “By train from Waterloo.” “It is not yet nine. The streets will be crowded, so I trust that you may be in safety. And yet you cannot guard yourself too closely.” “I am armed.” “That is well. To-morrow I shall set to work upon your case.” “I shall see you at Horsham, then?” “No, your secret lies in London.
|
Вы должны положить бумагу, которую только что нам показали, в латунную шкатулку, описанную вами. Вы должны приложить записку и в ней сообщить, что все остальные бумаги были сожжены вашим дядей и остался только этот лист. Вы должны заявить это словами, внушающими доверие. Написав такое письмо, немедленно поставьте шкатулку на диск солнечных часов, как вам указано. Вы понимаете?— Вполне понимаю.— Не думайте в настоящее время о мести или о чем-либо подобном. Я полагаю, что этого мы могли бы добиться законным путем, но ведь нам еще предстоит сплести свою сеть, тогда как их сеть уже сплетена. Прежде всего надо отстранить непосредственную опасность, угрожающую вам. А затем уже выяснить это таинственное дело и наказать виновных.— Благодарю вас, — сказал молодой человек, вставая и надевая плащ. — Вы вернули мне жизнь и надежду. Я поступлю так, как вы мне советуете.— Не теряйте ни минуты. И главное, берегите себя, так как не может быть сомнения, что вам угрожает весьма реальная и большая опасность. Каким путем вы думаете вернуться домой?— Поездом, с вокзала Ватерлоо.— Еще нет девяти часов. На улицах будет очень людно, так что, я надеюсь, вы будете в безопасности. И все же вы должны очень остерегаться врагов.— Я вооружен.— Это хорошо. Завтра я примусь за ваше дело.— Значит, я увижу вас в Хоршеме?— Нет, секрет вашего дела — в Лондоне, |
| It is there that I shall seek it.” “Then I shall call upon you in a day, or in two days,with news as to the box and the papers. I shall take your advice in every particular.” He shook hands with us and took his leave. Outside the wind still screamed and the rain splashed and pattered against the windows. This strange, wild story seemed to have come to us from amid the mad elements—blown in upon us like a sheet of sea-weed in a gale—and now to have been reabsorbed by them once more. Sherlock Holmes sat for some time in silence, with his head sunk forward and his eyes bent upon the red glow of the fire. Then he lit his pipe, and leaning back in his chair he watched the blue smoke-rings as they chased each other up to the ceiling. “I think, Watson,” he remarked at last, “that of all our cases we have had none more fantastic than this.” “Save, perhaps, the Sign of Four.” | и здесь я буду его искать. — В таком случае, я приду к вам через день или два и сообщу все, что будет выяснено насчет шкатулки и бумаг. Я в точности выполню все ваши советы. Он пожал нам руки и простился. Ветер по-прежнему завывал и дождь стучал в окна. Казалось, этот странный рассказ навеян обезумевшей стихией, занесен к нам, как морская трава заносится бурей, и теперь снова поглощен ею. Холмс сидел некоторое время молча, опустив голову и устремив взгляд на красное пламя камина. Затем он закурил трубку и, откинувшись на спинку кресла, стал следить за синими кольцами дыма, которые нагоняли друг друга под потолком. Его глаза щурились под красным сиянием огня. — Я думаю, Уотсон, — заметил он наконец, — что в нашей практике не было более опасного и фантастического дела. |
| “Well, yes. Save, perhaps, that. And yet this John Openshaw seems to me to be walking amid even greater perils than did the Sholtos.” “But have you,” I asked, “formed any definite conception as to what these perils are?” “There can be no question as to their nature,” he answered. “Then what are they? Who is this K. K. K., and why does he pursue this unhappy family?” Sherlock Holmes closed his eyes and placed his elbows upon the arms of his chair, with his fingertips together. “The ideal reasoner,” he remarked, “would, when he had once been shown a single fact in all its bearings, deduce from it not only all the chain of events which led up to it but also all the results which would follow from it. As Cuvier could correctly describe a whole animal by the contemplation of a single bone, so the observer who has thoroughly understood one link in a series of incidents should be able to accurately state all the other ones, both before and after. We have not yet grasped the results which the reason alone can attain to. Problems may be solved in the study which have baffled all those who have sought a solution by the aid of their senses. To carry the art, however, to its highest pitch, it is necessary that the reasoner should be able to utilise all the facts which have come to his knowledge; and this in itself implies, as you will readily see, a possession of all knowledge, which, even in these days of free education and encyclopaedias, is a somewhat rare accomplishment. It is not so impossible, however, that a man should possess all knowledge which is likely to be useful to him in his work, and this I have endeavoured in my case to do. |
— Но вы составили себе определенное представление о характере этих опасностей? — спросил я. — Здесь не может быть сомнения относительно их характера, — ответил он. — Но в чем дело? Кто этот К. К. К. и почему он преследует несчастную семью? Шерлок Холмс закрыл глаза и, опершись на подлокотники кресла, соединил концы пальцев. — Истинный мыслитель, — заметил он, — увидев один-единственный факт во всей полноте, может вывести из него не только всю цепь событий, приведших к нему, но также и все последствия, вытекающие из него. Как Кювьемог правильно описать целое животное на основании одной кости, так и наблюдатель, основательно изучивший одно звено в серии событий, должен быть в состоянии точно установить все остальные звенья — и предшествующие, и последующие. Но чтобы довести искусство мышления до высшейточки, необходимо, чтобы мыслитель мог использовать все установленные факты, а для этого ему нужны самые обширные познания. |
| If I remember rightly, you on one occasion, in the early days of our friendship, defined my limits in a very precise fashion.” “Yes,” I answered, laughing. “It was a singular document. Philosophy, astronomy, and politics were marked at zero, I remember. Botany variable, geology profound as regards the mud-stains from any region within fifty miles of town, chemistry eccentric, anatomy unsystematic, sensational literature and crime records unique, violin-player, boxer, swordsman, lawyer, and self-poisoner by cocaine and tobacco. Those, I think, were the main points of my analysis.” Holmes grinned at the last item. “Well,” he said, “I say now, as I said then, that a man should keep his little brain-attic stocked with all the furniture that he is likely to use, and the rest he can put away in the lumber-room of his library, where he can get it if he wants it. Now, for such a case as the one which has been submitted to us tonight, we need certainly to muster all our resources. Kindly hand me down the letter K of the ‘American Encyclopaedia’ which stands upon the shelf beside you. Thank you. Now let us consider the situation and see what may be deduced from it. In the first place, we may start with a strong presumption that Colonel Openshaw had some very strong reason for leaving America. Men at his time of life do not change all their habits and exchange willingly the charming climate of Florida for the lonely life of an English provincial town. | Если мне не изменяет память, вы в ранние дни нашей дружбы очень точно определили границы моих знаний. — Да, — ответил я, смеясь, — это был необыкновенный документ. Я помню, что философия, астрономия и политика стояли под знаком нуля. Познание в ботанике — колеблющиеся, в геологии — глубокие, поскольку дело касается пятен грязи из любого района в пределах пятидесяти миль вокруг Лондона; в химии — эксцентрические; в анатомии — разрозненные; в области уголовной литературы и судебных отчетов — исключительные: при этом скрипач, боксер, владеет шпагой, юрист, отравляет себя кокаином и табаком. Таковы были главнейшие пункты моего анализа. Холмс усмехнулся при последних словах. — Что ж, я говорю сейчас, как говорил и тогда, что человек должен обставить чердачок своего мозга всем, что ему, вероятно, понадобится, а остальные знания он должен сложить в чулан при своей библиотеке, откуда может достать их в случае надобности. Для такого дела, какое было предложено нам сегодня вечером, мы, конечно, должны мобилизовать все доступные нам ресурсы. Дайте мне, пожалуйста, том на букву «К» из Американкой энциклопедии. Он стоит на полке, которая рядом с вами. Благодарю вас. Теперь обсудим все обстоятельства и посмотрим, какой можно сделать из них вывод. Начать мы должны с предположения, что у полковника Опеншоу были весьма серьезные причины, заставившие его покинуть Америку. В его годы люди не склонны нарушать все свои привычки и добровольно отказываться от прелестного климата Флориды ради уединенной жизни в английском провинциальном городке. |
| His extreme love of solitude in England suggests the idea that he was in fear of someone or something, so we may assume as a working hypothesis that it was fear of someone or something which drove him from America. As to what it was he feared, we can only deduce that by considering the formidable letters which were received by himself and his successors. Did you remark the postmarks of those letters?” “The first was from Pondicherry, the second from Dundee, and the third from London.” “From East London. What do you deduce from that?” “They are all seaports. That the writer was on board of a ship.” “Excellent. We have already a clue. There can be no doubt that the probability—the strong probability—is that the writer was on board of a ship. And now let us consider another point. In the case of Pondicherry, seven weeks elapsed between the threat and its fulfilment, in Dundee it was only some three or four days. Does that suggest anything?” “A greater distance to travel.” “But the letter had also a greater distance to come.” “Then I do not see the point.” “There is at least a presumption that the vessel in which the man or men are is a sailing-ship. It looks as if they always send their singular warning or token before them when starting upon their mission. You see how quickly the deed followed the sign when it came from Dundee. If they had come from Pondicherry in a steamer they would have arrived almost as soon as their letter. But, as a matter of fact, seven weeks elapsed. I think that those seven weeks represented the difference between the mail-boat which brought the letter and the sailing vessel which brought the writer.” “It is possible.” “More than that. It is probable.
|
Его крайнее пристрастие к уединению в Англии подсказывает мысль, что он боялся кого-то или чего-то. Поэтому мы можем принять как рабочую гипотезу, что то был страх перед кем-то или чем-то, что заставило его покинуть Америку. О том, чего именно он боялся, мы можем судить только на основании зловещих писем, которые получали он и его наследники. Вы заметили почтовые штемпели этих писем?— Первое было из Пондишерри, второе — из Данди и третье — из Лондона.— Из Восточного Лондона! Какой вы можете сделать отсюда вывод?— Это все океанские порты. По-видимому, писавший находился на борту корабля.— Великолепно! У нас уже есть ключ. Вероятно, весьма вероятно, что писавший письма находился на борту корабля. А теперь посмотрим на это дело с другой стороны. В случае с Пондишерри прошло семь недель между угрозой и ее выполнением. В случае с Данди между угрозой и выполнением прошло всего три-четыре дня. Это вас наводит на какую-нибудь мысль? — Большее расстояние, которое надо было в первом случае преодолеть.— Но ведь письмо тоже должно было пройти большое расстояние.— Тогда я не понимаю, в чем дело.— Есть основание предполагать, что судно, на котором находится этот человек — или, может быть, их несколько, — парусное судно. Похоже на то, что они всегда посылали свои странные предупреждения или знаки перед тем, как отправиться на выполнение своего дела. Вы видите, как быстро дело последовало за предупреждением, посланным из Данди. Если бы они ехали из Пондишерри пароходом, они прибыли бы почти одновременно с письмом. Но прошло семь недель. Я думаю, что семь недель представляют разницу между скоростью почтового парохода, доставившего письмо, и скоростью парусника, доставившего автора письма. — Это возможно.— Это более чем возможно. Это вероятно. |
| And now you see the deadly urgency of this new case, and why I urged young Openshaw to caution. The blow has always fallen at the end of the time which it would take the senders to travel the distance. But this one comes from London, and thereforewe cannot count upon delay.” “Good God!” I cried. “What can it mean, this relentless persecution?” “The papers which Openshaw carried are obviously of vital importance to the person or persons in the sailing-ship. I think that it is quite clear that there must be more than one of them. A single man could not have carried out two deaths in such a way as to deceive a coroner’s jury. There must have been several in it, and they must have been men of resource and determination. Their papers they mean to have, be the holder of them who it may. In this way you see K. K. K. ceases to be the initials of an individual and becomes the badge of a society.” “But of what society?” “Have you never—” said Sherlock Holmes, bending forward and sinking his voice—“have you never heard of the Ku Klux Klan?” “Inever have.” Holmes turned over the leaves of the book upon his knee. “Here it is,” said he presently: “‘Ku Klux Klan. A name derived from the fanciful resemblance to the sound produced by cocking a rifle. This terrible secret society was formed by some ex-Confederatesoldiers in the Southern states after the Civil War, and it rapidly formed local branches in different parts of the country, notably in Tennessee, Louisiana, the Carolinas, Georgia, and Florida. | Теперь вы видите смертельную опасность в нашем последнем деле и понимаете, почему я настаивал, чтобы молодой Опеншоу был осторожен. Удар всегда настигал к концу срока, который нужен был отправителям письма, чтобы пройти расстояние на паруснике. Но ведь это письмо послано из Лондона, и поэтому мы не можем рассчитывать на отсрочку! — Боже мой! — воскликнул я. — Что значит это беспощадное преследование?— Очевидно, бумаги, увезенные Опеншоу, представляют жизненный интерес для человека или людей, находящихся на паруснике. Полагаю, что там не один человек. Один человек не мог бы совершить два убийства таким образом, чтобы ввести в заблуждение судебное следствие. В этом должно было участвовать несколько человек, притом изобретательных и решительных. Свои бумаги они решили получить, в чьих бы руках те ни находились. Таким образом, вы видите что «К. К. К.» перестают быть инициалами человека, а становятся знаком целого общества.— Но какого общества?— Вы никогда не слышали о Ку-клукс-клане? — сказал Шерлок Холмс, нагибаясь и понижая голос.— Никогда не слышал. Холмс перелистал страницы тома, лежавшего у него на коленях:— Вот что здесь говорится:«Ку-Клукс-Клан — название, происходящее от сходства со звуком взводимого затвора винтовки. Это ужасное тайное общество было создано бывшими солдатами Южной армии после гражданской войны и быстро образовало местные отделения в различных штатах, главным образом в Теннесси, в Луизиане, в обеих Каролинах, в Джорджии и Флориде. |
| Its power was used for political purposes, principally for the terrorising of the negro voters and the murdering and driving from the country of those who were opposed to its views. Its outrages were usually preceded by a warning sent to the marked man in some fantastic but generally recognised shape—a sprig of oak-leaves in some parts, melon seeds or orange pips in others. On receiving this the victim might either openly abjure his former ways, or might fly from the country. If he braved the matter out, death would unfailingly come upon him, and usually in some strange and unforeseen manner. So perfect was the organisation of the society, and so systematic its methods, that there is hardly a case upon record where any man succeeded in braving it with impunity, or in which any of its outrages were traced home to the perpetrators. For some years the organisation flourished in spite of the efforts of the United States government and of the better classes of the community in the South. Eventually, in the year 1869, the movement rather suddenly collapsed, although there have been sporadic outbreaks of the same sort since that date.’ “You will observe,” said Holmes, laying down the volume, “that the sudden breaking up of the society was coincident with the disappearance of Openshaw from America with their papers. It may well have been cause and effect. It is no wonder that he and his family have some of the more implacable spirits upon their track. You can understand that this register and diary may implicate some of the first men in the South, and that there may be many who will not sleep easy at night until it is recovered.” | Это общество использовало свои силы в политических целях, главным образом для того, чтобы терроризировать негритянских избирателей, а также для убийства или изгнания из страны тех, кто противился его взглядам. Их преступлениям обычно предшествовало предупреждение, посылаемое намеченному лицу в фантастической, но широко известной форме: в некоторых частях страны — дубовые листья, в других — семена дыни или зернышки апельсина. Получив это предупреждение, человек должен был либо открыто отречься от прежних взглядов, либо покинуть страну. Если он не обращал внимания на предупреждение, его неизменно постигала смерть, обычно странная и непредвиденная. Общество было так хорошо организовано и его методы были настолько продуманны, что едва ли известен хоть один случай, когда человеку удалось безнаказанно пренебречь предупреждением или когда были раскрыты виновники злодеяния. Несколько лет организация процветала, несмотря на усилия правительства Соединенных Штатов и прогрессивных кругов Юга. В 1869 году движение неожиданно прекратилось, хотя отдельные вспышки расовой ненависти наблюдались и позже…» Заметьте, — сказал Холмс, откладывая том энциклопедии, — что внезапное прекращение деятельности общества совпало с отъездом из Америки Опеншоу, когда он увез с собой бумаги этой организации. Весьма возможно, что тут налицо и причина и следствие. Не приходится удивляться, что за молодым Опеншоу и его семьей следят беспощадные люди. Вы понимаете, что эта опись и дневники могут опорочить виднейших деятелей Юга и что многие не заснут спокойно, пока эти бумаги не будут у них в руках?
|
| “Then the page we have seen—” “Is such as we might expect. It ran, if I remember right, ‘sent the pips to A, B, and C’—that is, sent the society’s warning to them. Then there are successive entries that A and B cleared, or left the country, and finally that C was visited, with, I fear, a sinister result for C. Well, I think, Doctor, that we may let some light into this dark place, and I believe that the only chance young Openshaw has in the meantime is to do what I have told him. There is nothing more to be said or to be done to-night, so hand me over my violin and let us try to forget for half an hour the miserable weather and the still more miserable ways of our fellow-men.” It had cleared in the morning, and the sun was shining with a subdued brightness through the dim veil which hangs over the great city. Sherlock Holmes was already at breakfast when I came down. “You will excuse me for not waiting for you,” said he; “I have, I foresee, a very busy day before me in looking into this case of young Openshaw’s.” “What steps will you take?” I asked. “It will very much depend upon the results of my first inquiries. I may have to go down to Horsham, after all.” “You will not go there first?” “No, I shall commence with the City. Just ring the bell and the maid will bring up your coffee.” As I waited, I lifted the unopened newspaper from the table and glanced my eye over it. It rested upon a heading which sent a chill to my heart. “Holmes,” I cried, “you are too late.” “Ah!” said he, laying down his cup, “I feared as much. How was it done?” He spoke calmly, but I could see that he was deeply moved. | — Значит, страница, которую мы видели… — Такая, какую можно было ожидать. Если мне не изменяет память, там было написано: «Посланы зернышки А. Б. В.» — то есть послали им предупреждение. Затем последовательно идут записи, что А и Б убрались, то есть покинули страну, и что В навестили. Боюсь, это плохо кончилось для В. Я думаю, доктор, нам удастся пролить некоторый свет на это темное дело. А тем временем единственное спасение для молодого Опеншоу — действовать так, как я ему посоветовал. Сегодня ничего больше мы не можем ни сказать, ни сделать… Передайте мне мою скрипку, и попытаемся на полчаса забыть отвратительную погоду и еще более отвратительные поступки людей. К утру буря стихла, и солнце тускло светило сквозь туманный покров, нависший над Лондоном. Шерлок Холмс уже завтракал, когда я спустился вниз. — Извините, что я начал без вас, — сказал он. — Я предвижу, что мне придется много поработать по делу молодого Опеншоу. — Какие шаги вы собираетесь предпринять? — спросил я.— Это в значительной степени зависит от результатов моих первых расследований. Может быть, мне придется еще съездить в Хоршем.— Вы не собираетесь прежде всего поехать туда? — Нет, я начну с Сити. Позвоните, и служанка принесет нам кофе. В ожидании кофе я взял со стола газету и стал бегло просматривать ее. Я увидел заголовок, от которого у меня похолодело сердце.— Холмс, — воскликнул я, — вы опоздали! — А-а! — сказал он, отставляя чашку. — Я опасался, что так и будет. Как это произошло? Он говорил спокойно, но я видел, что он глубоко взволнован. |
| “My eye caught the name of Openshaw, and the heading ‘Tragedy Near Waterloo Bridge.’ Here is the account: “Between nine and ten last night PoliceConstable Cook, of the H Division, on duty near Waterloo Bridge, heard a cry for help and a splash in the water. The night, however, was extremely dark and stormy, so that, in spite of the help of several passersby, it was quite impossible to effect a rescue. The alarm, however, was given, and, by the aid of the water-police, the body was eventually recovered. It proved to be that of a young gentleman whose name, as it appears from an envelope which was found in his pocket, was John Openshaw, and whose residence is near Horsham. It is conjectured that hemay have beenhurryingdown to catch the last train from Waterloo Station, and that in his haste and the extreme darkness he missed his path and walked over the edge of one of the small landingplaces for river steamboats. The body exhibited no traces of violence, and there can be no doubt that the deceased had been the victim of an unfortunate accident, which should have the effect of calling the attention of the authorities to the condition of the riverside landing-stages.” We sat in silence for some minutes, Holmes more depressed and shaken than I had ever seen him. “That hurts my pride, Watson,” he said at last. |
- Холмс, - я закричал, - вы слишком поздно. Мне бросилось в глаза имя Опеншоу и заголовок: «Трагедия у моста Ватерлоо». Вот что было написано: «Вчера между девятью и десятью вечера констебль Кук, дежуривший у моста Ватерлоо, услышал крик о помощи и всплеск воды. Однако ночь была очень темная, бушевала буря, так что, несмотря на смелые попытки нескольких прохожих, оказалось невозможным спасти тонувшего. Был дан сигнал тревоги, и с помощью речной полиции тело удалось найти. Это был молодой джентльмен, имя которого, как видно по конверту, найденному в его кармане, Джон Опеншоу, проживавший вблизи Хоршема. Предполагают, что он спешил к последнему поезду, отходившему со станции Ватерлоо, и что в спешке при исключительной темноте сбился с дороги и шагнул через край одной из маленьких пристаней речного пароходства. На теле не было обнаружено следов насилия, и не может быть сомнения в том, что покойный оказался жертвой несчастного случая; это должно заставить власти обратить внимание на состояние речных пристаней». Несколько минут мы сидели молча. Я никогда не видел Холмса таким угнетенным. — Это наносит удар моему самолюбию, — сказал он наконец. |
| “It is a petty feeling, nodoubt, but it hurts my pride. It becomes a personal matter with me now, and, if God sends me health, I shall set my hand upon this gang. That he should come to me for help, and that I should send him away to his death—!” He sprang from his chair and paced about the room in uncontrollable agitation, with a flush upon his sallow cheeks and a nervous clasping and unclasping of his long thin hands. “They must be cunning devils,” he exclaimed at last. “How could they have decoyed him down there? The Embankment is not on the direct line to the station. The bridge, no doubt, was too crowded, even on such a night, for their purpose. Well, Watson, we shall see who will win in the long run. I am going out now!” “To the police?” “No; I shall be my own police. When I have spun the web they may take the flies, but not before.” All day I was engaged in my professional work, and it was late in the evening before I returned to Baker Street. Sherlock Holmes had not come back yet. It was nearly ten o’clock before he entered, looking pale and worn. He walked up to the sideboard, and tearing a piece from the loaf he devoured it voraciously, washing it down with a long draught of water. “You are hungry,” I remarked. “Starving. It had escaped my memory. I have had nothing since breakfast.” “Nothing?” “Not a bite. I had no time to think of it.” “And how have you succeeded?” “Well.” “You have a clue?” “I have them in the hollow of my hand. Young Openshaw shall not long remain unavenged. Why, Watson, let us put their own devilish trade-mark upon them. It is well thought of!” “What do you mean?”
|
— Бесспорно, самолюбие мелкое чувство, но с этим ничего не поделаешь. Теперь это становится для меня личным делом, и если бог пошлет мне здоровье, я выловлю всю банду. Он пришел ко мне за помощью, и я же послал его на смерть! Он вскочил со стула, зашагал по комнате с пылающим румянцем на бледном лице, нервно сжимая и разжимая свои длинные, тонкие пальцы.— Хитрые дьяволы! — выкрикнул он наконец. — Как им удалось заманить его туда, вниз, к реке? Набережная не лежит по дороге к станции. На мосту, конечно, даже в такую ночь было слишком людно. Ну, Уотсон, посмотрим, кто в конечном счете победит. Сейчас я пойду!— В полицию?— Нет, я сам буду полицией. Я сплету паутину, и пусть тогда полиция ловит в нее мух, но не раньше.Весь день я был занят своей медицинской практикой и вернулся на Бейкер-стрит поздно вечером. Шерлок Холмс еще не приходил. Было почти десять часов, когда он вошел, бледный и усталый. Он подошел к буфету и, отломив кусок хлеба, стал жадно жевать его, запивая большими глотками воды.— Проголодались? — заметил я.— Умираю от голода. Совершенно забыл поесть. С утреннего завтрака у меня не было во рту ни крошки.— Ничего?— Ни крошки. Мне некогда было об этом думать.— А как ваши успехи?— Хороши.— Вы нашли ключ?— Они у меня в руках. Молодой Опеншоу недолго останется неотмщенным. Знаете, Уотсон, поставим на них их собственное дьявольское клеймо! Разве это плохо придумано?— Что вы хотите сказать? |
| He took an orange from the cupboard, and tearing it to pieces he squeezed out the pips upon the table. Of these he took five and thrust them into an envelope. On the inside of the flap he wrote “S. H. for J. O.” Then he sealed it and addressed it to “Captain James Calhoun, Barque Lone Star, Savannah, Georgia.” “That will await him when he enters port,” said he, chuckling. “It may give him a sleepless night. He will find it as sure a precursor of his fate as Openshaw did before him.” “And who is this Captain Calhoun?” “The leader of the gang. I shall have the others, but he first.” “How did you trace it, then?” He took a large sheet of paper from his pocket, all covered with dates and names. “I have spent the whole day,” said he, “over Lloyd’s registers and files of the old papers, following the future career of every vessel which touched at Pondicherry in January and February in ’83. There were thirty-six ships of fair tonnage which were reported there during those months. Of these, one, the Lone Star, instantly attracted my attention, since, although it was reported as having cleared from London, the name is that which is given to one of the states of the Union.” “Texas, I think.” “I was not and am not sure which; but I knew that the ship must have an American origin.” “What then?” “I searched the Dundee records, and when I found that the barque Lone Star was there in January, ’85, my suspicion became a certainty. I then inquired as to the vessels which lay at present in the port of London.” “Yes?” | Он взял из буфета апельсин, разделил его на дольки и выдавил на стол зернышки. Из них он взял пять и положил в конверт. На внутренней стороне конверта он написал: «Ш.X. за Д.О.». Затем он запечатал конверт и адресовал его: «Капитану Джеймсу Келгуну, парусник „Одинокая звезда“. Саванна, Джорджия». — Письмо будет ждать Келгуна, когда он войдет в порт, — сказал Холмс, тихо смеясь. — Это ему обеспечит бессонную ночь. Я уверен, что он сочтет письмо вестником той же судьбы, какая постигла Опеншоу. — А кто этот капитан Келгун?— Вожак всей шайки. Я доберусь и до других, но он будет первым.— Как вы его обнаружили? Он достал из кармана большой лист бумаги, сплошь исписанный датами и именами.— Я провел весь день над ллойдовскими журналами и связками старых бумаг, прослеживая дальнейшую судьбу каждого корабля, прибывавшего в Пондишерри в январе и феврале 83 года. За эти месяцы было отмечено тридцать шесть судов значительного водоизмещения; из них одно судно, «Одинокая звезда», сразу привлекло мое внимание, так как местом отправления указан был Лондон, между тем «Одинокая звезда» — это прозвище одного из штатов Америки.— Кажется, Техаса.— Я не был в этом уверен, не уверен и сейчас. Но я знал, что это судно должно быть американского происхождения.— И что же?— Я просмотрел записи прихода и ухода судов в Данди, и, когда я обнаружил, что парусник «Одинокая звезда» был там в январе 85 года, мои подозрения обратились в уверенность. Тогда я навел справки относительно судов, находящихся в настоящее время в Лондонском порту. — И что же? |
| “The Lone Star had arrived here last week. I went down to the Albert Dock and found that she had been taken down the river by the early tide this morning, homeward bound to Savannah. I wired to Gravesend and learned that she had passed some time ago, and as the wind is easterly I have no doubt that she is now past the Goodwins and not very far from the Isle of Wight.” “What will you do, then?” “Oh, I have my hand upon him. He and the two mates, are as I learn, the only native-born Americans in the ship. The others are Finns and Germans. I know, also, that they were all three away from the ship last night. I had it from the stevedore who has been loading their cargo. By the time that their sailing-ship reaches Savannah the mail-boat will have carried this letter, and the cable will have informed the police of Savannah that these three gentlemen are badly wanted here upon a charge of murder.” There is ever a flaw, however, in the best laid of human plans, and the murderers of John Openshaw were never to receive the orange pips which would show them that another, as cunning and as resolute as themselves, was upon their track. Very long and very severe were the equinoctial gales that year. We waited long for news of the Lone Star of Savannah, but none ever reached us. We did at last hear that somewhere far out in the Atlantic a shattered stern-post of a boat was seen swinging in the trough of a wave, with the letters “L. S.” carved upon it, and that is all which we shall ever know of the fate of the Lone Star. | — «Одинокая звезда» прибыла сюда на прошлой неделе. Я спустился к докам Альберта и узнал, что сегодня утром с ранним приливом «Одинокая звезда» ушла вниз по реке, чтобы последовать обратно в Саванну. Я телеграфировал в Гревзенд и узнал, что «Одинокая звезда» прошла там недавно, и так как ветер восточный, я не сомневаюсь, что она уже миновала Гудуин и находится недалеко от острова Уайт. — Что же вы теперь сделаете? — О, Келгун теперь в моих руках! Он и два матроса, как я узнал, — единственные американцы на корабле. Все остальные финны и немцы. Я знаю также, что прошлую ночь все трое провели не на судне. Это мне сказал грузчик, который работал на погрузке «Одинокой звезды». Прежде чем парусник достигнет Саванны, почтовый пароход доставит мое письмо, а телеграф сообщит полиции в Саванне, что эти три джентльмена крайне нужны здесь в связи с обвинением их в убийстве. Однако в самых лучших человеческих планах всегда оказывается какая-нибудь трещина, и убийцам Джона Опеншоу не суждено было получить зернышки апельсина, которые показали бы им, что другой человек, такой же хитрый и решительный, как они, напал на их след. В том году равноденственные штормы были очень продолжительны и жестоки. Мы долго ждали из Саванны вестей об «Одинокой звезде», но так и не дождались. Наконец мы узнали, что где-то далеко, в Атлантике, видели разбитую корму корабля, залитую волной; на ней были вырезаны буквы «О. 3.». Это все, что суждено было нам узнать о судьбе «Одинокой звезды». |